Юрий Болдырев: Кроме шанса, нужны ещё цель и воля

  — Юрий Юрьевич, пропасть между «верхами» и «низами» (со всеми вытекающими отсюда настроениями) в обществе растёт, что очевидно даже детям. Это, наверное, видят и понимают в том числе и в Кремле. Но никто и пальцем не шевельнёт, чтобы сократить чудовищное расслоение. Это делается сознательно? Или действительно ничего невозможно исправить и почему?
  — Есть такой раскрученный телесериал «Школа». Многие наши «моралисты» попались на удочку сознательно провокативного раскручивания сериала и стали публично упрекать его (что, впрочем, похоже входило в сценарий его раскрутки) во всех грехах, собственно как раз ему-то и не свойственных. Так вот, отвечая на ваш вопрос, приведу в пример эпизод из этого сериала.

Директор школы пытается в своей взрослой системе категорий и понятий побеседовать с одной совершенно, что называется, «безблоковой» девочкой. А она, как будто и не понятно, к чему, приводит ему пример, который директор толком не понимает, но лейтмотивом сказанного оказывается одно: всем всё «пофиг». Похоже, это ответ на ваш вопрос. Причем не только в части социального расслоения, но и вообще – по любому содержательному вопросу жизни общества.
  — Наверное, после вашего ответа задавать следующий вопрос почти бессмысленно – на него можно получить тот же ответ, что и на вопрос предыдущий. Тем не менее рискну: жизнь наша, особенно в российской провинции, безрадостна и бесперспективна. Местная власть бессильна что-либо предпринять для её улучшения? Или не хочет этого?
  — Прежде всего давайте разделим жизнь личную и общественную.
  С чего же это вдруг личная жизнь стала безрадостной и тем более бесперспективной? Люди, особенно молодые, что – перестали дружить, влюбляться, жениться, рожать и воспитывать детей? Просто учиться и трудиться, наконец, общаться в своё удовольствие? Разумеется, нет. Проблемы в другом.
  Первая – в отсутствии единства общества, объединяющих его ценностей, целей и смыслов. Это действительно питательная почва для отчуждения людей друг от друга, для деморализации общества, его разложения. В чём причина – в декларировании ли нынешней Конституцией недопустимости какой-либо общегосударственной идеологии? Или же беда пришла ещё раньше, в советские (брежневские) времена, когда прежние идеалы на деле отвергла сама же правящая элита, и именно потому они постепенно стали лицемерными и для большинства? Но факт остаётся фактом: отдельный человек без идей и смыслов жиреет, спивается, деградирует. Но если есть воля к жизни, он может придумать сам или почерпнуть извне идеи и смыслы своей жизни. Общество же — без объединяющих идей и смыслов — точно так же деградирует. Разница лишь в том, что обществу как целому значительно труднее договориться о каких-то единых смыслах, без которых вообще не жить.
  И это отнюдь не вопрос деятельности местной власти. Напротив, страна наша многонациональна и многоконфессиональна. И если где-то местная или региональная власть сама, по своей воле, или же являясь выразителем интересов и ценностей населения, создаёт местное сравнительно единое сообщество, то это, как это ни парадоксально, вряд ли в наших условиях вызывает восторг у власти федеральной, внедряющей «вертикаль» повсеместно и во всём, в чём только возможно. Да, наш режим пока ещё не тоталитарный – в том смысле, что центральная власть не претендует на то, чтобы прямо управлять мыслями и чувствами граждан (это управление осуществляется косвенно, через массовую культуру — и с реальным центром управления отнюдь не в Кремле). Но наш режим, безусловно, охранительный – более всего боящийся, что люди сумеют объединиться в обход высшей власти, вне её контроля и управления…
  И вторая проблема – в масштабной деградации экономики и её примитивизации, а значит, и в примитивизации труда граждан. Следовательно – и в примитивизации всей системы межличностных отношений. Действительно, советская идеология, находясь в плену устаревших догматов, подавала нам как высшую ценность чуть ли не самый примитивный коллективный физический труд – даже учёные и конструкторы (о чём сейчас многие подзабыли) регулярно ездили на поля полоть свёклу и на овощебазы перебирать картошку. В то время как истинное удовлетворение человеку свойственно получать от высококвалифицированного творческого труда – научного, инженерного, конструкторского… И ещё в советское время, являясь автолюбителем-самоделкиным (многое приходилось делать своими руками) и регулярно наведываясь в соседний таксопарк, где можно было сделать то, на что не хватало своих умений или оборудования, я не мог не обращать внимания на принципиальное различие в системе отношений в оборонном НИИ, в котором я тогда работал, и в таксопарке, в котором на любой вопрос между коллегами звучал стандартный ответ: «Чирик». То есть червонец – десять рублей.
