Борис Клюев. Последний поклон

С утра у входа в Дом Островского – скопление народа. К служебному подъезду подходят жена Виктория Васильевна Клюева, родня со стороны матери, друзья.
Нескончаемым потоком струился ручей из сотен людей, пожелавших отдать последние почести великому артисту. Многие говорили слова прощания или молча, с поклоном, возлагали цветы у гроба. Рампа и постамент были усыпаны цветами. Выступали коллеги, друзья и соратники Бориса Владимировича: художественный руководитель МХАТ Юрий Соломин, народные артисты России Александр Клюквин, Василий Бочкарёв, Валерий Баринов, Владимир Дубровский, директор Щепкинского высшего театрального училища Борис Любимов. Давали интервью телевизионщикам Ирина Муравьёва, Людмила Полякова, Людмила Поргина. Выразить свои соболезнования Виктории Васильевне приехали председатель Следственного комитета России Александр Бастрыкин и его заместитель.

Телеграммы соболезнования прислали президент России Владимир Путин и мэр Москвы Сергей Собянин. «Борис Владимирович Клюев оставил о себе добрую память в сердцах всех, кто знал этого замечательного человека, ценил его щедрый, самобытный талант», — цитировала телеграмму президента пресс-служба Кремля. Глава государства также отметил, что «зрители любили артиста за высочайшее профессиональное мастерство, преданность делу и неподражаемое чувство юмора».
Выступавшие отмечали преданность Клюева Малому театру, в котором он служил больше полувека, талант артиста, позволявший ему с равной убедительностью играть разноплановые роли, его потрясающую работоспособность, верность гуманистическим традициям русского театрального искусства. Студенты четырёх курсов Щепкинского училища застыли в поклоне у гроба своего профессора и заведующего кафедрой. Многие в слезах. Молодые люди любили его — он хотел и умел их учить, был доброжелателен, снисходителен и учтив. Д. Корепин, клюевский студент в недавнем прошлом, рассказал мне лишь об одном эпизоде: «У меня однажды украли кошелёк. Со всем, что в нём было. А мне уезжать на каникулы. Бабушку, к которой я ехал, просить ни о чём просто невозможно. Положение отчаянное! Что делать? Наши ребята посоветовали: «А ты обратись к Борису Владимировичу!» — «Ну что он мне скажет? Он меня и не знает почти!» – А ты всё равно подойди и расскажи, что случилось».
Подхожу, рассказываю: так, мол, и так. «Борис Владимирович выслушал и спрашивает: «А сколько у тебя там было?» – 16 000 рублей. Не говоря ни слова, он вынимает бумажник, отсчитывает шестнадцать тысяч и протягивает мне. «Я вне себя от радости лепечу: Спасибо, Борис Владимирович! Я отдам, я заработаю. Обязательно!» «Ничего не надо отдавать. Просто будь повнимательнее».
Вот лишь один эпизод. Похоже, далеко не единственный.
Листая страницы детства
Я помню мать Бориса Владимировича Валентину Семёновну — высокую, рыжеволосую, стройную и решительную женщину, в одиночку поднявшую сына, оставшегося в 4 года без отца. Жили они в 9-метровой комнате. На лето она отправляла сына-школьника к своей сестре в подмосковный Дмитров, тихий патриархальный городок со многими церквями и Борисоглебским монастырём, где престольный храм в те поры служил складом прожекторного полка, а в кельях причта ютились офицерские семьи.
Борис обычно отъедался за лето в семье тётки Зины и её мужа дяди Пети, командира батальона в прожекторном полку. Дмитровский воздух был прекрасен, свеж и чист, кормёжка сытная — что ещё надо для растущего не по дням, а по часам недоросля. Купание в канале, походы за город по грибы и ягоды, игры — чижик, лапта, штандер, казаки-разбойники тут же, рядом с двухэтажным и двухподъездным ДОСом — Домом офицерского состава. Его поставили в считаные месяцы рядом с храмом казанской Божьей матери на самом высоком месте, откуда весь город был виден как на ладони.
Часами детвора просиживала на раскидистой ветле в торце дома, обмениваясь историями о прочитанном, о том, как задолбали в школе домашними заданиями, о том, кого и как выпороли в последний раз строгие родители.
