Сергей Рахманинов. Прикосновения. Окончание

(Окончание. Начало в № 11/2023)

О феноменальной музыкальной памяти Рахманинова ходили легенды. Однажды в дом к учителю Рахманинова С. Танееву пришёл композитор А. Глазунов показать свою новую симфонию, которую ещё никто не слышал. Прежде чем пригласить гостя к роялю, хозяин тщательно затворил все двери. Глазунов исполнил первую часть своего нового произведения, после чего Танеев пригласил к ним Рахманинова, сидевшего в соседней комнате. Сергей Васильевич сел за рояль и исполнил только что сыгранное им сочинение! «Где Вы познакомились с симфонией? Я её никому не показывал!», — вырвалось у изумлённого Глазунова. На что Танеев поспешил его успокоить, сказав, что Рахманинов сидел в другой комнате и на слух повторил только что услышанное произведение. Впрочем, эту феноменальную часть своего дарования Рахманинов впервые обнаружил в возрасте четырёх лет, когда его мама заметила, что малыш, не пропуская ни ноты, повторяет услышанную от неё мелодию. Это и побудило её начать музыкальное образование маленького гения.

Рахманинов вырос в музыкальной семье. Дед его, Аркадий Александрович, учившийся у Джона Фильда, был пианистом- любителем и композитором. Несколько его сочинений было издано ещё в 18-м столетии. Отец великого композитора, Василий Аркадьевич Рахманинов, был человеком исключительной музыкальной одарённости. Мать Сергея Васильевича была первым педагогом Серёжи по фортепиано, хотя, по его признапнию, уроки с ней доставляли ему «большое неудовольствие». Но четырё года он уже мог бегло играть в четыре руки со своим дедом.

«За сильнейшие музыкальные впечатления детства я должен благодарить свою бабушку», — вспоминал Сергей Васильевич. На каникулы бабушка-генеральша Софья Александровна Бутакова, глубоко верующая женщина, забирала внука к себе в Великий Новгород, водила его в церковь, причащала, возила его в монастырь, где был хороший хор. Там мальчик впервые услышал о канонах осмогласия — «ангельского пения» в квинту, как называли его на Руси.

В доме бабушки он часто слышал старинные песни и канты, которые та знала на память. Познакомился Сережа и с собирателем русских былин, гусляром Трофимом Рябининым. А по утрам мимо бабушкиного дома пастух гнал стадо, играя на берестяной жалейке.

И, конечно, колокольные звоны. Недалеко от бабушкиного дома был храм Феодора Стратилата, и знакомый пономарь разрешал Серёже подниматься на колокольню. Он очень скоро стал разбираться в звонах, названиях колоколов, отличать их по голосам.

Родные, друзья, учителя, знакомые, простые и великие — десятки людей участвовали в становлении уникальной судьбы юного Рахманинова. Первые композиторы империи и безвестные крестьяне в Ивановке, учителя и однокорытники, монахи монастырей, меценаты и женщины, в которых он влюблялся! Вся Россия!

Даже с таким непростым делом, как женитьба, Рахманинова выручали свои, приятели! Почему непростым? Потому что венчать двоюродных брата и сестру — а именно в таком родстве были Сергей Рахманинов и Наталья Сатина из Рюриковичей, утративших княжеский титул, —
закон церковный и гражданский запрещал. Молодые направили прошение государю с просьбой разрешить брак, тем более что они уже три года как были помолвлены. Но дожидаться ответа не стали, прибегли к услугам знакомых офицеров и обвенчались в казарменной церквушке на окраине Москвы. Зилоти и виолончелист Брандуков выступали в роли посаженных отцов. Уже после свадебного путешествия был получен долгожданный ответ от императора Николая II: «Что соединено Богом, не людям разлучать». Рахманиновы счастливо прожили вместе более тридцати лет, родив троих детей. Жена и впрямь оказалась человеком удивительной доброты и преданности.

Ивановка, Тамбовская область. Ноябрь 1980 года. В Тамбове медленно, нехотя, в бледных сумерках, догорает поздняя осень. Окна гостиницы глядят на белую, в дождевых подтёках, монастырскую стену, у которой в 1921 году расстреливали участников «антоновщины», крестьянского восстания против большевиков.

