Куда идём с Медведевым?

В предыдущей статье мы обсуждали возможности реализации количественных показателей социально-экономической программы Путина — Медведева

(рост ВВП и производительности труда, доли среднего класса в населении), а также построения организационных контуров инновационной индустрии.

Но практически не коснулись того,

в какой системе общественных координат эту программу Медведев и Путин собираются осуществлять.

Называть своими именами

Наши лидеры избегают употреблять слова «капитализм», «социализм» и даже «смешанная экономика», т.е. называть вещи своими именами. Мольеровский мещанин во дворянстве не ведал, что говорит прозой, наши же президенты временами просто не хотят пользоваться общепринятыми понятиями. Но российская действительность – олигархический капитализм — не становится краше от того, что её называют социально ориентированной рыночной экономикой.

Олигархический капитализм по своей природе не может быть социально ориентированным, и, чтобы сделать наше общество таковым, его надо коренным образом изменить.

Понимают ли это Путин с Медведевым? И если да, то куда, то есть к какому обществу они нас собираются вести? А не всё ли равно? – возразит обыватель, лишь бы колбасы, барахла и иномарок было вдоволь. Но надо понимать, что именно от выбора пути и зависит, придёт ли этот набор благополучия к большинству граждан.

Вот пример. Сейчас всё население, а особенно его значительная, более бедная, часть страдает от систематической двузначной инфляции. Причины известны: монопольные сговоры крупных компаний и чрезмерная зависимость от дорогостоящего импорта. В обоих случаях повинны низкая экономическая эффективность олигархического, т.е. крупного, частного сектора и несостоятельность государственной политики цен.

Очевидно, что олигархическая модель имеет так много изъянов, что продолжать следовать ей не имеет смысла. Кроме постоянного инфляционного давления, она вызывает перекос в пользу экспортных отраслей и систематическое отставание важнейших секторов обрабатывающей индустрии и сельского хозяйства, создаёт чрезмерное социальное неравенство и тем самым сужает внутренний рынок, замедляет общий темп роста экономики и технического прогресса.

Можно сколь угодно говорить о качественно новой социальной политике, об инвестициях в человеческий капитал, растущее социальное неравенство будет сводить эти благие лозунги и пожелания на нет. И совершенно правильно, что в своей недавней статье известный экономист Георгий Цаголов (см. «Слово» №5, №10 с.г.) ставит вопрос о необходимости перехода к другой модели. По времени это лучше всего делать именно сейчас, когда формируется новая долговременная программа развития страны более чем на десятилетие. Такая программа должна обязательно включать не только новую социальную политику, но также ломку олигархических структур. Возможно ли это, оставаясь в рамках рыночной экономики? Конечно, возможно.

Ибо считать существующую в России олигархическую модель единственно возможной совершенно неправильно. Даже в мире развитых индустриальных стран, по образу которых она якобы скроена, она выглядит уродливым уникумом. Например, ещё знаменитый Джон К. Гэлбрейт показал, что экономика США состоит из двух больших и приблизительно равных частей – сектора крупных корпораций и мира малого и среднего бизнеса. Там большой бизнес не смог в отличие от России кастрировать мир независимых предпринимателей, без которых представить Америку просто невозможно. Аналогичная двухсекторная структура почти официально существует в Японии.

В странах Западной Европы почти всюду доминирует социал-демократическая модель, в которой большой и малый бизнес сочетаются с государственным сектором и развитой системой социальных услуг.

Вопреки утверждениям о крахе системы центрального планирования она по-прежнему демонстрирует в сочетании с рынком возможности быстрого экономического роста и технического прогресса, особенно в Китае. Заслуживает внимания суверенный опыт государственного программирования в Южной Корее, которая в сравнительно короткое время смогла из отсталой колонии превратиться в индустриально развитую страну.

Из этого экскурса видно, что сращивание, взаимное проникновение, конвергенция различных экономических систем являются преобладающей мировой тенденцией последние полвека. Как же случилось, что Россия оказалась от неё в стороне?

