slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

Химеры и реалии коммунистического интернационала

Календарь исторических дат предоставляет нам новый повод обратиться к сложной и драматичной сюжетике российской истории. Девяносто лет назад, в начале марта 1919 года, большевистские вожди создали Коммунистический Интернационал, названный ими «Международной Коммунистической Партией». Его функциональным назначением было «подстёгивание» мировой революции. Коминтерн явился плодом интеллигентских фантазий Ленина, Троцкого, Зиновьева, выступавших в те годы «от имени самой истории» и представлявших, что вектор её движения направлен будто бы исключительно в сторону «всепланетарной коммуны». Создатели Коминтерна были уверены, что он в их руках станет безотказным инструментом для подчинения живой практики готовым теоретическим схемам. Уроки, вытекающие из истории Коминтерна, служат предостережением против плохо продуманных попыток подчинить реальную практику любым умозрительным химерам. 

На пороге замысла

В трактате «Империализм как высшая стадия капитализма» Ленин доказывал неизбежность коммунистической революции с помощью несложного силлогизма. Первое: империализм – это монополистический капитализм. Второе: процесс монополизации ведёт к возникновению одной сверхмонополии – готовой матрицы коммунизма. В момент появления этой сверхмонополии останется сделать последний шаг – превратить её во «всеобщее достояние», для чего пролетариату нужно забрать политическую власть в свои руки. А поскольку логика исторического процесса всё равно подчинена «железным законам», то незачем пассивно дожидаться, когда история своим ходом доберётся до «часа икс» – её можно и «поторопить».
Окружение Владимира Ильича было очаровано «мудрой простотой и гениальной ясностью ленинской мысли». В 1917 году большевики и брали власть с целью «поторопить» мировую коммунистическую революцию.
Однако уже в дни подготовки к подписанию Брестского мира некоторые из учеников Ленина зароптали: где же обещанная победоносная мировая пролетарская революция? Число партийцев, засомневавшихся в реалистичности ленинской схемы, выросло после германской революции в ноябре 1918 года, когда выяснилось, что пришедшим к власти в Германии социал-демократам мировая коммунистическая революция была не нужна ни в каком виде.
Ленину результат ноябрьских событий в Германии был вдвойне неприятен, ибо выявлял, что теоретически обосновать неизбежность мировой революции – это лишь полдела. Сама самой, автоматически она не произойдёт: нужны конкретные усилия для её подготовки и осуществления, нужен «кадровый материал» – люди, способные к этим усилиям. Теперь надежды большевиков на мировую пролетарскую революцию связывались не столько с международным пролетариатом, сколько с идейными коммунистами, которые могли бы стать «авангардом революционного движения», объединившись в единой и мощной организации. Так созрел замысел создания Коммунистического Интернационала.
Было решено, что Коминтерн будет состоять из «секций» в виде партий, действующих в отдельных странах. В первую очередь нужно было создать компартию в Германии: ленинцам не терпелось доказать, что «неудача» германской революции была не более чем случайностью. Создание КПГ «курировалось» советским полпредством в Берлине, возглавляемым Адольфом Иоффе, который на выполнение «революционных заданий» из Москвы тратил сотни тысяч золотых марок. Компартия Германии, поначалу представлявшая собой немногочисленную группу левых интеллигентов, была провозглашена в декабре 1918 года.
Примерно в это же время было объявлено также о создании компартий в Австрии, Венгрии, Польше, Финляндии, Нидерландах. Все они являлись небольшими группами и кружками, которым никак не приходилось рассчитывать на быстрый успех.
В ходе создания заграничных компартий выявилась проблема, ставшая для большевистских вождей неожиданностью: германские коммунисты вовсе не спешили безоговорочно принимать все большевистские идеи. К примеру, с жёсткой критикой большевиков выступила Роза Люксембург, известная в левых кругах как ведущий марксистский теоретик. В конце 1918 года Люксембург писала, что Ленин и Троцкий своим террором и жесточайшей диктатурой дискредитировали дело социализма: «Они противопоставляют диктатуру демократии, решают в пользу диктатуры горстки людей, то есть буржуазной диктатуры, удаляясь от истинной социалистической политики. …оживляющее, исцеляющее и очищающее действие политической свободы прекращается, если она становится привилегией».
Ленин открыто критиковать известную революционерку не решился, но выводы из ситуации извлёк, решив, что «делу европейской революции» нужны не новые идеологи (идеологи в лице большевистских вождей уже были), а новые бойцы, готовые соблюдать «революционную дисциплину». Коминтерн и был нужен для поддержания такой дисциплины.
В начале 1919 года социал-демократам удалось провести успешный съезд в Берне и восстановить структуру Второго Интернационала, нарушенную в годы мировой войны, после чего создание своей собственной международной организации для ленинцев становилось неотложным делом. Они прямо указывали, что «основание Коминтерна стало ответом на попытки социал-предательских партий объединиться».
Первоначально организацией Коминтерна занимался председатель ВЦИК Свердлов, намеривавшийся возглавить его. Он взялся подготовить учредительный конгресс Коминтерна, лично формировал коммунистические группы в Латвии, Эстонии, Белоруссии, на Украине. Однако ему было не суждено воспользоваться плодами собственных усилий: в дни, когда проходил первый конгресс Коминтерна, Свердлов находился при смерти.