На улице сечёт холодный дождь, день из тех, когда за порог собаку не выгонишь. Собранный в клубе народ отстранённо, с прохладцей слушает двух представителей «Правды» – известного в ту пору фельетониста Илью Шатуновского и вашего покорного слугу, международника.

Вечером Илья Миронович, плотный мужчина с мясистым носом и густым голосом, вспоминает: на фронт ушёл 17-летним добровольцем, в 42-м попал в котёл в Воронеже. «Хрущёв с Мехлисом всё прос...ли. В уличных боях меня ранило, лежу на земле и плачу: вытащит кто-нибудь или нет? Вытащили. До конца войны воевал стрелком-радистом».

«Стреляный воробей», как он себя называл, Мироныч вошёл в историю советской журналистики хлёсткими фельетонами и острой публицистикой, которая убеждала читателей, что автор и швец, и жнец и на дуде игрец. Мог пригвоздить к позорному столбу заокеанских поджигателей войны или дать острастку советским «звёздам», которые заелись и откровенно нарушали «моральный кодекс строителя коммунизма».

Назавтра хозяева предложили нам посетить Ивановку, имение Рахманинова. Приветливые сотрудники скромного, в четыре-пять комнат, музея, восстановленного в 40-е годы, рассказывали, как любил Рахманинов Ивановку, как был счастлив здесь, где родились обе его дочери и где ему работалось так хорошо, как больше нигде в мире.

— Вещи в музее подлинные? — спросил я у милой сотрудницы, представительницы славного племени музейщиков.

— Частично. Просили жителей вернуть что у кого осталось после гражданской войны, когда имение разграбили. Кое-что принесли. Но потом была война, времени прошло много, сами понимаете...

— Понимаю. А имение сожгли?

— Да, — сотрудница отвернула глаза.

В 1917 году последние месяцы в Ивановке были для Рахманинова тяжёлыми. «Уезжал бы ты, барин, отсюда, — говорили ему местные старики. — От греха подальше. Неровён час...».

Усадьбу какое-то время занимал отряд социалистов-революционеров с хмельными матросами под водительством черноволосых интеллигентов со сверлящими взорами, в пенсне и в чёрных кожаных куртках. Потом Ивановку сожгли. Не остановили поджигателей и добрые в прошлом отношения Рахманинова с крестьянским миром (в честь удивительного выздоровления обеих его дочерей композитор некогда подарил общине 209 десятин своей земли).

И у Александра Блока в те же месяцы сожгли в Шахматово библиотеку, о чём он с печалью поведал Маяковскому. А уж сколько в те годы полыхало по стране имений, усадеб, факторий и прочих концессий, не сосчитать.

Но тамбовские — народ особой крутости. Не случайно всего через четыре года после революции 17-го года мятежная губерния преподнесла сюрприз уже новой власти — крупнейшее крестьянское восстание, а заодно и его вожака в лице эсера и политкаторжанина А. Антонова.

После Антоновщины и Кронштадта советской власти пришлось срочно выворачивать на НЭП...

Но это было уже после отъезда Рахманинова из России, где оставалась его душа. Хотя он больше никогда не вернулся в Ивановку, она оставалась для него родным краем, центром земного притяжения, местом, где он был счастлив.

«Ностальгия» — слово почти банальное, когда речь заходит о русских эмигрантах разных поколений и стран, оказавшихся вдали от родных пажитей по своей, а чаще и против своей воли.

Кто-то замолкал на годы, как Рахманинов, ибо его творчество питала сила земного притяжения России. Всего шесть крупных произведений написал или закончил он за годы пребывания на чужбине (1918—1943) — смешная для него, вечного труженика, производительность, в былой жизни он столько мог написать за год. Обложенный контрактами, загнанный гастролями на годы вперёд, он поневоле втянулся в то, что в Америке называют «крысиными гонками»: жизнь в кредит, беспрерывные концертные турне, записи на фирме «Виктор», приглашения дирижировать лучшими оркестрами мира. Он нарасхват, он всем нужен, потому что приносит огромные деньги. Да, он строит прекрасный дворец в немецкой части Швейцарии, называет его «Сенар» по первым слогам имён Сергей, Наталья. Буква «Р» в конце из фамилии.