  Кстати, «безрадостность» жизни в провинции, о которой вы говорите, тоже, пожалуй, нельзя воспринимать буквально. Использованный вами термин «бесперспективность», мне кажется, более уместен. Так же, как и в таксопарке из моего вышеописанного примера, жизнь отнюдь не была в прямом смысле безрадостной. Нет: пару «чириков» выручил – вот тебе и радость… Другое дело, что к счастью саморазвития, коллективного творчества и подлинных жизненных достижений эта радость, очевидно, не имеет отношения. То есть сама эта радость в некотором смысле … бесперспективна.
  И преступность всей нынешней социально-экономической политики власти, причём отнюдь не местной, а прежде всего федеральной (политики, от которой на словах как будто бы уже и отказываются), заключается не только в том, что велико социальное расслоение. И не только в том, что уничтожен промышленный, а значит, и оборонный потенциал страны. Главное – социальная деградация, проистекающая из примитивизации труда. Вот это скомпенсировать невозможно ничем, а наверстать будет значительно сложнее, нежели даже научно-технологическое отставание.
  — Похоже, экономическая модель, которая строилась, не очень у нас приживается?
  — Не обижайтесь, но это напоминает разговор о том, как лучше жить, с тещей или без, в семье безнадежного алкоголика и наркомана. При чём здесь «экономическая модель», если из дома заведомо тащится на продажу на очередную бутылку или дозу наркотика всё, что только удаётся заработать на основе любой «экономической модели»? Если у вас жена, муж или сын – паталогические клептоманы, уместно ли обсуждать, как лучше работать – на повременке или на сдельщине? А если этот клептоман – ещё и не просто в семье, а глава семьи? При том, что у него полный доступ к информации о ваших доходах, а пряча свои деньги у соседей (за рубежом), вы попадаете в полную зависимость уже от них…
  И ещё об экономической модели: под ней ведь каждый понимает своё. Кто-то делает акцент на противопоставлении частной и государственной собственности. Для другого важнее механизмы контроля за любыми управляющими чужим имуществом – равно государственной собственностью или акционерной, а также механизмы стимулирования труда управляющих. Для третьего же существенны соотношения распределения доходов и налогообложения доходов, получаемых от труда и от капитала, а также межотраслевые балансы. Если кто-то полагает, что сейчас этих балансов как бы и нет, то есть что всё нынешнее (подавление реального производства и рай для распродажи сырья и финансовых спекуляций) – исключительно продукт деятельности свободного рынка, то это глубочайшее заблуждение.
  Что же тогда такое наша «экономическая модель», и может ли она вообще «приживаться»? Вы ведь, наверное, имели в виду, что у нас не приживается западная экономическая модель?
  Так вот, современная западная экономическая модель в той её части, которая является конструктивной и созидательной (а мы говорим в период кризиса, далеко ещё не закончившегося, который является по существу кризисом взаимоотношений современной западной модели стимулирования экономического роста с помощью ростовщической пирамиды с интересами иных, незападных государств), не имеет никакого отношения к той, которая реализована у нас. Современная западная модель (во всяком случае, до тех пор, пока она не пошла вразнос) – это прежде всего модель национально ориентированная. И все колебания между национальным протекционизмом и глобальной открытостью, которые мы наблюдаем, осуществляются в рамках этой модели и в интересах основных игроков. Эта модель, мягко говоря, не вполне идеальна. В частности, без балансира со стороны системы мирового социализма она, по историческим меркам, очень быстро оказалась подвержена собственным механизмам деградации: отказу от главенства интересов производства над интересами частного перераспределения, стремительному масштабному перекосу отношений в пользу финансово-спекулятивного капитала, тенденции отказа от прежних социальных достижений и т.п. Но, повторю: нам бы их проблемы!