Наша олигархическая модель складывалась в результате политики «вашингтонского консенсуса», согласно которой приватизация предприятий, отмена планирования, либерализация цен и внешней торговли автоматически должны были бы вести к образованию рыночно-капиталистической структуры американского типа. Но эта схема не учитывала сложностей переходной экономики, и потому итог получился другой. Во многом стихийно, под влиянием двух процессов: (1) скупки крупных государственных концернов частными группами на залоговых аукционах в нефтяной и никелевой промышленности; (2) слияний и поглощений ранее приватизированных самостоятельных предприятий, т.е. обычной централизации капитала в остальных отраслях. В результате возобладали олигархические группировки, а малый бизнес оказался задавленным.

При этом по разным причинам остались в государственной собственности крупные экономические активы в газовой, электроэнергетической, военной и алмазной промышленности, железнодорожном транспорте, банковском деле.

Таким образом, к концу 1990-х годов олигархическая модель соседствовала с немалым государственным сектором, а экономику нашу в целом можно было характеризовать, как де-факто смешанную, но при доминировании олигархического сектора.

Когда Владимир Путин вступил в президентство, он доверил составление долговременной экономической программы группе неолибералов во главе с Германом Грефом. Господствующая тогда концепция заключалась в том, чтобы свести дальнейшее вмешательство государства в экономику к минимуму, ограничиваясь, как тогда было сказано, созданием наиболее благоприятных условий для частного бизнеса. Однако дело ограничилось снижением налогов на крупный бизнес, тогда как бремя бюрократических барьеров для малого и среднего предпринимательства даже возросло. Реакционному реформированию в рыночном духе подверглась социальная сфера.

Такая стратегия играла на руку олигархии и усиливала её господство в экономике. Но сам Путин временами высказывал идеи и предпринимал действия, которые расходились с неолиберальной стратегией. Уже вскоре после прихода к власти он изгнал из страны и лишил финансовых империй двух видных олигархов, а затем довёл до банкротства и тюрьмы третьего. Тем самым он практически лишил олигархию влияния на высшую политическую власть. Если вспомнить, что ещё в своей диссертации он проводил мысль, что главные минеральные ресурсы в стране должны контролироваться государством, то естественным представляется, что в одном из первых посланий о положении страны он предложил, чтобы часть экспортной нефтяной ренты изымалась государством и использовалась для развития промышленности высоких технологий. Это предложение в своей первой части было со временем реализовано. Отобрав у Ходорковского «Юкос» и выкупив «Сибнефть» у Абрамовича, Путин частично осуществил также идею ренационализации нефтяной промышленности.

В последние годы своей власти Путин значительно расширил рамки госсектора, создав новые корпорации в обрабатывающей промышленности и сфере новых технологий. Одновременно он провозгласил переход к промышленной политике, что предполагает создание механизма координации экономического управления и программирования на уровне государства.

Строительство новых структур вне олигархического сектора потребует и путинский долговременный план инновационного развития.

Если всё это осуществится вместе с сокращением бюрократических барьеров, то весьма вероятно, что роль олигархии в экономике существенно уменьшится, а роль государственного сектора, а также малого и среднего предпринимательства значительно возрастёт.

Пока мало что известно о конкретных очертаниях социальной программы Медведева. Если в ней возобладают платность и другие рыночные принципы, то это будет скорее отдалением от идеи конвергенции и социально ориентированной экономики, чем приближением к ней.

Так или иначе речь идёт не столько о сознательном выборе нашей элитой альтернативной модели из нескольких существующих в мире или даже некоей оптимальной модели, основанной на теоретических соображениях, сколько о том, куда её толкают современные российские реальности.

 

Что говорит теория

К экспансии госкорпораций в нашей правящей элите относятся со смешанными чувствами. Одни, по большей части силовики и государственные менеджеры, горячо её поддерживают, видя в этом путь к возрождению отстающих отраслей промышленности и экономики в целом. Напротив, неолибералы, оккупировавшие экономический блок правительства, встретили эту инициативу Путина крайне враждебно, объявив её «шагом назад к советскому прошлому», напрасной тратой бюджетных денег, подрывом принципов рыночной экономики.