Очень удобно было совершать набеги в просторный сад благочинного рядом с храмом, как раз за нашим домом. Тут уж сам лукавый велел воспользоваться таким соседством. И под покровом темноты детские полчища ползком продвигались к деревьям, чтобы нарвать за пазуху твёрдых, как камень, и отчаянно неспелых зелёных яблок. Вкусив их, глаза моментально вылезали из орбит. Зато как хорошо было после таких набегов поиграть в бутылочку на скрытой от прохожих башенке бывшей водокачки. Так что весь набор наших развлечений был к услугам москвича Клюева.
Умевший быстро сходиться с ровесниками, Боря случайно оказался в противном стане ребят с первого этажа, тогда бывших в контрах с пацанами с этажа второго. В один из дней противоречия дошли до того, что два соперника — Клюев и я — встали друг против друга: он на полголовы выше, тонкий, как струна, в тюбетейке и в трениках за 65 рублей, в которых летом ходила в те годы половина дмитровских подростков. Лозунг «Бей первым, Федя» ещё не получил в Дмитрове широкого хождения. Казалось бы, надо приступать к драке, но что-то останавливало двух антагонистов. Не столько страх, сколько неясность исхода. К тому же непонятно было, за что бьёмся, из-за чего копья ломаем: не у тех гаражей или не в то время играли. Или кому-то развалили поленницу?
Первым поднять руку так никто и не решился. «Стояние на Угре» длилось минуты две и закончилось без кровопролития, мирным расхождением сторон. Случай не самый типичный, поскольку в те годы заводилы из тех, кто постарше, обычно строго наказывали керешне голопузой «стыкнуться до первой крови». После чего схватки прекращались. На этот раз никто из окружающих не подзуживал, не кричал «Давай, чё ты ждёшь!», «Не дрейфь!» или что-нибудь покруче. Вокруг было уважительно-напряжённое молчание – всё-таки выясняли отношения авторитеты. Разошлись, и через пару дней Боря уже играл с нами вместе, как будто ничего не было. Лет через сорок я спросил его, почему он так быстро перешёл на нашу сторону? «Умный был», — со смехом бросил народный артист республики.

 

Борис Клюев
о себе и о своих

— Театр – это та духовная среда, которой я посвятил всю свою жизнь. Это мой дом, моя религия. То, чему я поклоняюсь. Я глубоко уважаю и чту традиции Малого театра и театра вообще. Всегда с глубоким уважением относился к актёрам, потому что это настоящие труженики, творческие люди, которые готовы за копейки, а иногда и бесплатно, репетировать ночами при свечах, на что-то надеяться во имя каких-то идеалов. Люди фанатичные, талантливые, истовые служители искусства.
— Ради чего вообще существует искусство, театральное в том числе? – спросили его. «Культура обогащает человека духовно, — отвечал Борис. — От зверства подтягивает человека вверх. Как, впрочем, и религия».
— Русский театр, на мой взгляд, переживает сейчас не лучшие времена. Почему? На мой взгляд, потому, что пока не появилась талантливая смена. Ушла плеяда талантливых людей начала прошлого века, когда появились новые школы — Вахтанговская, МХАТ, Мейерхольд, Охлопков, затем Гончаров. Их было очень много. Понятно, что Малый театр, который скоро будет справлять трёхсотлетие, был и будет всегда. А потом наступило затишье, и появились такие смутьяны, я бы их так назвал, — люди, которые занимаются больше эпатажем, нежели подлинным искусством.
— Я не вижу выдающихся результатов в Театре Наций, в Театре Ермоловой, в Губернском театре. Они все очень хорошие ребята и хорошие актёры. Но какое это имеет отношение к руководству театром? Во главе должна быть личность, режиссёр, который собирает вокруг себя личностей-актёров. В Советском Союзе, который так много осуждают за цензуру, они почему-то рождались. А сейчас, когда вседозволенность, почему-то не рождаются.
Взгляните на Константина Райкина. О какой цензуре он говорит, получая деньги от государства? А не от спонсоров, которых, кстати, у него всегда было очень много. Вы о чём, друзья?! Что, Костя плохо живёт? У него театр, у него «Райкин плаза», у него своя академия. Он в полном порядке! Честно сказать, я всего этого абсолютно не понимаю. Очевидно, сейчас сбой какой-то произошёл...
