Жила–была школа

...Он поднимался над небольшой горой — парк, сад с фигурами и прудами. Речка Сестра быстро несла в Дубну — а после в Волгу — воды, зеленоватые от цветущих водорослей — весной, стальные, тёмные — глубокой осенью. Ясным летним полднем в них отражалось безмятежное небо с пушистыми облаками, редкие чайки, налету выглядывающие мелкую рыбешку, да изящный дом помещицы  Новиковой, в просторечии Новичихи, более похожий на древний западный замок — с ажурными белыми башенками, только деревянными, а не каменными. Летом над речкой носились стрекозы. Весной пел соловей.

  Постоялец приехал в неудобное время — ещё зимой. Шёл последний снежок февраля, было пасмурно, зябко, неуютно. Стояли долгие ночи и короткие дни. Но весна Света уже заявила свои права. И дачник радовался этой Первой Весне, реке Сестре, отдалённости поместья от Москвы, тишине, своей полной свободе. Здесь можно было работать и отдыхать. От навязчивых вопросов, любознательных полузнакомых. И вообще… Ах, как хорошо, вольно дышится под этим небом, среди этих убогих берёзок, близ широкого Прасолова поля! В посёлке со странным, нерусским названием Майданово. Глушь? Пусть. Чем глуше, тем лучше… Шагая просёлком в гору, новожил придержал инстинктивно дыхание, пошёл чуть медленнее. Тема анданте зазвучала в сознании. Шаг! Темп человеческого шага. Возможно, начало какой-то новой симфонии? Что-то исповедальное… Но тема, потрепетав, погасла, уступила место простым мыслям, обычным, как усталость, жажда, забота о быте, голод… О чём это давеча он хотел попросить слугу? Да-да, поручить ему срочно в Москве некоторые насущные нужды… И — в первую голову — письмо! Отослать письмо. С оказией — всегда вернее. Письмо Единственному Другу.
*   *   *
  Из газеты «Заводская правда», 17 ноября 2006 г. «Далёкий 1947 год… В этот послевоенный год моя семья (мама и нас трое детей) впервые приехала в Клин – Майданово после эвакуации – на постоянное место жительства. В Пскове, где мы жили до войны, наш дом был разрушен, все родственники погибли, ехать было некуда. В Майданове жил старший брат мамы (…) К нему мы и приехали, поселившись в небольшом финском домике вместе с его семьей. Домик хорошо запомнился, он стоял на высоком берегу реки Сестры, весь утопающий в зелени, рядом с парком (…) Осенью 1947 года мы с братом Юрием пошли учиться в 3 класс «Б» Майдановской школы № 5. Мы быстро освоились, подружились с ребятами, жалко только, что учиться нам пришлось всего лишь два года. Окончив 4 класс, мы с братом устроились на работу (время было трудное, надо было помогать маме). Учёбу не бросили, без отрыва от производства продолжали учиться в школе рабочей молодёжи (ШРМ №2). Вечерняя школа располагалась в здании школы №5, так что мы виделись, общались со своими друзьями из дневной школы и в стенах самой школы, и в посёлке Майданово, где в основном жили наши одноклассники. Наш выпуск состоялся в 1955 году.
  (…) По-разному сложились судьбы наших одноклассников из дневной школы. Большинство из них закончили различные высшие учебные заведения, стали достойными людьми, состоялись как личности…»  (Из статьи И.М. Папуловой, клинского краеведа).
*   *   *
  Старенькое фото предвоенных лет. На снимке — грузовики подвозят в посёлок стройматериал. Люди строят школу на горке. В посёлке клинского  «Химволокна». Несколькоми годами раньше здесь же, в парке, был построен клуб. И сразу закипела в нём работа! «Сколько кружков было, как интересно жилось!» — вспоминают клинчане. И по сегодня клуб жив. Театр «Миг», духовой оркестр, церковь, арендующая часть обветшалого здания, — осколок когда-то кипучей жизни майдановцев. О ней напоминает, об этой жизни, и вывеска над стадионом вблизи — «Химик».