  Наша модель (если это вообще можно назвать моделью) – принципиально антинациональна и столь же антисоциальна. И именно в силу этого глобальное наше преимущество над Европой – высокая степень обеспеченности сырьём для развития – выступает у нас и подаётся нам как чуть ли не врождённый дефект. Нам это преподносят как «голландскую болезнь». Но надо трезво понимать: если в одной семье человек трудится и развивается, а другой только пьёт и играет в казино, то это отнюдь не потому, что в первой бедно и ничего нет, а во второй, богатой, всего с избытком. Наша болезнь проистекает не из нефтегазового богатства, а из продажности и ничтожности элит, а также из неспособности общества породить элиты иные. Не было бы у нас нефти и газа – власть точно так же умудрилась бы продавать не сырьё, а территории. А чтобы народ не всполошился и не взбунтовался, продавала бы территории скрыто, косвенно, через долги. Как, впрочем, это в значительной степени и делалось в 90-е. Но, к сожалению, именно эта, абсолютно паразитическая экономическая модель у нас и прижилась. Прижилась настолько, что ещё неизвестно, сможем ли мы вообще вырваться из неё, несмотря на все бравурные декларации о «модернизации». Во всяком случае, под руководством «сколковских наноконструкторов», на это шансов мало.
  — А крупные государственные холдинги и госкорпорации – альтернатива? Но и они ведь не эффективны?
  — Как всегда, заведомо неэффективны любые попытки подмены содержания лишь внешней формой. Я ведь, отвечая на ваш вопрос об экономической модели, не случайно обратил внимание на то, что вопрос собственности на средства производства – лишь один из многих. И в современном мире – далеко не главный. Во Франции госсобственность огромна, а в Швеции – ничтожна. Но и там, и там – социализм. В США чрезвычайно жёсткая демонополизация как разделение монополий – недопущение контроля за какой-либо сферой со стороны единого собственника, а в той же Швеции столь же масштабная монополизация многих секторов экономики, но жёсткий государственный контроль, не допускающий паразитирования на монополии. Что лучше? Раз и то и другое существует и конкурирует, значит, и то и другое допустимо и демонстрирует свою эффективность. А что недопустимо? То, что у нас: хоть государственное, хоть частное, но равно монопольное и бесконтрольное. Да ещё и с юридически закреплённым правом никак не обосновано, независимо от результатов деятельности и почти неограниченно прямо перекачивать общенациональные ресурсы в личные карманы «топ-менеджеров». Откуда же тут возьмётся эффективность? Как говорится, не надо искать здесь то, что вы здесь не оставляли…
  И повторю: к применимости или неприменимости каких-либо моделей всё это вообще не имеет никакого отношения. Точно так же, как к вопросам методологии калькулирования затрат на производство какой-либо продукции никакого отношения не имеет прямое ограбление со взломом кассы предприятия. В нашем случае, применительно ко всему государству – систематическое ограбление со столь же систематическим взломом…
  — В своих книгах вы попытались раскрыть «секреты нашей экономической отсталости». Назовите три главных.