Доктора, замечая, как он, вечный заядлый курильщик, устаёт от своего бешеного ритма жизни, советуют ему переехать туда, где «потеплее». Он покупает роскошный дом в Беверли-Хиллз рядом с Голливудом, высаживает там берёзки и общается только с русскими. Прислуга, водитель, охранник, помощники, адвокаты — все вокруг него с русскими корнями, все свои, начиная с врача князя Голицына. В семье всю жизнь говорили только по-русски.

Личное. Интересные факты

Рахманинов легко влюблялся и смолоду, и в зрелую пору. В Веру Скалон из генеральского семейства с пятью дочерями — ещё совсем юным. В Лану, дочь психолога и гипнотизёра Даля, который излечил его от депрессии.

История с Ланой — оказалась историей всей его жизни. Он встретился с ней в 1897 году в пору лечения от депрессии у гипнотизёра Даля, её отца, после громкого провала премьеры 1-й симфонии в Петербурге. Неудачу объясняли по-разному: неготовностью петербургской публики воспринять московский стиль, дирижёрством композитора Александра Глазунова, которому то ли не хватило репетиций разобраться в сложной партитуре, то ли он, разнервничавшись, принял перед премьерой больше обычного (а за ним, по свидетельству жены Рахманинова, эта слабость водилась). А пока лечение Рахманинова у гипнотизёра Даля шло успешно, он влюбился в его красавицу-дочь по имени Лана, которая вскоре стала добрым гением всего рахманиновского семейства.

Она помогла семье Рахманинова получить визы на выезд из России в 1918 голу. Через несколько лет сама перебралась в США. Когда на концертах Рахманинова стали появляться букеты белой сирени, жена композитора поняла, что Лана рядом.

Когда Рахманинов был при смерти и лежал в своём доме в Беверли-Хиллз в последние дни марта 1943 года, жена Наталья Александровна послала шофёра за Ланой. Она приехала, вошла в комнату и приблизилась к изголовью умирающего. Вдова призналась потом детям: «Я хочу, чтобы вы знали: я была не единственной в сердце вашего отца».

Крейслер и Рахманинов исполняли сонату Франка в «Карнеги-холле». Скрипач играл без нот и… вдруг память подвела его уже в первой части! Крейслер подошёл ближе к пианисту и заглянул в ноты, пытаясь найти тот такт, где он мог бы «поймать» партнёра. «Где мы?! Где мы находимся?!» — шёпотом взмолился скрипач. — В «Карнеги-холл», — не переставая играть, так же шёпотом ответил композитор.

Такие шутки всегда подчёркнуто серьёзного и нередко даже сумрачного Рахманинова были очень в его духе. Однажды на каком-то домашнем концерте он присел с краю в последнем ряду. Знаменитый Шаляпин исполнял вещь, специально написанную его закадычным другом Рахманиновым по торжественному поводу. В одном месте голос певца сорвался. Он повторил кусок и вновь споткнулся. Знаменитый бас ничего не мог понять. Взглянув в партитуру, он понял, что Рахманинов написал ему ноту, которую бас заведомо не мог взять. Шаляпин, известный своей недюжинной силой, в гневе схватил стул и грохнул его об пол что было мочи. Хорошо, что не об Рахманинова, иначе дело могло бы кончиться увечьем.

«Оставьте меня в покое!»

Когда он только переехал в США, один музыкальный критик спросил, почему он так скромно одевается. Сергей Васильевич пожал плечами: «Меня всё равно здесь никто не знает...» Прошли годы. Пришла слава, выросли гонорары. Тот же критик поинтересовался, почему маэстро не стал одеваться лучше. «Зачем? — удивился Рахманинов. — Меня и так все знают...»

 «Я русский композитор, — говорил о себе Рахманинов,— моя Родина определила мой темперамент и мировоззрение. Моя музыка — детище моего темперамента, поэтому она — русская».