  «Химволокно» закрыто. Осталась лишь автобусная остановка с этим названием. Да сиротливые розовато-пыльные довоенные корпуса, глядящие на дорогу. Дорогу к майдановской  лестнице…
*   *   *
  …А завтра была война. И в Клин она ворвалась жестоко, страшно. Хотя один инженер с «Химволокна» не поверил в возможность  оккупации  и вернулся с полпути. Не смог эвакуироваться, увидев из окна машины, как дети в школу  идут…
  Война была жуткой. (Как издевались немцы над пленными в Клину — описано у Конст. Воробьёва в повести «Это мы, Господи!»)
  Стояли фашисты и в Майданове. Недолго стояли. Но не забудется их гостевание. Срезанные воротники зимних пальтишек сельчан. Убитый мальчик по имени Иван Иванников. Вернувшаяся поневоле беженка с двумя детьми (немцы отрезали путь к бегству). Соседка злорадно кричала при оккупантах: «Держите её, она — партизанка!» Жизнь молодой матери спас переводчик (вероятно, из обрусевших немцев, строивших «Химволокно»). Он быстро сориентировался и спросил в упор: «Чем вы докажете, что она — партизанка? Если неправда, вас расстреляют — не её!» И мерзкая баба заткнулась… Клинчанка недоумевала: «Что это?! Мы с соседями даже не ссорились никогда…» Велика, знать, подлость человеческая. Да не сразу она проявляется.
  После войны переводчиков судили. Хотя они многим жизни спасли тогда.
  Местные помнят, как нагрянули наши лыжники — в белых маскхалатах. И все улеглись ночевать на полу: «Мы — вшивые!»
  Ещё гремели бои, ещё далеко, на Урале был эвакуированный Музей Чайковского. А в 5-й майдановской школе уже возобновились занятия, шла привычная жизнь, работал самодеятельный хор. Лукаво ухмылялся добродушный учитель со смешной фамилией Карандбайвель, которого любили и побаивались дети. И Орденом Ленина была награждена словесница Анна Ивановна Воронкова. А математику преподавать вскоре стала совсем юная учительница, почти девочка, 18-летняя Валерия Георгиевна.
  Пришла Великая Победа. Дети носились по школе и визжали…
  Пошла в первый класс миловидная тихоня — Верочка Малева, «прелестный ребёнок» (по отзыву В.Г. Шустовой), курчавая кареглазая дочка главного технолога «Химволокна». Его семья только-только из эвакуации, из Кустаная. «Добрые люди были Малевы!» — и по сей день их помнит Клин. Когда Вениамин Зиновьевич укладывал в Кустанае пожитки, всё понявший казах-сосед причитал: «Ай-вай, Малеп уезжает! Малеп уезжает, ай-вай…» В этой семье был принцип: помогать ближним. Запомнилось: нянька их, по имени Шура, потеряла в Клину жилплощадь (обычное дело во время любой войны!) Вернуть занятую чужими квартиру было крайне нелегко. Но Вениамин Зиновьевич сумел выхлопотать простой женщине её прежний дом.
  Верочка Малева (её иначе никто не называл, только Верочкой) едва ли не одна из класса носила тогда школьную форму. Народ жил крайне бедно… Шура полоскала бельё в речке Сестре, водила корову, скорей всего привезённую из недальнего Селенского. Там жила родня Верочкиной мамы — Любы Крутовой. А роднились Крутовы с самим Замковым, сыном Веры Мухиной, знаменитой на весь мир своими скульптурами.
  Напечёт Любовь Кирилловна пирожных «наполеон», замешенных на деревенском молоке, — какое лакомство для наголодавшихся гостей, которые и картошку-то едали не каждый день…
  На всю жизнь запомнит киевская учительница Вера Вениаминовна свою наставницу с орденом, майдановский луг с глазуньей одуванчиков, прозрачных стрекоз над Сестрой. А ещё тёмную комнату, ночной страх, первые раздумья о смысле жизни: как же так, ведь придётся быть взрослой?! Жить…
  — Я так и не полюбила Киев, Танюш. «Мы — клинские эмигранты», — шутила моя черниговская землячка. Я — тоже. Мы — эмигранты.