Главный коминтерновец

Первым председателем исполкома Коминтерна стал Григорий Зиновьев (Овсей-Гершон Аронович Радомысльский). В этой должности он искушался считать себя «вождём мирового пролетариата», хотя, родившись и выросши в благополучной и состоятельной семье владельца молочной фермы, ни дня, ни часа в своей жизни пролетарием не был, в рабочих кварталах не жил, ни в шахтах, ни у станка работать не собирался.
Высокое положение в большевистской партии и в Коминтерне Зиновьев занял благодаря близости к Ленину. В эмиграции он неизменно находился рядом с ним. Ильич, избегавший слишком тёплых отношений с коллегами по партии, для Зиновьева делал явное исключение. Григорий повсюду, как нитка за иголкой, следовал за старшим товарищем – на Капри, в Лонжюмо, в Краков, в Швейцарию.
Февральская революция застала Зиновьева, когда он мыл пробирки в химлаборатории в Берне. Вместе с Лениным он возвращался в Россию в германском вагоне, вместе с ним скрывался в Разливе после первой неудачной попытки переворота.
По своим повадкам Зиновьев был обывателем, озабоченным в первую очередь собственным благополучием. В октябре 1917 года, когда Троцкий со Свердловым организовывали вооружённый переворот, он не захотел рисковать и отсиделся в сторонке. Троцкий презирал его за это до конца своих дней. Заколебавшись тогда, Григорий рассердил и своего покровителя Ленина. Ильич простил его только в дни подписания «похабного» Брестского мира – за проявленную солидарность с ним. Пользуясь расположением Ленина, Зиновьев занял массу руководящих должностей, стал в большевистской верхушке одной из ключевых фигур, сделался всевластным хозяином Петрограда.
Он организовал в Питере красный террор, призвав рабочих «расправляться с интеллигенцией по-своему, прямо на улице». Когда выяснилось, что рабочие на такие призывы реагируют без энтузиазма, к делу были подключены латыши и венгры из местной ЧК. За короткое время были уничтожены десятки тысяч питерцев, была организована массовая высылка дворян из города на север. На волне конфискаций и реквизиций сын молочника существенно «поправил» личное благосостояние – буржуазия всех стран могла бы ему позавидовать.
Зиновьев считал себя культовой личностью. Демагогия о «борьбе за счастье трудового народа» ничуть не мешала ему демонстрировать свою «элитарность», особую «избранность», что нередко принимало карикатурные формы. Никому, кроме Зиновьева, не пришла в голову идея разделить собственную партию на «чистых» и «нечистых», лишив, как он предлагал, «некоторые категории членов партии избирательного права в партии».
Любимым занятием товарища Григория было составление различных воззваний и обращений к «рабочим всего мира». С трибуны Коминтерна Зиновьев только то и делал, что обещал, предрекал и пророчествовал: «Международный пролетариат одержит решающую победу, по крайней мере, в двух-трёх странах», «Маршрут пролетарской революции, как он наметился, идёт из России через Германию», «Приближается революция в Японии»; «Во Франции вот-вот начнутся настоящие революционные битвы». По представлениям Зиновьева, эти шаманские заклинания должны были олицетворять «научное предвидение». Он уверил себя, что реальность можно «околдовать» речами и лозунгами, сверхъестественной силой слов.
Зиновьев быстро превратился в разжиревшего надменного барина с гипертрофированным самомнением. За его барством и высокомерием скрывались трусость, мелочность, склонность к интриганству. Зиновьевские потуги утвердиться в Коминтерне в качестве лидера не находили сочувствия. К примеру, ветеранша европейского рабочего движения Клара Цеткин писала: «Недостаток политических способностей Зиновьев компенсирует тщеславием, своенравием и подлостью».
Зиновьев относил себя к мыслителям, посвящённым в тайны истории. Однако на деле он был типичным начётчиком-талмудистом, и сам признавался: «Мы учились социализму только из книг». После смерти Ленина он прилагал титанические усилия, чтобы добиться звания «главного теоретика партии»: печатал огромное количество брошюр, затеял издание 22-томного собрания своих сочинений. Но его старания никого не впечатлили, ибо писал он на редкость бездарно, бесцветно и декларативно.

«Начинается штурм!»