Дмитрий Медведев в ходе предвыборной кампании занял в этом вопросе двусмысленную позицию. С одной стороны, он выразил надежду, что госкорпорации вдохнут новую жизнь в экономику, а с другой стороны, назвал госкапитализм тупиком. Возможную разгадку этой шарады дал Путин, заметив, что госкорпорации будут приватизированы после того, как станут конкурентоспособными на мировом рынке. Он не уточнил, правда, имеет ли в виду полную приватизацию (передачу в частные руки контрольного пакета) или только 49 процентов, как в «Газпроме», оставив контроль в руках государства.

Но вернёмся к возражениям неолибералов. Они несостоятельны во всём. «Шаг назад» к советским временам? Нет, конечно – и фактически, и по существу. В своём большинстве предприятия, объединяемые в корпорации, как были, так и остаются в государственной собственности. Меняется лишь форма организации, унитарные предприятия, напрямую подчинённые государству, теперь объединяются в самостоятельные акционерные общества. Смысл объединения в сложении производственных ресурсов и их концентрации на восстановлении и развитии во многих разорённых, но когда-то передовых отраслей.

В политэкономическом смысле это, конечно, не социалистические предприятия, т.к. они не включены в систему централизованного планирования и управления экономикой. Пока такая система в России отсутствует, а в экономике преобладает олигархический капитал, говорить о некоей форме конвергенции капитализма и социализма не приходится.

Но госкорпорации не устраивают неолибералов и в их нынешнем виде. По их понятиям всякое государственное предприятие по определению не может быть эффективным, т.к. им управляют чиновники, лично не заинтересованные (в отличие от собственников) в максимальной прибыли, т.е. наилучших с позиций капиталиста экономических результатов. Это утверждение широко принято на уровне обывателя, в сознании которого хозяин – всегда наиболее рачительный хозяйственный руководитель.

Возможно, это правило применительно к небольшим предприятиям, где собственник действительно сам всем руководит. Но современный мир корпораций, большого бизнеса организован иначе. Собственники – акционеры, как правило, сами не руководят производством, передоверяя эту функцию наёмным управляющим – менеджерам. Теоретически менеджеры должны действовать в интересах акционеров, но в действительности это далеко не всегда так. Нередко они ставят на первый план собственное обогащение, действуя вопреки интересам собственников и компании в целом. Страдает и экономическая эффективность.

В этом смысле государственные корпорации мало чем отличаются от частных. Всё зависит от организации дела, от профессионального уровня менеджеров. Их личная заинтересованность может быть весьма высокой, т.к. успешные государственные компании в состоянии платить им очень высокое вознаграждение.

Правило Корнаи

В 70-х годах прошлого века венгерский экономист Янош Корнаи ввёл в экономическую теорию понятия «жёсткого и мягкого бюджетных ограничений». Жёсткое относилось к частным предприятиям и означало, что они вынуждены держаться в рамках жёсткой финансовой дисциплины и потому поддерживать высокую эффективность. В отличие от этого государственные предприятия могли рассчитывать на поддержку правительства (мягкое ограничение) и потому часто игнорировали правила высшей эффективности. Эта концепция, по-видимому, отражала тогдашний опыт венгерской экономики, но её быстро и неправомерно распространили на весь мир, сделав всеобщей догмой, опираясь на которую отрицается самая экономическая жизнеспособность государственных предприятий в условиях капитализма и рынка.

Единственное, что тут верно: благодаря своим особенностям, включая поддержку государства, его компании могут развёртывать активность в сферах сравнительно невысокой рентабельности, длительной окупаемости и повышенного риска, то есть там, куда частный капитал боится инвестировать. С этой точки зрения государственные предприятия имеют несомненные преимущества перед частными.

В частности, они лучше приспособлены к выполнению путинской программы инновационного развития. Программа эта требует огромных расходов на НИОКР – научные исследования и опытно-конструкторские разработки, без чего создание новых видов продукции и новых технологий просто невозможно. Причём требуется повсеместное развитие специальных подразделений по НИОКР непосредственно в промышленных компаниях. Это и есть те инновационные структуры, о которых говорится в плане Путина наряду с промышленными парками и инкубаторами новых технологий в помощь малому бизнесу.