А либералы, услышав критику в адрес государства, тут же её подхватывают. Как свора собак, поднялись. Это так мило всегда — им даже неважно, по какому поводу лаять! Никто почему-то не говорит: давайте, ребята, разберёмся. У Райкина денег нет? А у других есть? В Академическом Малом театре, которому 265 лет и который является национальным достоянием, есть? Что, там актёры больше получают? Нет, меньше. Ребята, нужно быть объективными, нужно, чтобы кто-то говорил правду. Почему же не говорят?! Народ устал от либеральной болтовни.
— Я вспоминаю Марию Осиповну Кнебель (советский режиссёр и педагог, актриса, 1898—1985), которая как-то репетировала с английскими актёрами «Вишнёвый сад». На разборе она спрашивает у актёра, игравшего Лопахина: «Как вы думаете, он любит Дуняшу?». «Да, наверное, любит», — отвечает тот. — «А почему же он не женится на ней?» — «Потому что он гомосексуалист», — отвечал актёр. Она была просто потрясена этим ответом… Для них — всё просто. А для нас — нет.
Жаль, что наши телеканалы, которые вроде бы являются государственными, избрали для себя девиз «Давайте скандал!». Если это делается намеренно, то это стыдно. Просто стыдно!
Хочу сказать о Серебренникове. Я приехал в Бостон, куда он привёз мхатовскую студию, они ставили Шекспира. Перед этим очень успешно выступал со своим балетом Борис Эйхман. Бостон, кстати, считается культурным центром Америки.
Естественно, я пошёл посмотреть. Но когда группа молодых людей, одетая в серые балахоны, с криками, по диагонали пересекали сцену, потом замирали, о чём-то бурчали, затихали и потом опять с такими же криками возвращались. Это вызвало шок. Они послали своих детей в школу художественного театра, знаменитого МХАТа, к «прогрессивному» Серебрянникову, как им сказали, режиссёру-новатору без режиссёрского образования.
И когда они увидели продукт, то это было очень стыдно.
Вот кто его назначал?! Кто назначил Апексимову в Театр на Таганке? Актрису, которая никакими корнями с ним не связана — она окончила школу-студию МХАТ и работала во МХАТе, и после этого исчезла, появлялась кое-где в кино и всё. Она что общественный деятель какой-то? Если не ошибаюсь, назначал тогда и Серебренникова, и Апексимову Капков. Что это такое?! А как можно было назначить директором в кукольный театр теннисиста?
Я не понимаю этого абсолютно. На многих уровнях пытался об этом говорить, но потом понял, что лучше в это не лезть. Потому что в культуру пришли некультурные люди…
— С годами круг друзей сузился и держится уже, наверное, лет сорок. Это уже на уровне родни. Нас так многое связывает… Я никогда не забуду, как мы поехали втроём в «Турист», я в 14 лет надел военную форму своего дяди Пети: галифе, гимнастёрку, сапоги. С наступлением темноты пошли воровать малину. И как, придя обратно с «товаром», я вдруг понял, что потерял ключ! Мы оказались на улице. Ярко светила луна, кругом малина, на которую мы уже не могли смотреть, было холодно, и нам очень хотелось в наш кунг. (Кузов УНифицированный Герметизированный, в котором мы собирались ночевать – двое на банкетках, третий на полу). Я, понимая, что на мне лежит ответственность за всё это, пошёл обратно. Шёл и судорожно соображал: где я мог потерять ключ? Так как он лежал у меня в нагрудном кармане рубашки, то потерять его я мог только в том месте, где пролезал под забор. Там он выпал. Я шёл и очень хорошо помню, как в поле под ногами шуршало просо «ших-ших». Подхожу к этому забору, наклоняюсь, смотрю — в эту минуту луна засветила особенно ярко и — блеснул этот ключ! Боже, как я обрадовался, как бежал обратно, зажав его в кулаке! Чтобы вам открыть запертую дверь, чтобы вы вошли…
— Конечно, по молодости отсутствие отца — мужчины старше опытом, который мог бы дать совет, предостеречь — заставило меня сделать много глупостей, которых можно и нужно было избежать. Из-за этого мне многим пришлось пожертвовать. Гармоничного воспитания личности не получилось. Получилось такими рывками — увлечения и дикие разочарования.