Первый конгресс Коминтерна проходил со 2 по 6 марта 1919 года в Москве. На заседаниях конгресса присутствовало 52 делегата, представлявших 35 партий и групп из 21 страны. Гости из Швеции, Норвегии, Швейцарии, США представляли не коммунистические, а социал-демократические партии и были приглашены для повышения представительности конгресса. Вступать в Коминтерн они не спешили. Против создания Коминтерна высказался и представитель германской компартии.
Большинство же присутствующих проголосовало в пользу Коминтерна. Этих людей радовал сам факт приезда в Москву: здесь их принимали по высшему разряду, не жалея средств на путевое довольствие, питание и гостиницы. В докладной записке отдела международных связей ИККИ указывалось, что эти расходы рассчитывались так, чтобы «делегаты, из которых многие направлялись по фальшивым паспортам, в своём образе жизни и поведении не возбуждали бы никакого подозрения и походили бы на зажиточных буржуа». При таких условиях люди, прибывшие из послевоенной Европы с её трудностями и лишениями, готовы были приезжать в гостеприимную Москву снова и снова.
Коминтерн создавался как «штаб мировой революции». Глава Коминтерна Зиновьев возвестил о «создании единой, строго централизованной Международной Коммунистической Партии с единым международным штабом». Он пророчил: «Бешеным темпом старая Европа мчится навстречу пролетарской революции. Через год вся Европа будет коммунистической, и борьба за коммунизм перенесётся уже в Америку, а, может быть, и в Азию. Победоносная пролетарская революция семимильными шагами будет шествовать из страны в страну».
Была утверждена наступательная тактика Коминтерна. Ленин заявил: «Задачей пролетариата является немедленный захват государственной власти», осуществимый «в открытом столкновении с оружием в руках». На решение этой задачи отводился минимум времени. В итоговые документы конгресса было вписано: «…Начинается штурм! Пожар пролетарской революции полыхает по всей Европе с неудержимой силой. Надвигается решающее сражение. В грозе и буре, крови и слезах рождается новый мир, светлый мир коммунизма. В 1919 году родился великий Коммунистический Интернационал. В 1920 году родится великая Международная Советская республика».
«Платформа Коммунистического Интернационала» возвещала, что рождение эпохи коммунистической революции пролетариата означает скорое отмирание государства. В «Манифесте Коммунистического Интернационала» утверждалось, что Коминтерн «поможет человечеству сделать последний шаг от национальной ограниченности к всепланетарной общности». Коммунистам предъявлялось требование «подчинить так называемые национальные интересы интересам интернациональной революции».
Особое значение придавалось документу с названием «Двадцать одно условие приёма в Коминтерн». Перед «добивавшимися чести» войти в Коминтерн ставились условия: «признать гражданскую войну высшей фазой классовой борьбы», «разоблачать фальшь и лицемерие социал-пацифизма», «систематически и беспощадно клеймить не только буржуазию, но и её помощников – реформистов всех оттенков», «удалить из своих рядов все ненадёжные элементы», «проводить периодические чистки личного состава» и т.п. Решения и установки Коминтерна должны были неукоснительно выполняться на местах. Несогласные хотя бы с одним из предъявленных условий должны были исключаться из Коминтерна.
Первый конгресс Коминтерна был пропитан обилием пафосной риторики, напоминавшей одновременно и спиритические сеансы, и ветхозаветные клятвы. Делегаты то вызывали духов Маркса и Энгельса, величая их «апостолами социальной революции», то разжигали себя воинственными кличами: «Оружие против оружия! Сила против силы!».
Создавая Коминтерн как противовес международной социал-демократии, Ленин был преисполнен оптимизма: «Массы пролетариев и полупролетариев за нас и переходят к нам не по дням, а по часам. Бернский Интернационал развалится как карточный домик». Но этот оптимизм не оправдался. Все принятые на конгрессе документы оказались лишь пропагандистскими декларациями, не более того. Для создания дееспособной организации предстояло потратить огромные материальные и организационные ресурсы.
Прошло немного времени, и Ленин признал, что на первом конгрессе Коминтерна «было только водружено знамя коммунизма, вокруг которого должны были собираться силы революционного пролетариата».

«Не жалейте миллионов»