  Родителей бежать из Подмосковья вынудил 1951 год. Надо ли объяснять?
  Слава Богу, что — уцелели… А затем Сталин умер.
  Вот я вижу, как она идёт, в сандалетках, в детском платьице, по песчаной дорожке парка, держа за руку ковыляющего младшего братца… Вот они — брат Вовка, Верунька в полосатом платье — среди цветущего сада. Девочка улыбается. Худенькая, с тонкими руками. Дети и не знают, как близка была их смерть… Это уже — Киев, это — спасение!
  А в Майданове тоже цветут сады. И школьники осенью собирают урожай яблок. И яблоки хрустят под ногами — у пузатых домиков, выстроенных когда-то пленными немцами… Дети кормили пленных варёной картошкой. Пленные кидали из-за ограды лагеря деревянные игрушки в ответ. Наковыряют ножом — и кинут. В Дарнице тоже были пленные. И однажды Верочке-пионерке долговязый эсэсовец крикнул с удовольствием:
  — Здрав-ствуй! Мо-ло-дая!
  «Осваивал язык», — смеялась Малева. А мне было не по себе. Слава Богу, что после войны произошла эта встреча…
  «…У нас была в начальной школе прекрасная учительница — Александра Николаевна Рожкова — добрая, внимательная, заботливая, умеющая находить подход к каждому ученику. Она, как помнится, никогда не повышала голоса, на уроках была полная тишина, даже неугомонные шалуны замолкали при её появлении в классе. Именно А.Н.Рожкова привила нам любовь к учёбе и заложила в каждом из нас фундамент знаний и первых навыков к самостоятельной работе над книгой.» (Из статьи краеведа И.М. Папуловой.)
*   *   *
  Фотография заговорила! Вот они давние пятиклассники, нет, уже шестиклассники майдановской 5-й школы. Вот он — 1950 год. Грустная, серьёзная не по-детски, осунувшаяся Верочка Малева. Вот они умные дети тогдашних заводчан, ставшие «большими людьми» впоследствии: Володя Шимко, Аркаша Цепневский, Тамара Рогова, Люда Лёвкина,Слава Рыжов, Алла Шилова (Пузанкова), Яна Рогинская, Наташа Чурочкина, Вера Чайникова, Эдик Шамис, Толя Левин, Юра Кушнер, а ещё — Инна Грибкова, Зоя Луценко, Нина Моргунова, Тамара Сдобнова, Люся Зайцева, Рита Яркина, Рая Попкова, Люся Александрова, Володя Александров, Лида Тимошина, Римма Шаронова, Женя Румянцева, Саша Жулин… На фото нет Иды Кушнер (Папуловой) и Гены Романова, который по сей день работает… в здании той самой 5-й школы. (Крыло НИИ «Сельхозудобрений», кандидат биологических наук!) А Иды Кушнер нет, потому что она уже в вечерней школе — девочка на четыре военных года была старше своих одноклассниц. Строго смотрит в фотообъектив юная Валерия Георгиевна Шустова… (Она — в центре, классный руководитель.)
  — Не сетуйте на свою работу, — скажет Валерия Георгиевна учителям в феврале на вечере встреч выпускников. — Хорошая у нас профессия…
  И ученики не подкачали… Владимир Иванович Шимко стал министром радиопромышленности СССР. Анатолий Григорьевич Быков — членом Конституционного суда СССР. Тамара Рогова участвовала в запуске Ю.Гагарина в космос. Вера Малеева (чуть ли не единственный «гуманитарий» выпуска) запомнилась киевским друзьям как едва ли не лучший русист-словесник Дарницы. Её не стало осенью 2005 года… Эдуар Шамис (мальчик из многодетной семьи, росший без мамы) окончил Бауманский институт, поступил в аспирантуру… Анатолий Левин в совершенстве освоил английский язык. Увлекается историей. Живёт в Клину… По профессии — химик-биолог. Медиком стала Яна Рогинская… В Москве живёт Чурочкина (инженер-химик).