Русские люди на пути эмигранта

Популярность Рахманинова растёт, его знакомства ищут лучшие люди России. Он познакомился и подружился с Чеховым, Горьким, Куприным, Буниным, «При первой встрече с ним в Ялте, — вспоминал потом Бунин, — произошло между нами то, что бывало только в романтические годы молодости Герцена, Тургенева, когда люди могли проводить целые ночи в разговорах о прекрасном, вечном, о высоком искусстве. Впоследствии до его последнего отъезда в Америку, встречались мы с ним от времени до времени очень дружески, но всё же не так, как в ту нашу встречу, когда, проговорив чуть не всю ночь на берегу моря, он обнял меня и сказал: «Будем друзьями навсегда!»

В 1911 году молодая начинающая певица Ксения Держинская упросила Рахманинова, которому случилось быть в Киеве, послушать её. Композитор остался доволен талантом девушки и предложил ей выступить назавтра в его концерте. Она с успехом исполнила «Это хорошо» и арию Ярославны. Доброе напутствие, которое дал ей Рахманинов, сыграло свою роль: Держинская стала впоследствии солисткой Большого театра, народной артисткой СССР и лауреатом Сталинской премии...

1 ноября 1918 года Рахманинов вместе с семьёй отплыл из Норвегии в Нью-Йорк, где был встречен с огромным интересом. Американская публика помнила его по гастролям 1909 года. Начав бурную концертную деятельность в США как пианист, Рахманинов не прекращал её вплоть до своей смерти, давая по многу десятков концертов за сезон. Популярность Рахманинова как пианиста была огромной.

Покидая Россию в 1917 году — как оказалось, навсегда — Рахманинов опустился на колени и поцеловал землю своих пращуров. Категорически не приняв новую власть большевиков, он остался со своим народом и старался, чем мог, облегчить участь соплеменников.

Он и на чужбине работал во славу русского племени: каждое его произведение, каждый концерт (а он давал их сотнями в год) вызывали у слушателей и зрителей из числа соотечественников чувство гордости за свою страну и за её таланты. Вспомнить хотя бы Игоря Сикорского, выдающегося авиаконструктора и друга Рахманинова, на чьих вертолётах до сих пор летают американские президенты.

Рахманинов, несмотря на славу и многочисленные приглашения, вращался, в основном, в среде русских эмигрантов, окружил себя русскими друзьями и русской прислугой, предметами, напоминавшими о Родине. По воспоминаниям родственников, только общаясь с русскими, он был весел и доволен. За все годы в эмиграции у Рахманинова почти не было друзей-иностранцев, одним из немногих исключений был Фредерик Стейнвей — глава фирмы «Стейнвей и сыновья», производитель роялей, который подарил композитору прекрасный инструмент своей фабрики.

В 1941 году закончил своё последнее произведение, многими признанное как величайшее его создание, — «Симфонические танцы». Это произведение было самым любимым и для самого Рахманинова.

«Я верю в вас и в ваш самолёт»

Рахманинов выступал на благотворительных концертах и в США, и в Европе, оплачивал учёбу личных стипендиатов, помогал соотечественникам устроиться на работу, обеспечивал заказы художникам и скульпторам, покупал русскую живопись. Он входил в благотворительные организации, помогающие русским студентам-эмигрантам во Франции и Германии, передавал выручку от концертов на помощь бедствующим русским музыкантам, переводил деньги на конкретные адреса. Например, изобретателю Игорю Сикорскому.

Сикорский жил в Нью-Йорке и фактически нищенствовал. Самолетами в то время мало интересовались: в Америке был кризис. Свои первые самолеты Игорь Иванович конструировал буквально в курятнике. Денег не было совсем.

Однажды Сикорский оказался на концерте Рахманинова в Карнеги-холле. После концерта он в восторге прибежал за кулисы с цветами и... попросил помощи. Рахманинов его узнал, расчувствовался: «Я верю в вас и в ваш самолёт и хочу помочь!» И, не раздумывая, подарил ему весь гонорар за своё выступление — 5000 долларов в конверте: «Вернёте, когда сможете!» (По другой версии, композитор просто купил на 5000 долларов акции компании Сикорского и согласился стать её вице-президентом. Рискованная финансовая операция со временем себя оправдала: конструкторское бюро Сикорского скоро набрало обороты, и изобретатель смог вернуть деньги даже с процентами).