Вожди Коминтерна полагали, что «революционному штурму» следует придать дополнительный стимул в виде «материальной помощи революционерам». За рубежом желающих поживиться плодами большевистской революции хватало. Колоссальная доля российского национального достояния оседала на счетах «международных революционеров». До создания Коминтерна движение средств, уходящих за кордон, носило хаотический характер. Коминтерн был призван упорядочить «прокачку» денег за рубеж. Этим делом ИККИ с энтузиазмом и занялся.
Вопросы, касавшиеся финансирования «экспорта революции», обсуждались на заседаниях исполкома Коминтерна, политбюро, оргбюро, секретариата ЦК РКП (б). Сталкивались разные мнения, возникали споры. Но спорщики замолкали, когда слово брал Ленин. Он призывал не мелочиться перед лицом «грядущей революции»: в «ближайшей коммунистической перспективе» деньги, дескать, всё равно исчезнут. Ильич требовал от советских послов в европейских странах, чтобы они вступали в контакты с людьми левых взглядов и вербовали их: «Из них назначьте агентов, платите и за поездки и за работу архищедро. На официальщину начхать: минимум внимания. На издания и нелегальные поездки максимум внимания. …Не жалейте миллионов на нелегальные связи и агитацию среди французов и англичан». Он обещал своим эмиссарам: «Денег мы не пожалеем, пошлём довольно золота и золотых иностранных монет. Извещайте меня о событиях и требованиях».
Возникавшие одна за другой компартии требовали от Коминтерна денег, и деньги шли к ним широким потоком. Летом 1919 года секретарь ИККИ, латышский коммунист Ян Берзин писал Зиновьеву: «Дорогой Григорий, переговорив с Владимиром Ильичём, мы пришли к заключению, что 5 миллионов мало – нужно увеличить сумму до 20 миллионов франков. …Деньги нужно немедленно распределить между коммунистическими и левосоциалистическими группами Западной Европы и Америки, причём спартаковцам нужно дать сразу же крупную сумму, несколько миллионов – они давно просят».
Решения, кому из иностранцев и сколько денег давать, принимались узким кругом исполкомовцев – малым бюро ИККИ. Механика финансирования компартий была предельно простой, что видно из письма того же Берзина секретарю ЦК РКП (б) Елене Стасовой: «Мы с Николаем Ивановичем Бухариным решили направить на Балканы одного надёжного товарища-латыша и дать ему для балканских коммунистов один миллион рублей. Я Вас очень прошу выдать тов. Линдову бумагу, по которой он мог бы получить у тов. Ганецкого (главный комиссар Госбанка, доверенное лицо Ленина. – «Слово») ценностей на упомянутую сумму».
Управляющий делами ИККИ Клингер в записке, посланной в наркомат финансов, был ещё более лаконичен: «Прошу выдать предъявительнице сего Г.И. Круминой 15 миллионов бриллиантами». Для чего, зачем – не пояснялось.
Просьбы в Москву шли и от самих «нуждавшихся». Просили немцы, китайцы, скандинавы. Из Венгрии писал Бела Кун: «В результате стечения целой массы неприятностей наше денежное наличие весьма сократилось. Прошу передать значительную сумму». Некий Антон Новак, представившись «председателем Чешской коммунистической рабочей партии в Петрограде», клянчил у Зиновьева денег, «чтобы молодая чешская организация могла развить свою деятельность не только среди петроградских чехов, но и среди всех соотечественников, проживающих в районах Северной области». Чехи, сгруппировавшиеся под вывеской «Центральное Чехословацкое бюро агитации и пропаганды», обращались в ЦК РКП (б): «Для отправки ответственных агитаторов на подпольную работу и их обеспечения в Чехословакии просим отпустить нам сверх сметы 300 000 рублей, которые просим разменять на деньги старого образца – николаевские в 500-рублёвках».
Большинство «страждущих» получало желаемые суммы. При этом пути «революционных денег» часто были «неисповедимы»: наладить полноценный контроль их расходования Коминтерну не удавалось. Зачастую «революционеры», получив деньги из Москвы, бесследно исчезали. Бывало и так, что некоторых «бойцов революции», получивших деньги от ИККИ, приходилось уговаривать «заняться делом». Например, Южное бюро Коминтерна инструктировало своё Одесское отделение: «Сообщите товарищам Панатеиску, Станческу, Бригадиренко и Розенкранцу, что они в порядке партийной дисциплины обязаны поехать в Румынию и деньги им выдаются только для этих целей. Получение денег и уклонение от поездки в Румынию будет преследоваться по законам революционного времени».
 

«Восторг и радость»

Через несколько дней после учредительного конгресса Коминтерна произошли события, вызвавшие восторг среди коминтерновского руководства: в Венгрии коммунисты в союзе с левыми социал-демократами пришли к власти, в соответствии с рекомендациями Коминтерна объявили диктатуру пролетариата и провозгласили Венгрию «звеном Всемирной Советской Федерации». Кун отправил приветствие Ленину, в котором заверил его в своей «верности решениям Коминтерна».
Ильич был чрезвычайно взволнован. В ответном послании он писал: «Вести, которые мы получаем от венгерских советских деятелей, наполняют нас восторгом и радостью». Восторгался он тем, что диктатура пролетариата возникла «в европейской стране, где общий культурный уровень населения выше, чем в России». При этом большевистский вождь напомнил венгерским единомышленникам: «Подавляйте колебания беспощадно. Расстрел – вот законная участь труса на войне».
Кун ревностно исполнял ленинские наставления: в Венгрии была создана многотысячная Красная Армия, развёртывалась сеть военных трибуналов. Копируя большевистский опыт, венгерские коммунисты внесли в него и дополнительный радикализм. В ходе тотальной национализации они не оставили места даже мелким ремесленным мастерским и беднейшим крестьянским хозяйствам, повсеместно насаждая коммуны, введя всеобщую трудовую повинность и карточно-уравнительное распределение продуктов. В августе 1919 года недовольство венгров режимом военного коммунизма достигло пика, и он был сброшен. «Вождь венгерской революции» Бела Кун приехал в Россию, где через два года «прославился» зверствами в Крыму, уничтожив там сотни тысяч людей, после чего был принят в состав исполкома Коминтерна, стал заведующим отделом агитации и пропаганды.
В апреле 1919 года коммунисты пришли к власти в Баварии. Там было образовано правительство во главе с коммунистом Левинэ. Вожди Коминтерна тут же отправили этому правительству горячее приветствие, не забыв про наставления о «необходимости наступательных и решительных действий». Однако уже через две недели Бавария была занята воинскими частями, подчинёнными Берлину. Левинэ приговорили к смертной казни. Парадоксальность в те события внёсло руководство германской компартии, не поддержавшее выступление баварских однопартийцев и осудившее его как «путч».
Ленин и Зиновьев произнесли много слов об объективных и субъективных причинах провала «революционного штурма» в Европе. Но риторика не могла скрыть их разочарования. Они пребывали в растерянности, не зная, какой план действий предложить Коминтерну и недоумевали: почему история вышла из русла «железных закономерностей»?
Только Троцкий не терял боевого задора и бодрости, заявив о необходимости перенести маршрут мировой революции на Восток: «Нет никакого сомнения, что на азиатских полях мировой политики Красная Армия является несравненно более значительной силой, чем на полях европейских. Дорога на Индию для нас может оказаться более проходимой, чем дорога в Венгрию. Путь на Париж и Лондон лежит чрез города Афганистана, Пенджаба и Бенгалии. Мы могли бы даже рассчитывать, вероятно, на прямую поддержку вашингтонских подлецов против Японии». «Восточный маршрут мировой революции», заявленный Троцким, отражал всего лишь патологическую тягу Льва Давидовича к блефу и авантюрам. К реальным и масштабным последствиям этот «маршрут» не привёл, да и не мог привести.