  Крупные инженеры, маститые, талантливые люди, известные спортсмены… Социально востребованная категория интеллигенции – вот лицо выпускников 5-й школы давних лет. Папулова утверждает, что «генетически» эти ребята наследовали ум и способности своих родителей, своеобразной заводской элиты.
  На вечере встреч я видела голубые лампасы лётчиков, слышала воспоминания жильцов бревенчатых домиков, которых нет уже давно – с живописными палисадниками, которые раскинулись у самого парка… Теперь там бурьян и свалка.
  «Здешние учителя не были руководителями детских творческих объединений. Никаких особенных традиций они не основали. Они просто учили. Они были хорошими учителями!» – сказала на памятном мне вечере Валерия Георгиевна. «А правда, Верочка Малева была доброй девочкой?» — задала я риторический, по сути, вопрос, лишь бы побудить старую учительницу к воспоминаниям. Шустова сдержанно улыбнулась: «Все они, наши дети, были добрыми!» — многозначительно ответила она.
  Есть лица, становящиеся благородней с возрастом. Такова внешность и нашей Валерии Георгиевны. Одухотворённость и несуетность. Передо мной был сгусток аристократизма…
*   *   *
  В нынешнем посёлке Майданово нет уже этой духовной аристократии. Старики состарились. Многие поразъехались, бывшие майдановцы — в иные районы Клина, а кто — в Москву и в другие города-веси. Здесь сегодня основной костяк — приезжие, некоренные клинчане. Кто из Молдавии. Кто из Владивостока… Никто вам не ответит на вопрос, кто здесь жил в конце 40-х — начале 50-х…
  Здесь два рабочих общежития, где обретаются люди с надорванными социальными корнями. 5-я школа около 20 лет была закрыта. Затем, «по желанию трудящихся», её вновь открыли. Уютное, двухэтажное здание с малочисленным контингентом учащихся стало для них и для учителей родным домом. Женщины обустроили классы, секретариат, вестибюль. Появился кукольный кружок (театрик), оживилась школьная библиотека со всегда улыбчивой Людмилой Яковлевной. Даже пинг-понг в школьном холле, даже живой уголок (хорёк, кролики) — всё это делало школу родной и притягательной! Дети потянулись сюда и после уроков — из Майданова и с улицы Радищева, потому что продлёнка, «музыкальная гостиная», добродушная охранница, сердечно опекающая свою «продлёнку» воспитательница, игра в снежки во дворе зимой, футбол весной, стук тарелок в столовой и запахи маленькой кухни — всё это создавало ощущение семейственности, большого общего дома. «А они (про учеников) не хотят домой идти из школы, — говорила мне Людмила Николаевна, учитель литературы-русского. — Они не очень-то обласканы дома…»  Большинство этих детей сегодня — безотцовщина. Да и молодые мамы, в основном простые работницы, не умеют дать своим чадам того, к чему те интуитивно тянутся. Некоторые одиннадцатилетние пятиклассники порой напоминают пятилетних дошколят… А впрочем, все они — милые дети, нуждающиеся в любви и тепле. В опеке и заботе старших…
*   *   *
  Но вот весной 2010 года школу № 5 приказано было закрыть. Вначале учителей и директора обнадёжили: вот построим на Прасоловом поле новое здание школы, и тогда… Но Прасоловым полем завладела мафия — его отдали заправилам Черкизовского рынка. Рынок «прогорел», как сегодня всем известно. «Но ведь новое здание — в плане развития города!» — все надеялись педагоги. Информация«сверху», как и водится, поступала противоречивая.
  Но уже стало ясно: обещания новой школы в Майданове взамен старого здания, исконно школьного, на которое претендует целиком НИИ и которое находится на балансе Москвы почему-то, — вся эта демагогия для отвода глаз. Сперва — подслащённая пилюля. Чтобы лишнего шуму не было. А затем — приказ! И точка.