«Хотя я в величайшем восхищении от американской нации, её правительства и общественных институтов и глубоко благодарен народу Соединённых Штатов за всё, что он сделал для моих соотечественников в тяжкие годы их бедствий, я не считаю возможным отречься от своей Родины и стать при существующей в мире ситуации гражданином Соединённых Штатов». Так Сергей Васильевич ответил на предложение американцев 28 января 1926 года помочь властям «американизировать» русских эмигрантов.

Рахманинов умер 28 марта 1943 года в Беверли-Хиллз, штат Калифорния, США, не дожив трёх дней до своего 70-летия. Похоронен на кладбище Кенсико близ Нью-Йорка. Из воспоминаний его вдовы известно, что «гроб был цинковый, чтобы позднее, когда-нибудь, его можно было бы перевезти в Россию».

В марте 1943 года родственники композитора похоронили его в цинковом гробу в надежде когда-нибудь отправить его прах на родину в Россию. Несколько лет назад представители Фонда Рахманинова отказались от этой затеи, сообщив, что волей почившего было погребение именно в США.

Лет десять назад наш известный пианист Денис Мацуев обратился к президенту России с просьбой выкупить в российскую собственность поместье Рахманинова в Швейцарии под названием «Сенар». Благое дело совершил Владимир Путин, вернув России часть её национального достояния.

 «Я потерял самого себя»

Расставание с Россией стало для Сергея Рахманинова кровоточащей раной, оправиться от которой он не мог до последних дней.

По природе замкнутый, чувствительный, склонный к депрессиям, он первое время за границей вообще не общался с иностранцами, окружил себя исключительно русскими людьми и на контакт с «внешним миром» практически не выходил. Ему было больно и тяжело.

Отъезд разделил его жизнь на две половины не только географически, но и творчески: за 25 лет в России композитор создал 3 концерта, 3 оперы, 2 симфонии, 80 романсов, поэмы «Колокола» и «Остров мертвых», «Литургию св. Иоанна Златоуста», «Всенощное бдение» и многое другое. А уехав, на много лет замолчал. Всего в эмиграции он написал 6 произведений, причём 4 были начаты ещё в России.

«Лишившись Родины, я потерял самого себя. У изгнанника, который лишился музыкальных корней, традиций и родной почвы, не остаётся желания творить, не остаётся иных утешений, кроме нерушимого безмолвия… воспоминаний», — писал он.

Новая жизнь

В Америке ему предлагали место главного дирижёра двух лучших американских оркестров, но Рахманинов решил отказаться от карьеры дирижера. Зато Америка рукоплескала ему как пианисту-виртуозу. Он играл превосходно! Вначале ему платили гонорары как обычным гастролерам — по 500 долларов за выступление. Но скоро стали платить 1000, 2000, 3000 долларов...

В 1922 году Рахманинов смог купить особняк на берегу Гудзона. И начал примерно треть своих заработков отдавать на благотворительность. А началось все с тех самых посылок с мукой и сгущенкой для знакомых и незнакомых — всех, кто попросит. О масштабах помощи, которую оказывал Рахманинов, знал только очень узкий круг лиц: личный секретарь, который переводил деньги, человек, который составлял списки нуждающихся, и члены семьи. Остальным маэстро казался замкнутым снобом, не стесняющимся задирать планку гонораров, подписывая очередные контракты. Знал бы кто, куда шли эти гонорары...

Особенно любил Рахманинов перезвон новгородского Софийского собора. «Звонари были артистами, — вспоминал он, — четыре ноты складывались во вновь и вновь повторяющуюся тему, четыре серебряные плачущие ноты, окруженные непрестанно меняющимся аккомпанементом... Несколько лет спустя я сочинил сюиту для двух фортепиано... — мне вновь запел колокол Софийского собора».

Друг Рахманинова композитор Александр Гедике писал: «Он очень любил церковное пение и частенько, даже зимой, вставал в семь часов утра и уезжал в Андроников монастырь, где выстаивал в полутемной огромной церкви целую обедню, слушая старинные, суровые песнопения из Октоиха, исполняемые монахами параллельными квинтами. Это производило на него сильное впечатление».