«На Варшаву!
На Берлин!»

Во второй половине 1919 и в начале 1920 года верхи Коминтерна чувствовали себя неважно. В марте 1920 года исполнился год после первого конгресса Коминтерна, где была обещана скорая победа мировой революции. Подошла пора созывать следующий конгресс, но было непонятно, чем заполнить его повестку дня.
Ленин оказался перед необходимостью объяснить своим последователям причины затухания «европейской революции». Единственное, что ему пришло в голову, – обвинить самих европейских коммунистов в неумении «толково организовать дело» и в неспособности «побеждать все трудности и все буржуазные привычки везде и всюду». В сочинении «Детская болезнь левизны в коммунизме», написанном в апреле — мае 1920 года, он подверг критике германских, английских, итальянских и голландских коммунистов, вменяя им в вину сектантскую ограниченность, нежелание работать в парламентах, местных органах, профсоюзах, кооперативах.
Раздражение «вождя всех рабочих» озадачило зарубежных коммунистов, которые хорошо помнили, как на первом конгрессе Коминтерна он провозгласил: «Во многих западноевропейских странах революция наступит очень скоро». Тогда он бичевал «чистую демократию» и ничего не говорил об имеющих к ней отношение парламентах, профсоюзах и кооперативах.
Между тем в апреле 1920 года Польша развязала войну против Советской России. После двухнедельного наступления поляки заняли Киев. Совнарком объявил военное положение в стране и принял меры для организации обороны. Красной Армии потребовалось больше месяца, чтобы освободить Киев. Ещё месяц шли упорные бои на Украине и в Белоруссии. В середине июля поляки были вытеснены на территорию Польши.
Наступил видимый перелом в ходе войны, и тогда Тухачевский подписал приказ: «На штыках мы принесём трудящемуся человечеству счастье и мир. Вперёд! На Варшаву, на Берлин!». Вожди Коминтерна приободрились: «мировая революция» вновь замаячила на горизонте. В унисон приказу Тухачевского на партийных митингах и собраниях зазвучал боевой клич: «Даёшь Варшаву, даёшь Берлин!». Теперь-то и подоспело время созвать второй конгресс Коминтерна. Он открылся 19 июля 1920 года в Петрограде и растянулся почти на месяц, завершившись уже в Москве. Делегаты конгресса переживали возбуждение, вызванное наступлением Красной Армии на Польшу. Было принято постановление, призвавшее коммунистов «идти в решительный бой», «ускорять революцию».
Сквозь революционную горячку пробивались и трезвые голоса: некоторые польские коммунисты предупредили верхушку Коминтерна, что вторжение Красной Армии вызовет в Польше всплеск националистических настроений – поляки объединятся, не обращая внимания на классовые различия, и похоронят всякие надежды на коммунистическую революцию в Польше. Однако коминтерновский актив, загипнотизированный фразами о «пролетарской солидарности», пренебрёг этими предупреждениями.
Ленин находился в эйфории, вызванной предвкушением «победного шествия всемирной революции». В те дни он писал Сталину: «Положение в Коминтерне превосходное. Зиновьев, Бухарин и я думаем, что следовало бы поощрить революцию тотчас в Италии. Моё личное мнение, что для этого надо советизировать Венгрию, а может быть, также Чехию и Румынию».
Ленина охватил боевой зуд. Вновь вспыхнувшие надежды на долгожданный приход «задержавшейся» мировой революции распалили воинственность вождя. Начался новый виток репрессий против российского крестьянства, которые, казалось бы, несколько смягчились в конце 1919 – начале 1920 года. Ответом большевикам стал мощный взрыв повстанческого движения в аграрных областях.
В зале заседаний второго конгресса Коминтерна висела большая оперативная карта польско-советского фронта, и делегаты увлечённо следили за «развёртыванием революционного наступления». Ликование среди них вызвала весть о создании в Белостоке Польского ревкома в составе Ю. Мархлевского, Ф. Кона, Ф. Дзержинского, Э. Прухняка и И. Уншлихта. Все «ревкомовцы» были командированы в Белосток из Москвы. Польский ревком провозгласил диктатуру пролетариата и сам стал выполнять её функции. Прошла волна массовых конфискаций собственности. Крестьян заставили объединяться в сельхозкоммуны.
Провал такой политики был предрешён. Население Польши поднялось против ревкомовцев. Был создан политический блок социалистов и аграрников, оказавшийся серьёзной силой. На этом фоне перспективы Красной Армии в Польше сводились к нулю. В середине августа красные войска потерпели ряд тяжёлых поражений и вынуждены были начать поспешное отступление с польской территории. В те же дни приунывшие делегаты второго конгресса Коминтерна разъезжались по домам.

