И снова Дурылин...

О Сергее Николаевиче Дурылине (1886—1954), о его многогранной и талантливой личности, о его столь же многогранной деятельности в последние годы написано много. Столь же значимыми и интересными были и многочисленные публикации его самых разнообразных сочинений — они выходили, как отдельно, так и в периодических изданиях. И такого напряженного интереса к наследию и самой личности С.Н. Дурылина в прежние времена, которые мы, уже старшее поколение исследователей и читателей, ещё застали, никогда не наблюдалось. А теперь эта фигура, как магнит, притягивает к себе интерес значительного круга литературоведов, историков театра, журналистов и писателей.

 Так чем же всё-таки вызван такой интерес к этому деятелю литературы и искусства, который жил уже очень давно, бывшему священнослужителю, прошедшему все тяжелейшие испытания, выпавшие на долю его поколения? Во многом это объясняется, тем, что прежде Дурылин был известен очень односторонне, официозно и почти не был знаком широкой читающей публике.

Разумеется, в основном всё написанное Дурылиным и о Дурылине, конечно же, не для массового читателя, а куда в большей мере для искушенных специалистов в области литературы, живописи, театра, истории и т.д. Очевидно, причина коренится в первую очередь в том, что это был литератор и искусствовед с очень разнообразными и, главное, глубокими интересами — он ставил вопросы очень своеобразно, мало на кого похоже и также своеобразно их решал. И, конечно, он интересен своей энциклопедичностью — это был исключительно образованный учёный в старинном, теперь уже во многом утраченном смысле этого слова, человек «умный, грустный и добрый». И то, что и как он писал о русской литературе, не потеряло актуальности до сих пор.

И вот теперь появилась недавно ещё одна научная работа об этом замечательном человеке — монография псковского исследователя, профессора Илоны Мотюнайте «Сергей Николаевич Дурылин — исследователь русской литературы» (М., «Литературный факт», 2020, 239с.) Хоть сейчас уже подходит к концу 2021 год, но эта книга, несомненно, заслуживает, чтобы о ней написать, тем более, что имя С.Н. Дурылина не раз появлялось на страницах «Слова» и всегда эти публикации вызывали безусловный интерес.

С.Н. Дурылин как литературовед, по мнению исследовательницы, интересен не только содержанием своих работ о Пушкине (в основном театр и драматургия), Вяземском, Лермонтове, Тютчеве, Гоголе, Аксаковых, Островском, Достоевском, К. Леонтьеве, Гаршине, Лескове и других, а тем, что его историко-литературные произведения и штудии совершенно естественно «отражают ситуацию профессионального выживания талантливого литератора, на чьих глазах глобально изменилась культура», когда он, человек дореволюционной культуры и воспитания, много переживший и испытавший, всё же обрёл своё прочное место в советской литературоведческой науке. Поэтому в сферу его интересов органически входила и поэзия Серебряного века, представленная именами М. Волошина, Б. Пастернака, А Белого, А. Блока. И давно уже замечено, что С.Н. Дурылин — исследователь и автор интересных мемуаров и дневников, испытал на себе значительное влияние В.В. Розанова.

Начав писать литературоведческие работы в 1900-х годах (Гаршин, Гоголь), молодой С.Н. Дурылин обратил на себя внимание уже тогда многообразием своих подходов к изучению жизни и творчества писателей: «от стиховедения до рассмотрения генезиса литературного образа» широта была всё же свойственна мало кому из литературоведов — узких специалистов, с которыми мы имеем дело преимущественно сейчас, в наше время, да и, пожалуй, во все времена. Поэтому известный филолог, профессор Н.К. Гудзий, современник и хороший знакомый С.Н. Дурылина, справедливо и точно назвал одну из его работ — книгу «Из семейной хроники Гоголя» (1928) «образчиком подлинно социологического исследования плюс художественно сделанной биографии».

В одной из своих дореволюционных научных работ «Академический Лермонтов и лермонтовская поэтика» (1916), опубликованной в символистском журнале «Труды и дни», С.Н. Дурылин, используя стиховедческие методы Андрея Белого, показал значительное ритмическое и строфическое разнообразие поэзии Лермонтова по сравнению с Пушкиным. (В скобках заметим, что Лермонтов был кумиром всей жизни Дурылина).

В своих как ранних, так и поздних работах о поэзии, в дневниковых записях и мемуарах, ведя речь о Пушкине, Лермонтове, Тютчеве, А.К. Толстом, К.К. Случевском, А. Добролюбове, Б. Пастернаке и  С. Соловьеве, С.Н. Дурылин всегда отмечал «особенности звуковой организации стиха, никогда, однако, не отрывая эту сторону мастерства того или иного автора от содержательного анализа его поэзии в целом». Поэтому в работах Дурылина — историка литературы — наблюдается органический сплав формального анализа и содержательной, а также историко-социологической стороны материала. И прежде всего, обращает на себя внимание: о чем бы ни писал Дурылин, он постоянно оперировал архивными материалами и документами, без которых не представлял себе научной работы. В этом смысле, подчеркивает исследовательница, С.Н. Дурылин был «литературоведом-позитивистом», отличаясь, как от чистых формалистов, так и литературоведов сугубо социологической ориентации. Именно таковы его статьи и книги о Лескове (при жизни автора не были опубликованы), драматургии Толстого или о Достоевском. В них на первый план всегда выходит интерес исследователя к внутренней жизни человека в его исторических и социологических связях, который соединяется неизменно у него с психологической интерпретацией литературного героя — будь то «очарованные люди» Лескова или персонажи пьес Л.Н. Толстого («Плоды просвещения», «Власть тьмы», «Живой труп»), или же герои Достоевского, чаще всего стоящие на грани жизни и смерти и живущие преимущественно в атмосфере скандала — и в этом смысле он во многом следовал традиции литературной критики Д.С. Мережковского, И.Ф. Аненнского, а больше всего В.В. Розанова — поэтому, конечно, корни Дурылина, как исследователя литературы в Серебряном веке русской культуры, автор монографии очень убедительно показывает.

