Художник бескрайних далей

Разное рассказывали про первого Президента Академии художеств СССР Александра Герасимова. Друг К.Е. Ворошилова, любимец И.В. Сталина (ему — единственному — вождь разрешал курить трубку в своём кремлёвском кабинете). С трубкой и модным галстуком-бабочкой он не расставался даже во время работы. Всегда щёголь, всегда при параде. Барин, одним словом. Имел собственный автомобиль ЗИМ. Хотя во время путешествий где-нибудь за городом, останавливал машину, нарезал полынь и, расстелив её на полу, говорил негромко: «Ну, вот, теперь, как на возу». И заводил двигатель.
Ещё в двадцатые годы А.М. Герасимов написал картину «Поэт Кольцов у степного костра». Кольцова он боготворил. Стихи его знал наизусть. Читал их, даже оказавшись за рулём автомобиля: «В небе зоринька / Занимается, / Золотой рекой / Разливается, — / А кругом лежит / Степь широкая, / И стоит по ней / Тишь глубокая… / Ковылём густым / Степь белеется, / Травкой шёлковой / Зеленеется…»

«Как же трудно передать на холсте степные мотивы! – признается он однажды. – Насколько же легче написать пейзаж, где есть лесок, речка, лодочка, а тут ведь только небо и земля!
Как бы я счастлив был написать картину, хоть немного, хоть частицу вобравшую в себя поэзии Кольцова и народных песен».
В 1925 году, в Москве, на выставке Ассоциации художников революционной России, А. М. Герасимов представил пейзажи «Май», «Уборка сена» и громадное полотно «Степь цветёт». Обаяние тамбовских степей, стихи Кольцова «Степь, трава — парча широкая», памятные с детства, так сильно волновали его поэтическую душу, что он буквально сбежал в 1924 году из Москвы на родину, чтобы написать картину «Степь цветёт». «Напишу её так, чтобы у зрителя рождалось впечатление, что степь заколыхалась от дуновения ветерка», — говорил он. И ведь добился этого. «Без неба, без горизонта – просто живой кусок ярко, броско написанного разноцветья, разнотравья, над которым стремительно проносятся ласточки, касаясь крылом колокольчиков и ромашек. Картина, от которой захватывает дух и замирает сердце», — писал друг художника И. Шевцов, увидев её.
Всякий раз, приезжая в родные места после душной, суматошной и теряющей национальное лицо Москвы, с наслаждением бродил А. М. Герасимов по окрестностям Козлова, жадными глазами смотрел на природу.
Сколько этюдов было написано им в ту пору! И каких! Самые их названия рождают праздничное и светлое настроение: «Вешние воды», «Весна», «Яблони цветут», «Лесная сторожка», «Большак», «Свежий ветер», «Осень», «Последние грачи», «Зимняя дорога»…
Написал он как-то картину «Скошенный луг». Простейший сюжет: стожки скошенного сена, на заднем плане лесок. Но с какой любовью картина была сделана! Недаром древние говорили: «Простота – печать истины».
А его цветущие сады в картине «Пчёлы гудят». Лучше названия и не придумать. Действительно, посмотришь и скажешь: «А ведь, правда – гудят».
А знаменитый этюд «Мокрая терраса» («После дождя»), написанный на одном дыхании в 1935 году — шедевр, покоривший мир.
«Я сделал этюд в полтора часа, — вспоминал Александр Михайлович. – Произошло это так: я писал на террасе групповой портрет моей семьи. Припекало солнце, яркими пятнами разбегаясь по зелени. И вдруг набежали тучи. Порывистый ветер, ссыпая лепестки у роз и рассыпая их по столу, опрокинул стакан с водой. Хлынул дождь, и моё семейство скрылось в доме. А меня охватил неописуемый восторг от свежей зелени и сверкающих потоков воды, залившей стол с букетом роз, скамейку и половицы. К счастью, оказался под руками подрамник с холстом, и я лихорадочно начал писать. Не понадобилось ничего переставлять или добавлять — настолько было прекрасно всё, что находилось перед моими глазами. Я не придавал как-то особого значения этому этюду, и только на выставке не без огорчения заметил, что многие зрители больше отдают внимания этюду «Мокрая терраса», чем громадной картине «Первая Конная».