 «От штурма к осаде»

Весну 1921 года вожди Коминтерна встречали без «штурмовой» экзальтации. Социальный эксперимент, названный ими «военным коммунизмом», привёл Россию на грань катастрофы. Хозяйственная жизнь страны была парализована, царили голод и разруха, а мировая революция по-прежнему «задерживалась».
Предел фанатизму красных комиссаров обозначился весной 1921 года. Ленин вынужден был отказаться от военного коммунизма и объявить о переходе к НЭПу. Возврат к обычным хозяйственным механизмам был назван «новой экономической политикой», но никакой «новизны» там не было: термины придумывались, чтобы прикрыть провалы в теории и практике. К тому времени Ленин осознал, что мировая революция оказалась фантазией. Однако полностью отбросить связанные с ней лозунги большевистский вождь не мог: слишком много заклинаний по её поводу прозвучало с момента, когда он выступил в Питере со своими апрельскими тезисами.
Создалась казусная ситуация: вера большевиков в мировую революцию была изрядно подорвана, но и отказ от неё нёс им многие моральные и политические неудобства. Мастера тактических игр Ленин и Зиновьев выход из создавшегося положения нашли, придумав для Коминтерна новый лозунг: «От штурма к осаде». Установки первого конгресса, нацелившие коммунистов на вооружённый захват власти в своих странах, теперь «спускались на тормозах».
Глава Коминтерна Зиновьев в своих выступлениях, как и раньше, повторял, что «Интернационал хочет быть не чем иным, как передовым отрядом грядущей мировой революции», однако при этом стал открещиваться от «революционного романтизма», приравняв подготовку мировой революции к «воспитанию отсталых слоёв рабочего класса и крестьянства».
О том, как Зиновьев собирался их «воспитывать», даёт представление его пассаж: «В России нет хлеба, угля. Рабочим приходится мёрзнуть и голодать. Каждый рабочий должен действительно голодать, терпеть нужду, должен пройти долгий путь гражданской войны. Надо понять, что другого пути нет». Сын молочника не сомневался в своём праве диктовать рабочим, каким путём им идти. Придавая большевизму мессианскую окраску, Зиновьев превращал его в новую религию и возвеличивал Ленина как «нового Моисея, который вывел рабов из страны неволи и вошёл вместе с ними в землю обетованную». Людей, подобных Зиновьеву, среди ленинцев было немало. «Поворот от штурма к осаде» мало поколебал их мессианские умонастроения, их желание указывать и поучать.
Помимо «мессий» среди ленинских соратников были и те, кто ощущал историю как увлекательную интеллектуальную игру. Эти люди приобщились к большевизму в женевских или парижских кафе, ведя там нескончаемую полемику по теоретическим проблемам. Большевистскую революцию и гражданскую войну они ощущали как продолжение тех эмигрантских прений, как возможность продлить свои интеллектуальные забавы.
Но были в большевистской партии и те, кто не прельщался ни мессианством, ни чрезмерным теоретизированием. Эти люди не были отчуждены от российской почвы, от интересов страны и не считали мировую революцию приоритетной ценностью. На внутриполитической сцене лозунг «от штурма к осаде» укреплял позиции именно этих людей. Их влияние нарастало по мере того, как в партии увеличивалось число вступавших «от станка и сохи» – тех, кто по складу своего мышления ориентировался на решение насущных практических вопросов и был далек от каких-либо международных авантюр.
Сложную реакцию «переход от штурма к осаде» вызвал в зарубежных компартиях. Некоторые иностранные коммунисты проявили готовность вести долгую и терпеливую борьбу за осуществление своих идеалов. Однако большинству из них отказ от прежних лозунгов не нравился. С момента образования Коминтерна они получали финансирование из Москвы на подготовку «боевого штурма» и теперь опасались, что маловразумительная «осада» приведёт к сокращению поступлений в их партийную кассу.

«Примазавшиеся ради наживы»