  Шли слухи, что мемориальный парк, связанный с творчеством Чайковского, хотят вырубить… «Хозяин нашёлся!» – гудел народ в клинских автобусах. Но осрамившееся Черкизово — уже не хозяин Прасолова поля. Дамоклов меч над парком тоже как будто удалось отвести (надолго ли?) Застройка «осиротевшего» земельного надела повисла в воздухе. (Вопросы перепродажи, поиск нового хозяина и прочие заморочки.) А тут ещё и пресловутый финансовый кризис! Удобная позиция: «война» всё спишет…
*   *   *
  Наивные взрослые люди порой умиляют меня не менее детей. «Хоть бы поскорей выгнали отсюда эти пьяные общежития, — мечтали некоторые. — Ждём — не дождёмся: когда же бизнесмены новое жильё здесь настроят? Появится молодежь, дети… «Вот приедет барин…»
  А барин (то бишь мэр Клина Постригань) попросту прихлопнул школу. За которую (якобы!) лень аренду Москве платить. Вначале была слабая надежда: протестовали родители, ходили куда-то… Вроде добились смягчающей формулировки: расселить по окрестным школам средние и старшие классы, младшие – сохранить. Но и это оказалось липой: не будет пощады ни старшим, ни младшим. (Хотя 10 класса по странному произволу властей в этой школе нет!) Всех. Подчистую. Катитесь куда хотите.
  Катастрофа для директора – Анны Александровны Верменич. Горе для сокращаемых «небазовых» педагогов-организаторов и прочих. Отчаяние сдружившихся, спевшихся, ставших необходимыми друг другу сотрудников. Разрушение неповторимой ауры маленькой школы, где было не так много учеников в классах, но так много тепла и внимания к каждому из них…
  А вечера встреч выпускников?! На них бывали клинчане даже из Киева. Десятки лет длилась эта светлая традиция. С цветами в руках, нарядные, спешили на маршрутное такси зимой 40-летние, 50-летние, 70-летние майдановские дети…
  А глупыши-пятиклашки, корчащие рожицы из-под парты? Маленькие, щуплые, беззащитные… В городе, где столько преступлений чинится… Каково им добираться домой — в зимних потёмках?! Но это не заботит мэра. Оказывается, есть заботы поважней, чем малые дети.
*   *   *
  Весной 2009 года в Клину вспыхнуло что-то вроде мирного восстания против мэра Постриганя и его команды. Распродажа заповедных земель (Майданово, Демьяново, Фроловское), циничное, варварское отношение к памяти о тех краях, где создавались вершинные сочинения Петра Ильича — Пятая симфония, «Спящая красавица», «Щелкунчик», а главное — невыносимые условия жизни (Клин — город пенсионеров!): завышение квартплаты чуть не в три раза по сравнению с московской, нищета, показушно оштукатуренные «потёмкинские деревни», наплевательство на судьбы малоимущих людей — всё это вывело народ на площадь Афанасьева.
  Возглавляло мирную демонстрацию местное движение «Согласие и правда» — в лице главного редактора одноимённой газеты Петра Липатова. В результате у молодого интеллектуала, социолога, историка, журналиста был выбит мегафон из рук. А затем милиция (с табельным оружием в кармане, но в штатском) оглушила юношу дубиной по голове. Парень потерял сознание. (Жизнь ему спасли плотным кольцом сбежавшиеся «бабуси».) Клинские медики лечить Липатова поостереглись. Тогда коллеги-журналисты перевезли его в Москву — в госпиталь. Через месяц Пётр Борисович был снова «на боевом посту» — в своей редакции.
  Пётр несколько обижен на учителей района: «Самый инертный контингент! Если бы они вышли на демонстрацию против Постриганя, всё могло быть бы иначе! А в результате? В результате их будут сокращать. Нещадно. Выгонять с работы их будут те, за кого они голосовали!» Я попыталась заступиться за педагогов: «Пётр, не все максималисты. У этих женщин семьи есть… К тому же они немолоды!»