Готовы ли частные корпорации к таким затратам, которые в практике высокоразвитых индустриальных стран являются обычными? Думается, что пока не готовы. В самом деле, подразделения по НИОКР в наших частных компаниях, в том числе самых крупных и прибыльных, практически отсутствуют. Для того, чтобы внедрить в производство новые продукты, они предпочитают пользоваться лицензиями западных фирм, а не создавать собственные. Так, конечно, проще и легче, но в лидеры по инновациям никогда не выйдешь.

По-видимому, основная тяжесть НИОКР, по крайней мере в ближайшее время, ляжет на государство и его корпорации. Сказать, что они уже сейчас готовы легко справиться с этой задачей, было бы упрощением. Большие трудности будут и здесь. Они есть уже сегодня.

Например, дотягивание до серии нового пассажирского авиалайнера «Суперджет» компанией «Сухой», входящей в «Объединённую авиастроительную корпорацию» (ОАК), затянулось на несколько лет и пока не близко к завершению. ОАК создана в 2006 году, но о выпуске в серию других новых лайнеров марки «Ту» или «Ил» пока не слышно. А между тем было публично обещано, что уже к 2015 году Россия выйдет на третье место в мире по производству гражданских самолётов. Времени для выполнения этого обещания остаётся в обрез.

Ещё один пример в, казалось бы, более простом деле. Два года назад объединение «Рособоронэкспорт» взяло контроль над компанией «Автоваз». Тогда же было объявлено о плане строительства нового завода в Тольятти в дополнение к существующему, о предстоящем увеличении производства вдвое, о выпуске новых, конкурентоспособных моделей.

Прошло время. Новый завод ещё не начали строить. Обнаружилось, что необходимой техникой новой конвейерной линии компания не владеет и должна её покупать в Канаде. Наконец, в начале нынешнего года «Автовазу» пришлось уступить блокирующий пакет акций в 25 процентов французскому концерну «Рено», который примет участие в новом проекте. Без зарубежной поддержки и здесь не обошлось.

Самое сложное — это создание новых отечественных технологий в тех отраслях машиностроения, которые за годы реформ были практически сведены к нулю. Здесь и производство многих видов оборудования, станков и другой техники, которое упало с десятков и сотен тысяч в советское время до единиц, и исчезновение НИОКР, включая прежние наработки. Частный капитал эта сфера не привлекает, и её восстановление и дальнейшее развитие целиком зависит от усилий государства.

С этой целью в 2007 году создана корпорация «Ростехнология», об успехах которой пока мало что известно. Предполагается, что первые плоды её деятельности проявятся уже в ближайшие годы, без чего о серьёзных сдвигах в отечественном машиностроении говорить не приходится. Но, рассуждая реалистически, потребности экономики в новой технологии ещё долго придётся удовлетворять массированным импортом.

Кажется, только планируемое строительство десятков новых атомных электростанций может рассчитывать на отечественную технику, но и здесь понадобятся напряжённые неординарные усилия ещё двух госкорпораций, которые в последнее время внутри страны АЭС не строили.

На частный капитал не может рассчитывать и такая совершенно новая область, как нанотехнология. Это, пожалуй, единственная сфера, в которой Россия надеется обогнать индустриальный Запад с самого начала. Хотя пока нет даже предварительных намёток списка конкретных новых материалов с заданными свойствами, которые в первую очередь предстоит создать и внедрить в производство. Это не такие эксперименты, где можно полагаться на силы рынка.

Итак, несмотря на все трудности, только госкорпорации способны решить проблемы реконструкции промышленности и инновационного развития.

 

Об одном признании Хайека

Теоретический спор: что лучше, план или рынок, частное производство или государственное, восходит к 30-м годам прошлого века, когда знаменитый польский экономист Оскар Ланге впервые выдвинул модель рыночного социализма. Он показал, что центральный плановый орган может руководить государственными предприятиями не через административные команды, а посредством ценовых сигналов, добиваясь рыночного равновесия без участия частных производителей и обычного, нерегулируемого рынка.