В течение нескольких лет этот шедевр печатали в советских учебниках по русскому языку, предлагая школьникам написать сочинение об увиденном. Долгие годы этюд был украшением Третьяковской галереи. И пропал. Исчез. Почему? Так и хочется спросить у нынешних руководителей галереи, чем не пришёлся им по душе истинно русский пейзаж.
Резкий, крутой, самолюбивый первый Президент Академии художеств СССР А. М. Герасимов строго придерживался традиций русской реалистической школы и оставался верен своим принципам. Не отдавал их и не уступал. Непримиримый противник декадентства твёрдо стоял на своих позициях.
Ему памятны были слова его учителя К. А. Коровина, презрительно относившегося к мистикам и сезанистам, не говоря уже о футуристах. Он говорил ученикам:
— Вы думаете, что эти художники эстеты? Нет, это просто сволочь!
Авангардистов и формалистов Герасимов не признавал и на дух не переносил.
Однажды у него спросили:
— А как вы лично смотрите на художников-абстракционистов?
— Никак, — ответил он.
— Ну, как же так, — последовал вопрос.
И пришлось Герасимову давать подробное объяснение своему «никак»:
— Представьте себе, я выслушал какую-нибудь классическую вещь в исполнении прекрасного симфонического оркестра, а потом на эстраду поднялся субъект с кирпичом в одной руке и с пустым железным ведром в другой и начал колотить кирпичом по ведру. А вы меня спрашиваете, как я отношусь к этой «музыке»? Я отвечу вам то же самое: «никак».
Однажды Александру Михайловичу позвонили из отдела культуры ЦК и предложили от имени Академии художеств пригласить в гости Пабло Пикассо.
— Не знаю такого художника, — притворно ответил Герасимов. Он не любил Пикассо, считал его шарлатаном в искусстве, преднамеренно бросившим вызов реализму.
— Да, что вы, Александр Михайлович, как можно, это же всемирно известный художник, борец за мир, лауреат Ленинской премии.
— Борца за мир пусть приглашает Комитет защиты мира. А причём тут Академия художеств? — категорично ответил Герасимов и положил трубку. Легенда гласит, в отделе культуры ЦК поднялась суматоха. Спешно стали звонить «на самый верх», докладывая об отказе Герасимова. И через некоторое время в кабинете А. М. Герасимова раздался звонок с «самого верха».
Хочешь — не хочешь, а пришлось Александру Михайловичу сказать приветственное слово на официальной встрече. Будто бы Герасимов приветствовал борца за мир, коммуниста, друга советских людей и прочее, что говорят при таких случаях, а, закончив, сказал, не думая о включённом микрофоне, так что все услышали: «А художник он никакой».
Об отношении А. М. Герасимова к Пикассо написала журналистка Патриция Блейк. Весной 1956 года, вместе с Герасимовым, она побывала в ГМИИ им. А.С. Пушкина, где главный художник СССР всю вновь экспонируемую западную живопись назвал «отвратительным мусором». Выразительная фотография к этой статье показывала Герасимова стоящим перед картиной Пикассо «Старый еврей с мальчиком» (1903) из закрытого усилиями Герасимова Государственного музея западного искусства. В подписи под фотографией приведены были его слова: «Отбросы», — воскликнул Герасимов, жестикулируя перед «Евреем» Пикассо». «Конечно, — добавил он поспешно, вспомнив, что испанский художник – коммунист, — это не мешает ему быть великим борцом за мир».
Прямота была у него в крови. И это не зависело от того, где и с кем он находился. Илья Глазунов рассказывал о знаменитом случае, связанном с одним из банкетов для интеллигенции в Кремле, которые так любил давать товарищ Сталин: «В ту пору любимцем вождя был писатель Алексей Толстой, которому он предоставил первое слово. Бывший граф Толстой, глядя на дымящего трубкой Иосифа Виссарионовича (в то время, как другим курить было не принято), сказал о том, что наша культура понесла большой урон, ибо лучшие художники и писатели оказались за рубежом, такие художники, как Бунин, Зайцев, Малявин и т.д., и теперь приходится начинать с нуля, а пока в искусстве господствуют второстепенные личности. Когда Толстой закончил речь, Сталин выпустил дым из-под усов, обратился к А.М. Герасимову:
— Скажите, Александр Михайлович, а вы согласны с предыдущим оратором?