В наследии С.Н. Дурылина-литературоведа очень большое место занимает проблема синтеза искусств, впервые заявленная им в книжке 1913 года «Рихард Вагнер и Россия. О Вагнере и будущих путях искусства». Впоследствии эту проблему он блистательно разработал в таких книгах и статьях, как «Репин и Гаршин» (1926), «Тютчев в музыке» (1928), «Архитектура эпохи Пушкина» (середина 1930-х годов), «Пушкин и Даргомыжский» (1938), «Островский и Чайковский» (1940) в превосходном, почти исчерпывающем тему исследовании «Врубель и Лермонтов» (1948), опубликованном во втором лермонтовском томе «Литературного наследства» — одного из самых авторитетных академических изданий советской эпохи.

Очень существенное место в научном творчестве Дурылина занимает также работы о связях литературы и театра: «Островский на сцене Малого театра» (1938), «Горький на сцене» (1938), «Театр Салтыкова Щедрина» (1939), «Пушкин на сцене» (1951).

Кроме того, в работах Дурылина нередки музыкальные и живописные ассоциации и сравнения — «Весенние, осенние, зимние пейзажи Пастернака столько же заставляют вспомнить о Левитане и Серове, сколько о Чайковском и Рахманинове» («Земной простор», статья о Б. Пастернаке).

Дурылин ясно осознавал неполноту и однобокость русской революционно-демократической критики Белинского, Добролюбова, Чернышевского, составлявшей советскую «парадигму» критики и литературоведения, и с горечью , а иногда и очень резко делал записи об этом в своем дневнике под названием «В своём углу» и противопоставлял им гораздо более близкую ему критику славянофилов. И стиль революционных демократов очень сильно контрастировал, показывает исследователь, с яркой и изощренной метафоричностью дореволюционных работ Дурылина, а также добротным, благородным, высококультурным языком и стилем его исследований советского времени.

Хотя, конечно, работы Дурылина советской эпохи (Островский, Гоголь, Лермонтов, Бальзак) также не были свободны от идеологических штампов, выражавшихся прежде всего в утверждении реализма как «правдивого изображения жизни» и соответствия произведений этих авторов чаяниям народных масс, что существенно отличалось. например, от его работы «Об одном символе у Достоевского» с её явно религиозной окрашенностью и где утверждалась идея отражения высшего бытия и жизни человеческого духа. Но такова была эпоха и вовсе игнорировать её требования и постулаты тогда никакой исследователь, конечно, позволить себе не мог.

С.Н. Дурылин во многом, быть может, в советское время «жил не на своей улице», если воспользоваться известными словами из пьесы А.М. Горького «Егор Булычов», и в этом была его внутренняя драма. Свои сокровенные мысли и переживания он доверял своему дневнику, даже не надеясь на то, что он будет когда-нибудь опубликован.

Исследовательница отмечает, что С.Н. Дурылин внёс также существенный вклад и в компаративистику — его типологические параллели: Печорин Ренэ Шатобриана, Островский и западный театр — очень убедительны по своему культурно-историческому смыслу и контексту.

Большую и не утратившую до сих пор ценность имеет также его работа 1932 года «Русские писатели у Гёте в Веймаре». В ней кропотливые исследования и изыскания позволили Дурылину обогатить историю посещений русскими писателями Гёте более, чем на сотни имен. Этим же характеризуется статья «Русские отношения мадам де Сталь» (1933).

Помимо широты интересов, С.Н. Дурылин отличался ещё и невероятной работоспособностью, поэтому и смог так много сделать. Библиография как его опубликованных, так и ждущих ещё своего часа работ, достигает около 700 названий. Кроме того, он был великолепным лектором и педагогом. Его ученики (а среди них и юный Б. Пастернак), известные впоследствии литературоведы К.В. Пигарев, А.А. Сабуров, историк и этнограф Н.С. Чернышёв на всю жизнь сохранили благодарность и пиетет к своему наставнику. Обо всём этом псковской исследовательницей написано убедительно, свежо и, главное, с большой любовью к объекту своей работы.

«При всех трудностях судьбы, — пишет И. Мотеюнайте, — внутренние противоречия и напряженные поиски себя, метания веры и безверия, потеря ближайших друзей и духовных наставников, бесприютность до 50 лет, постоянные болезни и неустроенность <...> потеря архива во время отбывания ссылки в Томске, приведшая к нервной болезни, — несмотря ни на что С.Н. Дурылин сохранил теплоту души и доброжелательность к людям». Завершает монографию интересный анализ одного из беллетристических произведений С.Н. Дурылина, только недавно увидевшего свет романа-хроники «Колокола», заставляющего вспомнить Н.С. Лескова, а в особенности П.И. Мельникова-Печерского и И.С. Шмелева — в первую очередь своим православным колоритом.