  — Книги я задумывал и писал почти десятилетие назад (вышли они одновременно весной 2003-го). И первая – «О бочках мёда и ложках дёгтя» — была построена по принципу последовательного перечисления основных направлений экономической политики и базисных институтов управления экономикой и демонстрирования на основе самих принципов организации управления экономикой в стране и приводимых примерах того факта, что даже если бы и всё остальное в стране было бы идеально (сплошной мёд), а вот только тут, конкретно в этой сфере, был бы описанный мною дёготь, так вот уже одного этого было бы исчерпывающе достаточно для того, чтобы мы в принципе не могли развиваться. Как мне сейчас, отвечая на ваш вопрос, выбрать из всего описанного лишь именно три главных «секрета»? Затрудняюсь. И отвечу, следуя логике этой уже старой (но, к сожалению, так и не устаревшей) моей книги: достаточно даже не трёх, а любого лишь одного – и нашему делу гарантирована хана…
  Если же во что бы то ни стало надо всё-таки назвать именно три секрета, то с учётом того, что сейчас не книга, где всё надо подробно обосновывать и аргументировать, а всего лишь сравнительно короткое интервью, рискну:
  — тотальное лицемерие власти и общества, согласившегося на навязанный сверху отказ от культуры как системы «табу» (включая «не обмани», «не укради» и прочее);
  — полная безответственность власти перед обществом и неспособность разлагающегося общества призвать власть к ответу;
  — отказ общества от базисных инстинктов, включая инстинкт самосохранения – отказ от борьбы за своё место под солнцем, ожидание, как манны небесной, «интеграции в мировую экономику», которая почему-то окажется для него не убийственной, а вроде как спасительной, при том, что ни малейших оснований для подобных легкомысленных ожиданий нет.
  Вот такие «секреты».
  А вообще ваш вопрос, хотя и спровоцированный названием моей серии книг (то есть, я сейчас в некотором роде критикую и это своё название серии), тем не менее напоминает вопрос: «Расскажите о секретах смерти». Каков же может быть ответ? Если хотим смаковать ужас, боль и страх, можем пуститься в подробные рассуждения. Но у меня была не эта цель, а другая. Нет секретов смерти, но есть секреты жизни. И я говорил о секретах жизни, о рецептах или, точнее, о минимально необходимых условиях выживания страны и её экономики в современном мире. И важно подчеркнуть, что все эти условия жизненно важны, необходимы, но ни одно из них не является достаточным – только все они в совокупности.
  — Но как это всё с нами случилось? И то, что случилось со страной в лихие 90-е – это закономерно?
  — Наверное, это как у дерева: каждый следующий листик закономерен у этой тоненькой веточки, хотя сразу от толщи ствола явной закономерности нет. Так и здесь: каждое последующее событие — следствие предыдущих. Но вместе с тем можно выделить переломные моменты, моменты исторических развилок. С учётом краткости объёма интервью ограничусь ссылкой. Академик О.Т.Богомолов, почётный директор Института международных экономических и политических исследований (ИМЭПИ) РАН, сейчас реализует интересный проект: «Неэкономические грани экономики» — это сборник актуальных авторских статей, объединённых единством постановки общей задачи и научным редактированием. Меня Олег Тимофеевич попросил подготовить статью о проблемах коррупции, что я, разумеется, с удовольствием сделал, – материал вывешен на сайте проекта (легко найти через сайт института). Так вот, отвечаю на ваш вопрос: в этой статье я постарался, кроме прочего, описать механизм целенаправленного разрушения в начале 90-х годов в России нормальной созидательной мотивации управляющих, механизм неотвратимой криминализации экономики и, соответственно, всего общества. Это не была случайность – это результат деятельности мощных сил и конкретных лиц, фактически вставших к ним на службу. Что здесь курица, а что яйцо? Что важнее: внешние силы, заинтересованные в устранении глобального конкурента, или же силы внутренние (плод самостоятельного разложения), подменившие реформирование разграблением, а страну фактически сдавшие на милость победителя?
  Важно, что мы как единое целое не смогли и не сумели этому противостоять. Кто-то не понимал (и до сих пор не понимает), что это не что иное, как война, причем на уничтожение. Кто-то видел, понимал, но, воспользуемся аналогией с Отечественной войной, поспешил записаться в «полицаи». А кто-то противостоял, многие даже и погибли, например, осенью 1993-го. Но в целом общество оказалось слабо — опереться в обществе оказалось не на что…
  — Тем не менее в чем-то теперь наши проблемы с Западом оказываются общими – общество потребления…
  — Да, это и есть та истинная единая идеология, которую якобы публично устанавливать нельзя (Конституция не разрешает!), но которую фактически навязывают обществу всеми силами и ресурсами государства. Причём, как это ни парадоксально, но эта болезнь затронула нас ещё до всех горбачёвских и последовавших реформ, хотя, понятно, не в том масштабе, что сейчас. Почему? Как это случилось?