Герасимов, потягивая мундштук незажжённой трубки, ответил:
— Я совершенно согласен с ним, товарищ Сталин. Вот и в литературе у нас остался один Толстой. Да и тот не Лев.
— Закуривайте, товарищ Герасимов, — отозвался Сталин, поднося спичку к его «сталинской» трубке».
В редкую минуту, забываясь, он вдруг начинал говорить на родном тамбовском диалекте, от которого долгие годы старался избавиться. «…Ходим мы с А.М. Герасимовым по «вечному городу», — вспоминал скульптор Евгений Вутечич. — Стараясь не проронить лишнего слова, чтобы не нарушать чувств и переживаний, которыми наполнено было сердце каждого из нас.
Громадную колоннаду обрамляют два сочных и многоводных фонтана. Здесь, за пятьсот лет до этого, ходил в своих стоптанных сандалиях один из самых великих гениев, какие когда-либо знало человечество, не всегда сытый, но во веки веков великий Микеланджело Буонарроти.
Незаметно, исподлобья смотрю на Александра Герасимова. Старик идёт, низко опустив голову. Интересно, с чего это? Спрашиваю.
— Милай друг! — почти кричит он на всю площадь в ответ, резко обернувшись в мою сторону и широко разбросав в пространство свои короткие, но крепкие руки. – Милай друг, и чего и то ты спрашиваешь? Сам должен понимать. Ить здесь витает дух вяликого Микеланджело, а ты со своими вопросами, как на базар припёрси. Ступай молча, не мяшай дышать святым воздухом.
И я, понимая его возмущение, пытаюсь извиниться. Герасимов совсем рассердился.
— Послушай, милай друг! — чего ето на твоей макушкн черти дярутся, что ли? Иди молча, говорю. Не мяшай дышать вяликим духом…
Он прав. Медленно поднимаемся по крутому маршу широкой лестницы. Входим в собор. Сразу же резкая разница температур. В Соборе прохладно и тихо. Гулко слышатся шаги идущего где-то монаха. Александр Михайлович останавливается, обращаясь ко мне:
— Ну вот, милай друг, я покараулю, а ты ступай поглядеть енто чудо, — говорит он, кивая вправо, где за чёрной изгородью у стены виднеется микеланджеловская «Пиета».
— Неудобно, Александр Михайлович, там же загорожено.
— Ступай, говорю табе!
Не успел перекинуть через изгородь ногу, чувствую: кто-то хватает меня за пиджак. Оборачиваюсь. Монахи в чёрных сутанах, сразу два.
— Милай друг, вынь етим деятелям по «Казбеку», — смеется Герасимов и, оборачиваясь к монахам, говорит что-то по-французски с великолепным произношением.
Меня отпускают. Я вынимаю две коробки папирос «Казбек» и подаю им…»
Озорной характер, народный язык Герасимова, остроумие, любовь к красивым женщинам (чего стоят одни его «женские портреты») и талантливость во всём привлекли к нему внимание Клима Ворошилова. Произошло это в 1927 году. В то время Александр Михайлович, не имея своего жилья в Москве, «квартировал» на Волхонке, в помещении правления Ассоциации художников революционной России. Здесь он жил и работал около года.
«Бывало, после заседания, — вспоминал Герасимов, — уберу с председательского стола канцелярские принадлежности, расстелю на нём свой тулуп и засну сном праведника.
По вечерам мы рисовали здесь с натуры. Как-то между сеансами подошла ко мне скульптор Денисова-Щаденко.
— Есть ли у тебя ящик с красками? — спросила она.
—Есть, — ответил я.
— Тогда пойдём сейчас к товарищу Ворошилову. Я леплю с него бюст, а ты заодно напишешь этюд.
К сожалению, у меня не оказалось под рукой холста, и я взял кусок фанеры. Понятно моё волнение. Я ещё ни разу не видел Ворошилова, в то время занимавшего пост Наркомвоенмора, но, когда он вышел и запросто с нами поздоровался, моё волнение моментально исчезло. Климент Ефремович позировал терпеливо, спрашивал, так ли сидит и не мешает ли мне что работать. Просидев ровно час, взмолился: «Дайте отдохнуть». Подойдя к моему этюду, выразил большое удовлетворение. Тогда я, осмелев, попросил его дать мне возможность серьёзно поработать над его портретом — и он согласился позировать. Портрет этот был приобретён Музеем революции».