Ему возражал не менее знаменитый австриец (позже переехавший в Англию) Фридрих фон Хайек, который привёл многочисленные доводы, по которым модель, предложенная Ланге, непрактична и менее эффективна, чем частные предприятия и рынок. Разумеется, западная наука в своей массе отвергла схему Ланге и поддержала доводы Хайека.

Но в ходе дискуссии Хайек сделал одно важное признание, о котором его приверженцы не любят вспоминать. Он признал, что центральное планирование и государственные предприятия вполне эффективны в производстве массовых однородных товаров, таких, как нефть, газ, уголь, электроэнергия, сталь, цветные металлы, в отличие от индивидуальных товаров, где роль частного капитала и конкуренции велика.

Опыт реформирования нашей экономики подтверждает правильность этого признания Хайека. «Газпром» и «Роснефть» работают вполне эффективно, чего, правда, нельзя сказать о РАО «ЕЭС», к которому высказывается много обоснованных и принципиальных претензий. Но тут больше всего повинен менеджмент самой компании, нацеленный не на эффективность электроэнергетики в существующих организационных формах, а на её скорейшую приватизацию.

В дальнейшем тезис Хайека можно было бы применить для ренационализации сырьевых отраслей. Почему, например, больше половины нефтяной индустрии остаётся в частных руках, хотя вклад этой части отрасли в её модернизацию не соизмерим с её прибылями? Алюминиевая же индустрия превратилась в 100-процентную частную монополию, которая ничем не лучше государственной. Вовсе не исключено поэтому, что в обозримом будущем может встать вопрос о переходе этих и некоторых других компаний сырьевой группы под контроль государства.

 

На перепутье

Глядя на сдвиги в экономической структуре России, можно сделать вывод, что страна находится на некотором перепутье. Где-то до середины первого десятилетия XXI века она двигалась по олигархической и неолиберальной траектории. Казалось, на идеях конвергенции, о которых вспоминает профессор Цаголов, можно было поставить крест.

Но в последние годы при Путине наметился поворот в обратную сторону, к госкапитализму и промышленной политике. Пока сделаны только первые шаги, но расширение государственного сектора налицо, и отрицать, что это режет по всевластию олигархии, значит не видеть реальности происходящего. Думается, именно таким нигилизмом страдает недавняя статья профессора Дзарасова («Слово» №9, с.г.). Справедливо и содержательно критикуя политику вашингтонского консенсуса, навлекшую катастрофу на экономику страны, Солтан Сафарбиевич напрасно ставит знак равенства между ней и путинской индустриальной политикой, как и его программой инновационного развития. Как мы показали в предыдущей статье, это далеко не бессвязный набор цифр. Другое дело — их реальность, но это требует серьёзного анализа.

Вопрос о модели для России заслуживаёт широкой теоретической дискуссии, в которой хотелось бы услышать и мнение наших неолибералов, а не только сторонников конвергенции. Но ждать, что наши оппоненты примут открытый бой, вряд ли приходится. Они страшатся утратить свою монополию на мудрость в глазах начальства, и потому свободная конкуренция идей – не для них.

Но будущая модель для России рождается сегодня не столько в теории, сколько в экономической и политической практике. Избрание Медведева президентом вносит в эту перспективу элемент неопределённости. Хотя Путин остаётся премьер-министром, нет полной уверенности, что всё пойдёт по его программе. Каждый успех, пусть небольшой, госкорпораций и промышленной политики — это шаг вперед на пути к оптимальной модели, которая обязательно будет сплавом государственного и частного, плана и рынка. Но сопротивление будет жестоким, и хватит ли сил у Путина и его единомышленников, чтобы отстоять свой путь, уверенности нет. И куда страна пойдёт с Медведевым, будет решаться в боях.

Итак, если страна сегодня и повернулась в сторону конвергенции, то не потому, что за этим стоит большая теория или чёткий план, а потому, что Путиным создана определённая инерция в этом направлении. Но именно поэтому нет ясности, в какое общество нас ведут Путин с Медведевым и что нас ожидает в будущем.

Амстердам.

С.  Меньшиков.