На всхожем поле боевом

Андрей Борисович Ребров — родился в 1961 г. в Ленинграде. Один из основателей Православного общества писателей, созданного по благословению митрополита Иоанна (Снычева). Пребывание в святых русских местах оказало большое влияние на его произведения. Работал оператором котельной, что позволяло заниматься литературой. Секретарь СП России, действительный член ИППО. Лауреат всероссийских литературных премий. Академик ПАНИ, АРС и др. Имеет церковные и государственные награды. Главный редактор журнала «Родная Ладога». Живёт в Санкт-Петербурге.

ПРЕД МОГИЛОЙ ПУШКИНА

Просветлел небосвод на востоке,
Истончилась луна над жнивьем.
У горы, пред могилой высокой
Постою – между ночью и днем.

В этот час сокровенный, эфирный,
Схожий с тонкой реальностью сна,
В чутком сердце –
по-ангельски мирно
Совмещаются времена.

И тогда, сердцу слышится – где-то
В горной рощице стук посошка,
И смиренная поступь поэта,
И ее вольный отзвук в веках.

И парят над стернею осенней,
И зовут в ночедневной тиши
Светлокрылые строфы – к спасенью,
А не к грешной свободе души.

ЛЕРМОНТОВ

Бородино листа,
Свеча горит,
а выше, —
Три сомкнутых перста, —
Так крестятся
и пишут.

ПАМЯТНИК ПУШКИНУ

Он стоит
один
среди
Шумных древ,
как в поле бранном,
И краснеет
свежей раной
Лист кленовый
на груди.

ПАМЯТЬ. ОКТЯБРЬ 1993

Я помню —
как молитвой и страданьем —
Сам вихрь эпох насыщен был
в те дни,
Как жгуче прорицалось мне
в сени
Церковных древ,
что крон их увяданье —
Цветенью гефсиманскому
сродни.

Я помню —
жар кровавого прибоя
На временной мутнеющей реке;
И доллары в иудиной руке;
Тот бледный дом,
и площадь — поле боя —
В терновом заградительном венке.

Я помню
всё —
от мук новозаветных
И до мытарства русских деревень —
Их крест несёт
мой каждый
древний
ген.
И может, вас,
предавших Бога Света,
Лишь этот
путь наследственный наш —
крестный
от вечной тьмы
искупит
в судный день.

НА БРАНЬ ПОСЛЕДНЮЮ…

Митрополиту Константину (Горянову)

Золотилось небо спелой рожью,
А в полях синели васильки.
Шёл монах сумняшеся ничтоже
Вековой тропой и кулики
Щебетали в долах васильковых
Под ржаною вязью облаков.
И лучилась к полю Куликову
Тропка летописною строкой.

Шёл чернец строкой незавершенной,
Посох предержа в руце своей,
Мимо новорусских вавилонов,
Мимо стойких дедовых церквей.

А издалека, сквозь птичье пенье,
Сквозь халдейский ропот городов,
Доносился грозный гул сраженья:
Гром гранат, глухой,
как стук щитов,
Посвист пуль, звучащий, словно эхо
Впившихся в простор
ордынских стрел,
Лязг пропятых танковых доспехов,
Трубный гуд страстных монастырей.
Шёл монах без устали и страха
На армагеддонское жнивье…
И служило посохом монаху
Пересвета древнее копье.

* * *
Поветшала скитская дубрава,
Понищал одеждами народ.
Лишь церквей намоленные главы
Золотят осенний небосвод.

Снова, Русь, в убогом одеянье
На заветный свет их
ты спешишь.
Века и природы увяданье —
Время для спасения души.

* * *

Взбранила поле речевое
Иноязычных рыков рать.
И силы нет стихи слагать…
Лишь слово древнее, живое —
Потомкам русичей под стать.

Его реченье вечевое
Созвучно рокоту реки.
А за чертой береговою —
Как прежде — вражии полки.

И говор чуждый то и дело
Течёт,
течёт издалека,
И помутнела, побледнела
Река родного языка.

Но вновь,
сплоченные молитвой,
Как древнерусские войска,
Стремятся буквы вдаль листка…
И полнокровная строка —
Сродни Непрядве после битвы.

НА ЗАКАТЕ

Кружится вран
над старой бороздою,
Где солнца щит ржавеет в ковыле.
И небеса — красны, как поле боя,
Как поле битв,
истекших на земле.

И на кресте заросшем и былинках,
На каждой пяди вечности —
окрест —
Горят, горят дождинки,
как кровинки,
Как кровь солдат,
излитая с небес.

РУССКИЙ ВОИН

Он брёл по жизненным просторам —
Как суждено:
то — вверх, то — вниз…
И родовым глубинным взором
Вбирал намоленную высь.

Он умирал от крестной раны
В земле, в траншее полевой,
Но вновь из пашни фронтовой, —
С библейской силой зерновой —
Как на стерне, взрастал живой —
Знать, в небе прадеды-крестьяне
Молились с ангельским стараньем
О дольней ниве родовой.

Знать, Горней Родиной хранима,
Русь — под заоблачным крестом —
Стоит, как древний храм незримый,
На всхожем поле боевом.

* * *

В долгом омуте метели
Тонет чёрная река.
К часу пушкинской дуэли
Нет ни брода, ни мостка…

Только белая пучина
Стонет, словно человек.
Только ягоды рябины
Тихо капают на снег.

Только, вдруг, заколыхавшись,
Щёлкнет ветка у виска,
Будто выстрел, прозвучавший
Сквозь метельные века.

* * *

Хоть ран моих срослись края
И нет рубцов на коже. —
Вся в синяках душа моя,
Синей небес погожих.

Знать и прадедовы глаза
Синели с той же силой,
Когда вздымал под небеса
Он ворога на вилах.

И не от тех ли встречных лиц,
В блокадной мгле синевших,
Из отчих теплился зениц
Заветный свет нездешний?

И полыхает синевой
Сыновний взор бесстрашный…
Небесный огнь Руси Святой —
В очах и душах наших.