В марте 1921 года в некоторых местах Германии произошли стычки рабочих с полицией, и местные коммунисты тут же выступили с призывом к штурму государственной машины, выдвинули лозунги «Оружие в руки рабочих!» и «Кто не с нами, тот против нас!». По подсказке Троцкого и Белы Куна ЦК германской компартии провозгласил курс на вооружённое восстание. В исполкоме Коминтерна заволновались: а вдруг на этот раз всё-таки «получится»?
Столкновения между рабочими и полицией в скором времени утихли, но к тому моменту вожди КПГ добились желаемого: по решению ИККИ им было выделено 10 миллионов марок. Деньги германскими коммунистами были получены, но «штурма» не произошло. В очередной раз из Кремля была «скачана» немалая сумма, но «конечный результат» не был обеспечен.
Троцкий был раздосадован новой неудачей, но старательно делал вид, что «поражение коммунистической партии имело объективные причины», среди которых, умничая, назвал «молекулярный процесс внутренних перегруппировок рабочего класса». Он повсюду демонстрировал свой оптимизм, повторяя тезис о необходимости «возбудить международную революцию». Понимая, что «возбудить» её без больших финансовых вливаний невозможно, Троцкий открыто призывал ради неё ограбить Россию.
Авантюризм Троцкого, его отрыв от реальности становился всё более очевидным. Стремление Льва Давидовича бесперебойно снабжать российскими деньгами германских коммунистов у некоторых большевиков, представлявших реальную картину, вызывало либо недоумение, либо раздражение.
Елена Стасова, побывав в Германии, писала Ленину о действительной ситуации в КПГ как об имитации конкретных действий и очковтирательстве: «Заседания ЦК занимаются всевозможной мелкой организационной вермишелью, проходят сумбурно. …Ни одна организация не имеет никаких доходов и так беспомощна, что если она не получает субсидий от центра, то не может добыть себе денег даже на почтовые расходы. …Некоторые товарищи прямо и открыто говорят, что как только не будет субсидий от Коминтерна, то КПГ распадётся, ибо все работают, рассчитывая на жалованье. Большинство является не партийными работниками, а только партийными чиновниками. Работников для ответственных постов в партии нет. Нет и в самом ЦК. Там нет ни одного с сильной волей и организаторскими способностями. …Для просвещения масс не делается абсолютно ничего».
Стасова делала вывод: «На самом деле здесь нет партии, её надо создавать с самого начала». Этот вывод был крайне неприятным для «кремлёвского мечтателя», заставлял его крепко задуматься. Реагируя на мартовские события в Германии,  Ленин обвинил германских коммунистов в «левачестве». Он резко вмешался в ход подготовки третьего конгресса Коминтерна, заставив исполкомовцев отбросить «штурмовой» проект тезисов о тактике.
Третий конгресс Коминтерна проходил в конце июня – начале июля 1921 года. Делегаты представляли 103 организации, из которых только 48 претендовали на статус коммунистических партий – большинство приехавших на конгресс преследовали в первую очередь «туристические» цели. Финансирование делегатов этого конгресса, как, собственно говоря, и предыдущих, было явно завышенным. Только из Германии приехали более 40 делегатов, сумма их дорожных расходов составила 102,5 тысячи немецких марок. Расплачивался с немцами, понятное дело, российский Госбанк.
На этом фоне скандальный резонанс вызвала докладная записка заместителя наркома финансов А.О. Альского по поводу поведения делегатов конгресса в Москве: «Многие делегаты обменивают часть иностранной валюты, выданной им ИККИ на дорогу домой, скупая на рубли золото на рынках. Это делается в ситуации, когда у нас голодают рабочие и крестьяне. Такое преступное отношение к делу со стороны несознательных господ из числа делегатов дальше продолжаться не может. Необходимы решительные меры вплоть до обысков у отъезжающих. Горя не будет, если таким путём будут разоблачены типы, примазавшиеся ради наживы».
На Ленина этот скандал произвёл тяжёлое впечатление. В своём докладе на конгрессе он избегал фраз о «мировой революции», вскрывая внутрироссийские проблемы, рассуждая о союзе пролетариата и крестьянства, о продовольственной политике, об условиях допустимости концессий, об электрификации России.
Ленин не стал призывать европейских коммунистов к «боевому штурму», посоветовав для начала завоевать прочное влияние среди рабочих. Такой подход породил оппозицию Ленину со стороны немецких, австрийских, итальянских и чешских коммунистов, обвинивших его в «правом уклоне» и в измене собственной «теории наступления», которой он соблазнял их при создании Коминтерна.
Ильичу пришлось «держать оборону». Защищая свои тезисы об отказе от «наступления», он произнёс слова, удивившие многих: «Нам, русским, эти левые фразы уже до тошноты надоели».