Встреча с Ворошиловым, устроенная подругой художника — красавицей Денисовой-Щаденко, сыграла судьбоносную роль в жизни А.М. Герасимова. Талантливый живописец и «первый красный офицер» сразу понравились друг другу и подружились. На 10-й выставке Ассоциации художников революционной России, посвящённой 10-летию Красной Армии, А.М. Герасимов представил конный портрет К.Е. Ворошилова. Для исполнения его Александр Михайлович ездил в Хамовнический манеж, где собиралась верхушка Красной армии.
Нарком заезжал в мастерскую к Герасимову каждую неделю. Однажды пригласил на охоту в Нальчик, где уже находилась группа ответственных работников Реввоенсовета – полководцев страны. «…Мы ехали верхами, держа путь в долину; кто-то предложил «попробовать лошадей», — вспоминал Герасимов. — Впереди всех оказался тогдашний секретарь Обкома Кабардино-Балкарии Бетал Калмыков. Я вспомнил старину, пригнулся к гриве и подстегнул лошадь нагайкой. Короче, я обогнал Бетала. Он был не только удивлён, но и раздосадован.
— Где это вы так ловко научились ездить на коне?
Я в шутку сказал ему:
— Только вы не говорите никому – я раньше был конокрадом.
Представьте, он поверил. Потом спрашивал у всех: правда ли, что Герасимов был конокрадом?»
В детстве Герасимов был тихим и смирным, но, когда после церковно-приходской школы определили его в уездное училище, сделался озорником и задирой. В дневнике у него только по истории и географии мелькали четвёрки и пятёрки, а по остальным предметам — всё больше колы и двойки. Как окончил уездное училище, для него самого оставалось загадкой.
Мальчишкой увлекался разным молодечеством: с Крещения каждый день купался в ледяной проруби; скакал на лошадях сломя голову, бился на кулачках. Часто отец говорил ему: «Не сносить тебе, Сашка, твоей дурацкой головы».
Мало изменился он с той поры. Бесшабашный характер Герасимова подкупал Ворошилова. Чем-то похожие друг на друга, они сблизились настолько, что общались домами. В конце 1929 году над семьей Герасимова нависла беда — родителей обвинили в кулачестве. 27 декабря Герасимов пишет Ворошилову письмо с просьбой защитить его семью от раскулачивания. И тот незамедлительно ходатайствует перед Председателем ЦИК СССР М.И. Калининым: «Меня в этом деле интересует только художник Герасимов. Он принадлежит к группе старых, притом хороших мастеров, которые работают с нами с Октябрьской революции. Насколько я его знаю, сам Герасимов — типичный представитель художественной богемы. В Москве он живёт и работает в полуразвалившейся студии С. Конёнкова. Живёт полубосяцкой жизнью, думаю, не совсем сытой. Учитывая ценность худ. Герасимова, мне кажется, ему надо помочь вылезти из всей этой истории, поскольку он связан со своей семьей...». Просьба наркома Ворошилова была уважена: Герасимовы не только избежали репрессий, но и сохранили за собой обширную усадьбу.
Александр Михайлович приступал тогда к работе над картиной «Ленин на трибуне». Ворошилов, близко знавший Владимира Ильича, по просьбе художника, консультировал его, делая ценные замечания, Картина была закончена в 1930 году и растиражирована Изогизом миллионными тиражами.
В 1933 году К. Е. Ворошилов заказывает Герасимову монументальное полотно «Первая Конная Армия», Размер картины, на которой должны были уместиться сорок пять командиров-первоконников, составил 4 на 5 метров! (На Всемирной выставке в Париже она получит Гран-при). В том же году К.Е. Ворошилов знакомит А.М. Герасимова с И.В. Сталиным.
6 июля 1933 года, Александр Михайлович вместе с художниками Исааком Бродским и Евгением Кацманом проведёт целый день до позднего вечера на даче вождя. Играли в городки, пили вино и говорили об искусстве. Обстановка была непринуждённой. Сталин — человек ещё царского извода — целые дни читал, собрав огромные библиотеки из конфискованных НКВД книг, и был довольно образованным человеком, очень интересным в разговоре. А.М. Герасимов успел сделать несколько портретных набросков, зная, что Сталин специально не позирует художникам. За ужином Иосиф Виссарионович поднял тост «за великий русский народ!» Герасимов, посмотрев на Бродского и Кацмана, поправил: «За народы Советского Союза». Сталин ухмыльнулся и обронил: «И вы тоже дипломатничаете. Я пью за великий русский народ. Я как-то сказал Владимиру Ильичу: если дрогнет русский народ, дело революции погибнет».