Вообще я был склонен всегда к романтике, школьником зачитывался Майн Ридом, а в армии у меня появилась книга «Мартин Иден» Джека Лондона. Позднее дико увлёкся Хемингуэем.
Чему выучился у Хемингуэя? Умению преодолевать себя. Он говорил: человек может погибнуть, но он не может проиграть! Помню, что я был ленивым мальчиком, не развитым в этом смысле. Хемингуэй и армия научили меня быть таким: иди и выполняй! «Нужно построить коровник». — «Какой коровник? Я никогда ничего не строил». — «Ничего, научитесь». Взял цемент, кирпич, и дело пошло. И так стало хорошо получаться, что через очень много лет я собственными руками сделал фундамент для бани своему другу профессору Жене Матякину.
После этого очень важно — какая женщина рядом с тобой. Она может очень поломать мужчину. Но вот, слава Богу, что в тридцать лет я встретил свою, как она любит говорить, «последнюю жену». Она обладает удивительной добротой и удивительными человеческими качествами.
Она меня исправила. Я должен сказать, что я стал намного лучше благодаря ей. Потому что я достаточно вспыльчивый, начинаю сразу орать…
— Наше поколение, конечно, отличается. Во-первых, практически в каждом доме люди воевали, многие добровольцами ушли на фронт. Много лет прошло, прежде чем я понял весь драматизм школьной фразы нашего времени. Многие из наших ровесников на вопрос о родителях отвечали: «Мама работает там-то, папа погиб на фронте». Относились к этому спокойно — но вообще-то это ужасно! Это — огромная трагедия, когда столько людей погибло в этой ужасной мясорубке.
Поэтому мы выросли, играя в вой-
ну кинжалами, которые привезли наши отцы с войны. У меня был финский нож, был очень красивый браунинг, который у меня потом участковый отобрал. То есть мы играли оружием настоящим — чего уже потом не было никогда.
Конечно, ещё помнится, что было очень голодно. Я помню, как меня маленьким послали без очереди — а очередь извивалась, как Змей Горыныч по подворотням — и попросили принести муку. И я шёл, для меня было тяжелы эти два пакета. И один упал у меня и просыпался. Помню, я собрал муку руками и обратно её засунул. Пришёл, и мать долго на меня кричала, что я вот это сделал. Но всё было именно так.
Потом я очень хорошо помню послевоенную Москву, где было огромное количество блатных! На Патриарших прудах, где я вырос, дрались сто человек на сто! На драки приезжали на машинах, на грузовиках. Поножовщина была приличная.
Вот всё это, безусловно, наложило на нас отпечаток. У нас было понятие чести. Было понятие дружбы. Мы никогда ножами не дрались. Это для блатных. Ногами никогда не били. Дрались кулаками и до первой крови. Были какие-то свои, мальчишеские законы. Всё это отложилось в памяти и в характере.
— Для молодых сегодня та, наша война — всё равно что для нас война 1812 года. Теперь по поводу поколения. К сожалению, тот хаос, который творился в 90-е годы, обуял всю страну. Двадцать лет будучи в КПСС и веря в идеалы, я был потрясён перевёртышами, которые назывались коммунистами. Шли съёмки «ТАСС уполномочен заявить» в Абхазии, и мне показали дачу, которую строили для Горбачёва. Я был возмущён. Почему песок нужно было из Болгарии возить? Почему на этой маленькой полоске земли, которая тянулась до гор — там сразу шла железная дорога — нужно было всё это делать, да ещё лагуну намывать? Помню машину, которая выгребала это всё. Я, честно сказать, был возмущён!
Накануне получилось так, что я работал без отдыха всё лето, зарабатывал деньги, которые мне тогда были очень нужны. В вернулся и заплатил партийные взносы. И вдруг понял, что вот это всё строит он вместе с Раисой Максимовной на мои деньги! То есть я пахал, а он берёт и строит себе дачу! Меня это сильно возмутило, и я написал заявление. Тогда уже на это никто не обращал внимания. По-моему, у Ленина где-то есть такая мысль, что коммунизм если и погибнет, то только от рук самих коммунистов.