Проститься с великим сыном русской земли мне удалось, поклонившись его праху за многие тысячи вёрст от родины, в городке под названием Кенсико под Нью-Йорком на атлантическом побережье США, где он был погребён в марте 1943 года.

Кенсико, Валхалла: последний путь

Март 1989 год. Нью-Йорк. Утро, когда мы двинулись в Кенсико, что километрах в 50 от Нью-Йорка, было зябким и облачным. Забрал машину из гаража за углом. Мексиканец Виктор, шустрый и улыбчивый сторож, бросил «Хай, Вики!» и начал обычную «игру в пятнашки»: выгонял по очереди две-три машины наружу, иногда и больше, потом загонял их внутрь, чтобы добыть для клиента его авто.

Из единственного подъезда 40-этажного дома на углу 72-й и Йорк-авеню уже выходило моё семейство: жена с дочерью Машей и моей сестрой Мариной, прилетевшей из Москвы в гости. Тогда знойные лучи разрядки неожиданно растопили долгое советско-американское недоверие, и нам разрешили прежде неслыханное — приглашать к себе в гости родню.

Рядом с подъездом грела мотор тёмно-зелёная машина «сопровождения» ФБР, в которой, как обычно, было двое или трое «сопровождающих».

Бьющее в глаза богатство Америки, как правило, заканчивалось на границе частного и государственного. Федеральные, то есть государственные здания (почта, суды) в самой богатой стране мира выглядели, как правило, неказисто. Школы общественные смотрелись немым укором на фоне частных.

Так же — во всяком случае, лет 30 назад — обстояли дела и с такой важной для Америки организацией, как Федеральное бюро расследований (ФБР), которое в отличие от ЦРУ следит за порядком внутри страны. Машины у них были вечно заезженные, с запредельным пробегом, явно умоляющие о регламенте. Ребята, работающие в этой конторе, не очень-то тянули на Бонда в исполнении шотландца Шона Коннери. Одетые чуть ли не бедно, со стёртыми, невыразительными лицами. они, казалось, не высыпались годами. Неправда, что в разведку берут красавцев, вроде Штирлица. Нет, в топтуны и сыскари подаются людишки с незапоминающейся, невнятной, почти неразличимой внешностью.

Воскресная дорога, да ещё в ранний час, была почти свободной. Но с вечера мне, как плохому студенту перед экзаменом, всегда не хватало двух часов, чтобы посмотреть маршрут предстоящей поездки. В конце 80-х о навигаторах в США ещё не слыхивали. Поэтому я, отправляясь в поездку, обычно повторял слова актёра у Куприна «По суфлёру пойду» и вовсю пользовался по дороге устными советами коллег-автомобилистов, кои в Америке почти всегда любезны и готовы помочь.

Нашим посещением кладбища заинтересовались трое или четверо бдительных агентов Федерального Бюро расследований США, неотступно следовавших за нами в тёмно-зелёном и сильно подержанном «Мустанге». С хорошим пробегом, как можно было легко догадаться по его изношенному виду.

Можно было только гадать о природе очередного приступа служебной бдительности со стороны скромных американских рыцарей плаща и кинжала. Я уже года три как заведовал корпунктом «Правды» в Нью-Йорке, все мои привычки и корреспондентский режим были хорошо изучены американскими спецслужбами. Ну не сила же рахманиновского притяжения влекла их в загородную поездку в воскресный день?

Раза три останавливались по пути в Кенсико. Однажды я сам подошёл к доблестным охранителям американского образа жизни, Другой раз они подошли ко мне сами. Дискуссии всё время носили строго дипломатический характер.

Наконец въехали на территорию кладбища. Заасфальтированные аллеи вели нас мимо белоснежных памятников и аккуратных надгробий. Выйдя из машины, я в последний раз обернулся в сторону попутчиков. Теряя последние остатки терпения, они хором замахали руками, показывая мне направо.

И вот мы у цели. Белый мраморный крест в дождевых каплях, большая надпись внизу. Русские люди, мы отдаём последний поклон великому соотечественнику.

Далеко от родной земли упокоился он. Ему здесь печально и одиноко.

Россия тебя помнит и чтит.

Виктор ЛИННИК