Сталин явно благоволил художнику. Благодаря Наркому Ворошилову, Александр Михайлович позже напишет несколько портретов вождя, к которым тот отнесётся явно одобрительно. Художник сумел уловить то, каким Сталин хотел видеть себя и каким хотел остаться в истории.
Разговоры А.М. Герасимова с Наркомом Ворошиловым об искусстве, назначении его, не проходили бесследно. В 1936 года создаётся Всесоюзный комитет по делам искусств. А вскоре на стол Сталину попадает докладная записка «О необходимости изъятия из открытой экспозиции московской Третьяковской галереи и ленинградского Русского музея работ русских художников-авангардистов группы «Бубновый валет» и других подобных формалистических группировок».
Вместо «формалистов» в Третьяковке по протекции К.Е. Ворошилова открывается первая персональная выставка А.М. Герасимова, посвящённая 25-летию творческой деятельности. Открывала выставку картина «После дождя». Также в честь юбилея творческой деятельности художник получил звание заслуженного деятеля искусств и государственную награду — орден Ленина.
И когда доверенного художника попросят запечатлеть Хозяина с кем-то из сподвижников, он, конечно же, изобразит Ворошилова. Знаменитая картина «И.В. Сталин и К.Е. Ворошилов в Кремле» (1938), стала своеобразной охранной грамотой для высокопоставленного друга художника. Так А.М. Герасимов отплатил Наркому обороны за былую услугу.
В 1937 году над Ворошиловым сгустились тучи. Неожиданно был арестован его сват — отец жены приёмного сына Наркома. А вскоре арестована и мать девушки. Ворошилов в гневе позвонил Ежову, и женщину быстро отпустили. Но вот выручить свата, занимавшего ответственный пост в Наркомземе СССР, уже не удалось, — таким образом, Сталин дал понять, что больше не потерпит вмешательства Наркома обороны в работу НКВД.
Неизвестны до конца причины, по которым, в 1937 году, в дом к Ворошиловым заявились сотрудники ОГПУ арестовывать Екатерину (Голду) Давидовну Ворошилову, обвиняемую в «эсэровском» прошлом — до революции она была активным членом партии эсеров и к большевикам присоединилась только в 1917 году.
Хотя есть версия, это был лишь предлог, а правда заключалась в том, что Екатерина Давидовна, в силу доверительных и дружеских отношений с женой Сталина, могла знать истинную причину самоубийства Надежды Аллилуевой, произошедшего как раз после её ссоры с мужем на банкете в доме Ворошиловых. Одно было очевидным — арестовать жену Наркома обороны чекисты могли только по приказу вождя. Скажем здесь, в отношениях Ворошилова и Сталина есть и остаётся много загадочного. Беспрекословно выполняя все приказы вождя, Нарком совершенно его не боялся. Вот почему заявившиеся в его дом чекисты явно не ожидали такого приёма: Ворошилов, расчехлив кобуру, вынул пистолет и несколько раз выстрелил в потолок, откровенно указав, кто из пришедших будет следующей целью. Чекисты ретировались ни с чем.
В тот же день о случившемся доложили Сталину. Говорят, выслушав, Иосиф Виссарионович лишь усмехнулся: «Ну и чёрт с ним!». И Ворошиловых оставили в покое.
Начиная в 1937 году работать над картиной «И.В. Сталин и К.Е. Ворошилов в Кремле», А.М. Герасимов не мог не знать и о возникших разногласиях между Ворошиловым и его заместителем М.Н. Тухачевским, ближайшее окружение которого ратовало за отставку «бездарного» Наркома обороны. На этом посту им виделся М.Н. Тухачевский, не скрывающий неприязни к своему начальнику. Сам К.Е. Ворошилов считал своего заместителя, — давнего протеже Л.Д. Троцкого, — откровенным контрреволюционером.