— Очень хочется верить, что такая огромная, самая большая по территории страна, с такими традициями была самой лучшей. Я патриот и этого хочу! Например, если куда-то приезжаю за границу и мы там просто в футбол режемся, я дерусь просто со страшной силой, чтобы доказать, что мы что-то можем. Уже не говорю о профессии своей — я всегда всё пытаюсь довести до абсолюта. Иногда не получается. Но стремление к этому должно быть всегда. Отсюда появляется уважение.
Эрнест Хемингуэй для меня был и остаётся лидером, и я всегда повторял, что «человека можно уничтожить, но победить нельзя!»
Высокий, статный, с молодым лицом, ясным взором и звучным голосом, он полвека выходил на сцену Малого театра — бессмертного театра России, приемля с мудрым смирением свою известность, овации зала и вихри изменчивой судьбы.
Ему бы пошла визитка, на которой с ятями было бы начертано «Артист Императорских театров», ибо в никакой иной профессии представить Клюева невозможно. Хотя наши правоохранительные органы очень любили видеть своих героев – как отрицательных, так и положительных — именно в исполнении Клюева.
Многие годы Борис Владимирович был внимательным читателем и подписчиком нашей газеты, не раз посещал редакцию. В 2013 году был удостоен звания лауреата премии «Слова». Вот что он говорил на вечере по случаю 10-летия газеты:
Дорогие друзья!
Прекрасный и радостный день — десять лет газете «Слово»!
Я вспоминаю первые годы существования газеты — и вот мы дожили до юбилея! Десять лет — это колоссальное достижение. Выдержать в жёсткой борьбе в сегодняшнем, очень непростом мире и сохранить при этом уровень интеллекта, профессионализма и заинтересованности – это, безусловно, огромная заслуга коллектива.
Поздравляю Виктора Алексеевича и его коллег! Я помню очаровательных женщин, которые в первую годовщину газеты готовили в редакции праздничный стол. Хотел бы посвятить им «Посвящение» Лермонтова.
«Дай Бог, чтоб вечно Вы не знали,
Что значат толки дураков,
И чтоб Вам не было печали
От шпор мундиров и усов.
Дай Бог, чтоб Вас не огорчали
Соперниц ложные красы
И чтоб у ног всегда лежали
Мундиры, шпаги и усы!»
…Ещё одна картинка из давно минувшего: лето 1957 года, мы у меня дома в Дмитрове — я за пианино, рядом стоит тонкий, как тростинка, остриженный наголо, в тюбетейке, 13-летний Боря Клюев. На пюпитре сборник популярных песен из кинофильмов, я не очень уверенно читаю с листа сверхмодные тогда французские «Осенние листья». Боря мигом подхватывает мелодию и очень хорошо её ведёт, тут же заслужив похвалу от моей матери… Так – сильно загодя — рождались его будущие вокальные вставки в «Трёх мушкетёрах». 30 лет спустя в компании он любил петь под гитару свою песню, посвящённую жене, где были такие слова: «Отойдите мальчики, отойдите девочки, ведь это Вика Клюева. Я её люблю».
Виктория Васильевна заслуживает отдельных слов благодарности в этом памятовании Бориса Владимировича. В каждой премии и в каждой награде артиста половина по праву принадлежит ей, прошедшей рядом с Клюевым долгие 46 лет. Непростых, но очень счастливых.
Полвека он служил, согласно исторической оговорке великой Яблочкиной, «в Императорском, ордена Ленина Малом театре». Малый — это символ русской культуры. Выстоять, не дрогнуть, не купиться на подношения и посулы, не поддаться волне похабщины и растления, с гордостью показывать миру, что есть такое театр великого народа, высоко держать знамя русской классики и хранить в чистоте русский язык – в этом смысл героического послушания Малого театра.
«Ищите великое в Малом», — бросил кто-то крылатую фразу. Для этого ещё недавно было достаточно просто обернуться на народного артиста Клюева. Быть частью этого Малого – великая честь и громадная ответственность перед Россией.
И Борис Клюев это понимал.

 

Виктор Линник.