  «Мы зависимые люди, — сказала мне одна из учительниц 5-й школы. – Мы не можем идти против мэра: он тут же нажмёт на «кнопку» и… И нас тогда затравят проверками! И – капут!»
  Стою в школе перед клеткой с кроликом. И представляется мне школьное — провинциальное — учительство этим кроликом. Затаился он под кустом и трясётся. Если кролик пикнет, ушки поднимет, его вмиг раздавят асфальтовым катком. Или бульдозером… Если ушки прижмёт, дыханье затаит — глядишь… А чего — глядишь? Всё равно раздавят. Годом позже только. И, может быть, малость недодавят. Одну лапку оставят…
  Некоторые называют эту ситуацию: «Тридцать седьмой год!» А я называю её: Абуладзе. Фильм «Покаяние». Только без покаяния Постриганя…
*   *   *
  Из эпистолярного наследия Веры Вениаминовны Малеевой. (Книга «Вера!..».— М.: «Новый ключ», 2008 год; тираж 1000 экз.) Частицы писем 80-х годов. (Архив Т. Никологорской. Из документальной повести «Вечный друг»)
  Лето 1983
  (…) «Что с нами происходит?» (Шукшин)
  (…) никогда бы я так не любила Россию, если бы не было в моём детстве деревянного бабушкина дома, с деревянными стенами, потолком и тёмной горницей, овина, обрыва с кукушкиными слёзками и катаньем яиц на Пасху, деревенской нарядной обедни. (…) (Речь о селе Селенское. — Т.Н.)
  …деревня, — кислый послевоенный хлеб, дорога в овсах, женщины жнут серпами в зной, а мы, босые, идём по стерне, она колется, больно, а им каково сейчас, мы уйдём, а они жнут, обливаясь потом, вяжут, ставят снопы, — она со мной в моём далеке. (…)
  А когда любят за то, что хорошо, вернее – думают, что можно за это любить — где хорошо, там и родина, — обманывают себя, их жаль, у них это не от богатства, не от терпимости — от бедности духа.
  Март 1984
  (…) Люди будут всякими, надо много-много работы, времени, духовности, жертв, чтоб (…) ближние реже бросали каменья в искренность, поэзию и т.д.
  В «ЛГ» в интервью со Спиваковым меня тронули слова японцев, в предисловии к поэтическому сборнику X века: «Когда человек выражает свои заветные мысли, мы зовём это поэзией».
  Наверное, страшно высказывать заветное?
  Март 1984
  (…) Мои дети пишут: чистого неба, душистого хлеба, ключевой воды, никакой беды (…)
  9 марта 1984
  (…) Вот и жизнь идёт, как вода в песок, и кого донские соловьи отпоют, кого гудки московские, и всё это печально по-настоящему, а мне и стареть не хочется…
*   *   *
  …дорога в гору всё больше напоминала первую тему… Первую тему. В сдержанном темпе. Шаги человека. Шаги человека! Сейчас прольётся горестно-мужественная, безоглядно-искренняя мелодия-исповедь. Повесть о жизни и судьбе! Теперь уже ничто не мешало слышать эту тему.
  Придя к себе во флигель, Чайковский посмотрел в окно. Пылал невероятно торжественный закат — удивительные здесь на этом взгорье закаты. «А церковно-приходскую школу мы с батюшкой в Майданове открыли! И то хлеб. Всё-таки малые дела тоже нужны». Подумал и улыбнулся…
  Он вздохнул, ослабил кашне на шее, сел к столу – и сразу, чтобы не забыть, настрочил в дневнике своим нервным, неровным и скачущим почерком: «Был на уроке… Отличились (имярек) и девочка Матрёна. Осип плох…»
  Письмо Единственному Незримому Другу сегодня он не напишет.
  Да и помнит ли о нём Незримый Друг?
*   *   *
  В Майданове он сочинил не очень много. Всего-то: симфонию «Манфред», оперу «Чародейка». Да «Иоланту»…