Обостряло обстановку молчание вождя. И.В. Сталин занимал выжидательную позицию, хотя и не мог не опасаться того, что в руках М.Н. Тухачевского сосредоточились слишком большие силы, достаточные для совершения госпереворота. Если военачальники из окружения молодого маршала говорят о необходимости смещения Наркома обороны, не пожелают ли они в следующий раз говорить о смещении и самого генерального секретаря – вот о чём не мог не думать И.В. Сталин.
Неожиданно для всех, 22 мая 1937 г.
М.Н. Тухачевский был арестован. К.Е. Ворошилов, обязанный по должности завизировать приказ об аресте, сделал это. Вскоре М.Н. Тухачевского и его ближайших соратников расстреляли. В ноябре 1938 года с должности наркома НКВД будет смещён Ежов, а на его место из Тбилиси вызовут Лаврентия Берию. Следом начнётся выдавливание «ворошиловских» стрелков из недр аппарата НКВД.
В такое тревожное для К.Е. Ворошилова время, на выставке, посвящённой двадцатилетию Красной Армии и военно-морского флота, и появилась картина «И.В. Сталин и К.Е. Ворошилов» в Кремле».
Она завораживала с первого взгляда. И.В. Сталин и К.Е. Ворошилов идут по древней Боровицкой улице, ведущей вдоль кремлевской стены. Поэтично выглядел мокрый, после весеннего дождя, асфальт, листва, уходящие грозовые облака. Образ только что прошедшего дождя был явно неслучаен. Показывая, как обновляется и оживает природа, художник как бы говорил об обновлении всей страны благодаря существующему строю и деятельности двух героев, с уверенностью смотрящих в будущее.
Но внимательный взгляд зрителя останавливался на одной, бросающейся в глаза, детали: за спиной у К.Е. Ворошилова по неизвестной причине отсутствовала чугунная балюстрада. Со стороны казалось, будто Нарком обороны стоит на краю обрыва и должен двигаться крайне осторожно. Художник как бы предупреждал своего друга Клима о вероятной опасности, ведь все примеры дуумвирата в истории всегда заканчивались одинаково: один из властителей сворачивал другому шею. Интересно: на предварительных эскизах картины ограды тоже нет, то есть художник «забыл» о ней сознательно.
Весь 1938 год А.М. Герасимов, по собственному признанию, провёл в предчувствии скорого ареста. Он ездил к родне в Козлов, много времени проводил с семьей. Писал портреты родных, соседей, друзей, натюрморты цветов, которые очень любил, читал допоздна, часто молился, иногда вслух. Но гроза миновала. В 1939 году А.М. Герасимов, по протекции К.Е. Ворошилова, был назначен Председателем Оргкомитета Союза Советских художников, и жизнь вошла в привычную колею. Он много ездил по стране, принимал участие в международных конференциях. И… не расставался с этюдником. Иногда казалось, работает А.М. Герасимов 24 часа в сутки.
По ходатайству К.Е. Ворошилова ему был выделен участок для постройки дома в посёлке художников «Сокол» в Москве.
Здесь, работая над картинами, он отдыхал душой. И какие это были работы! Вспомним лишь некоторые из них: «Портрет старейших художников Павлова И.Н., Бакшеева В.Н., Бялыницкого-Бирули В.К., Мешкова В.Н.», портреты балерины О. Лепешинской, народной артистки СССР А.К. Тарасовой, поэта С.Я. Маршака, скульптора Е.В. Вучетича. А портреты известных военачальников, знаменитых учёных, командиров индустриализации. Не забудем и его лирические пейзажи, натюрморты цветов… «Я любил и люблю сильное и яркое в природе, ищу то же в человеке и когда нахожу, мне неудержимо хочется запечатлеть его в красочном образе» — вспоминал А.М. Герасимов.
Три тысячи картин написано было художником. Будучи четырежды лауреатом Сталинской премии и главным советским художником, А.М. Герасимов долго не был членом компартии. Заявление о приёме в ряды коммунистов его буквально заставили написать в 1949 году, когда (по протекции Ворошилова) готовился указ о его назначении первым президентом Академии художеств СССР.
Да, он был очень непростым человеком. Но его заслуга состоит в том, что он сумел оставить точный портрет своей неповторимой эпохи. Не потому ли со времён Хрущёва и до настоящего времени работы его находятся в запасниках?
И невольно возникает вопрос: а надолго ли?

 

Лев АНИСОВ