  Был бы у меня ответ… Не для себя, не для своего сына (хотя уверенно зарекаться о будущих результатах воспитания кто может?), но для всего общества… То есть частичный ответ, конечно, есть и у меня. А именно: болезням, в общем виде, противостоит здоровье, иммунитет. Было ли наше общество здоровым перед горбачёвскими реформами? В чём-то – да. Но в чём-то – достаточно вспомнить «ленинские зачёты» и «выдающегося деятеля международного коммунистического движения, четырежды Героя Советского Союза и Социалистического труда…», а также последовательное перечисление в новостях «товарищей» (членов Политбюро). А «знатные станочники» в Верховном Совете фактически в роли бессмысленных марионеток, хотя по достижении нынешней «стабильности» в сравнении с теперешним думским большинством они смотрятся уже и не столь комично…
  Это я не бросаю камень в прошлое – не в том мы сейчас положении, чтобы прошлое клеймить. Но мы же ищем истоки – почему общество оказалось столь подвержено заразе и деградации? Один из вариантов ответа: разве из лицемерия рождается что-то созидательное? Нет, только ещё большее лицемерие. И что такое лицемерие власти тогдашней по сравнению с лицемерием власти нынешней?..
  Абсурдность и трагичность нашего новейшего исторического опыта заключается в том, что подлинная жизнь в СССР была несопоставимо более настоящей и созидательной (несмотря на все известные ошибки и просчёты и проистекавшие из них трудности), нежели её публичное идеологическое обеспечение и сопровождение. Наверное, неслучайно именно работники «идеологического фронта» первыми же и бросились перелицовываться. Во всяком случае, идейный антисоветизм и антикоммунизм фактически возглавлялся в начале 90-х бывшим ответственным в Политбюро за идеологию…
  — А что положительного, на ваш взгляд, сделано с тех пор? И что из произошедшего, по-вашему, самое страшное?
  — Скажем так: важнее не то, что сделано, но то, что случилось. Случилось в мире то, что думающие европейцы и американцы должны бы осознать как конец «постиндустриального мира». Остальной мир развивается, и ему больше не нужно от евро-американского мира столько «постиндустриальных» услуг – всему стремительно научаются сами. И что же будет кушать «постиндустриальный офисный планктон»?
  Самым непосредственным образом это касается и нас. На какое-то время вновь наступил момент, когда природные ресурсы и элементарная еда (продукция сельхозпроизводства) оказываются важнее, чем передовые технологии – в силу того, что наиболее жизненно необходимыми из них владеет уже не только Запад. Казалось бы, это для нас шанс. Но…
  Страшное тоже есть.
  Первое. Как уже указывали многие наблюдатели, предшествующая история из подобных кризисов указывает человечеству только один выход – война. И, к сожалению, нет оснований утверждать, что лидеры человечества – те, кто реально принимает решения, прежде всего, лидеры западного мира, испытывающего сейчас наибольшие проблемы, – стали более человечными. И единственный реальный сдерживающий фактор ( именно то, что только что с помпой договорились сокращать) – ядерное оружие. А точнее, гарантированное взаимное уничтожение в случае масштабного конфликта. Лауреата Нобелевской премии мира, тем более перед выборами в американский конгресс, конечно, поздравляем, но самим радоваться нечему.
  И второе. Мировые проблемы не должны заслонять от нас наши собственные. Объективно мы могли бы сейчас успешно развиваться. И даже остатки ядерного щита могли бы нас пока достаточно защитить. Но субъективно мы остаёмся «слабым звеном» — объектом дележа, но никак не субъектом действия. В силу абсолютной антинациональности и антисоциальности нашей элиты. Может ли уже общемировая нестабильность заставить её повернуться лицом к своей стране? Сомневаюсь, ибо слишком много они уже продали и предали. И, несмотря на внешний шик и блеск, глубинно слишком лакейски ориентированы.
  Так есть ли у нас в итоге шанс на будущее? Это зависит уже от входящих в жизнь новых поколений – от того, насколько не всем из них будет «всё пофиг».