Драма одержимости

Эти слова приоткрыли ленинским соратникам ту идейную и жизненную драму, которую в то время переживал большевистский вождь.
Придя в 1917 году к власти в России в качестве пламенного приверженца мировой революции, Ленин наделил себя функциями главы правительства. Тем самым он поставил себя перед выбором – отдать свою кипучую энергию всеохватному «революционному пожару» и тотальному разрушению или взвалить на свои плечи решение повседневных практических задач, бремя рутинной, нудной, неблагодарной управленческой работы.
Как ни парадоксально, сам Владимир Ильич в 1917 году о подобном выборе особо не задумывался, прекрасно чувствуя себя в роли теоретика «революционного штурма» и отнюдь не мечтая о роли управленца-администратора, вынужденного тратить свой ум на повседневную рутину. Перед его глазами стояла ясная и законченная картина ближайшего будущего, нарисованная им в объёмном сочинении «Государство и революция». Ленин писал его в августе 1917 года в шалаше недалеко от станции Разлив, где вместе со своим компаньоном Зиновьевым скрывался от полиции.
Ильич был уверен, что государство скоро отомрёт. Теоретическая схема, возникшая в Разливе перед его мысленным взором, была проста и незатейлива, сводясь к элементарной конструкции из трёх звеньев. Первое звено: «По Марксу, государство есть орган классового господства, орган угнетения одного класса другим». Второе звено: «По Энгельсу, классы исчезнут так же неизбежно, как неизбежно они в прошлом возникли». Соединив эти два звена, Ильич легко «разгадал тайну истории»: когда исчезнут классы, тогда же исчезнет и государство.
Оставалось поработать над тактикой, способной привести к осуществлению заветной формулы. И здесь Ленину всё представлялось ясным и понятным. Сидя на пеньке возле шалаша, он записал в своей тетради: «Смена буржуазного государства пролетарским невозможна без насильственной революции. Уничтожение пролетарского государства, то есть уничтожение всякого государства, невозможно иначе, как путём отмирания». Дело оставалось за малым: захватить власть и установить диктатуру пролетариата, которая покончит с делением общества на классы, и тогда государство отомрёт как атавизм, найдя себе «место в музее древностей, рядом с прялкой и бронзовым топором».
Вдохновляясь верой в эту схему, Ленин и возглавил большевистское правительство. Свою миссию он видел именно в разгоне государства, точнее – в том, чтобы дать сигнал «передовому пролетариату Запада», что такой разгон назрел. Накануне октябрьского переворота вождь взбадривал своих соратников: «За нами стоят неизмеримо большие, более развитые (подразумевалось: «более развитые, чем российский пролетариат». – «Слово»), более организованные всемирные силы пролетариата».
Хотел ли Ленин власти? Хотел, но не ради неё самой, а ради торжества своей веры в учение Маркса. Власть для него была лишь средством, целью же был коммунизм – безгосударственный строй, всепланетарная самоуправляемая коммуна. Амбиции Ленина были шире банального карьеризма – он ощущал себя вершителем и творцом истории, благодетелем всего человеческого рода.
Ильич был типичнейшим теоретиком-прожектёром и книжным идеалистом. Перспектива стать чиновником, пусть и самым высокопоставленным, его не увлекала. Реальных управленческих навыков он не имел. Нельзя же всерьёз сравнивать руководство небольшой политической сектой, какой до 1917 года была РСДРП, и управление огромной страной, доставшейся большевикам.
Теоретическая схема, в тиши Разлива представлявшаяся столь стройной и логичной, рассыпалась после первых же соприкосновений с реальной практикой. В 1918—1921 годах большевистский вождь испытывал беспрерывные разочарования, главным источником которых оказался «передовой пролетариат Запада», ни в какую не желавший крушить государственные аппараты своих стран. Показанный большевиками пример никак не действовал.
Пришлось Ленину, революционному вождю-теоретику, взваливать на себя функции госчиновника. А куда было деваться? «Назвался груздем – полезай в кузов». Вряд ли чья-то психика способна долго разрываться между ролями революционера-разрушителя и высшего должностного лица. Реально ли совместить ответственность за государство со стремлением к его ликвидации? Неудивительно, что сознание Ильича стало двоиться. Когда он заявил о «надоевших левых фразах», в нём с очевидностью возобладал администратор, глава правительства. Но возобладал не окончательно. Ленину трудно было отделаться от идейных иллюзий, долго лелеемых им в роли революционного теоретика – через короткое время после заявления о «левых фразах» с его уст сорвались и те самые «фразы», которые ему вроде бы уже «надоели»: «Победе коммунизма во Франции, Англии и в Германии можно помешать только глупостями».
Ленин раздваивался между фантазиями и реальностью. Предпосылки такого раздвоения закладывались ещё до 1917 года. Тяга Ильича к фантазиям проявилась, когда он ушёл в подполье и взял чужую фамилию, начав своеобразный поединок с реальностью, стремясь переиграть её с помощью лицедейства и маскировки своих замыслов. Псевдоним «Ленин» Владимир Ульянов приобрёл в 1900 году, когда ему, нелегалу, потребовался паспорт с изменёнными данными. Подруга его жены Надежды Крупской Ольга Ленина познакомила Владимира Ильича со своими братьями Сергеем и Николаем. Те передали ему паспорт их тяжелобольного отца – Николая Ленина, переправив дату рождения. Владимир Ульянов пользовался и паспортом, и фамилией Ленина, со временем ставшей его литературным и партийным псевдонимом. А вот жизни Сергея, Николая-младшего и Ольги Лениных закончились трагично. В разгар военного коммунизма Николай и Ольга умерли: один – от сыпного тифа, другая – от чёрной оспы. Сергей был арестован и убит чекистами.
Слова «Нам, русским…», произнесённые Лениным на третьем конгрессе Коминтерна, удивили его приверженцев ещё и потому, что все к тому моменту привыкли отождествлять взгляды вождя с явной, неприкрытой русофобией. Он, как и Троцкий с Зиновьевым, относился ко всему русскому с враждебностью, выдвинув странную формулу, согласно которой в национальных отношениях требовалось «не соблюдение формального равенства, но такое неравенство, которое возмещало бы неравенство со стороны нации большой». Ленин ставил русским в вину то, что они являются «большой нацией», призывал поддерживать «национализм угнетённых народов», называя его «прогрессивным», внушал, что русские должны «отдать долги прежде угнетённым нациям».
Ильич был убеждённым германофилом. В одном из писем он призывал однопартийцев: «Учись у немцев, паршивая российская коммунистическая обломовщина!». Германофильство Ленина явилось естественным следствием его преклонения перед Марксом и Энгельсом, провозглашавшими: «Ненависть к русским была и продолжает ещё быть у немцев их первой революционной страстью». Ленин, боготворивший каждое слово своих кумиров, вслед за ними тиражировал русофобские клише и измышления: «Великороссы в России – нация угнетающая», «Россия – тюрьма народов». Главным своим врагом он называл «великорусскую шовинистическую шваль».
Но о каком «великорусском шовинизме» можно было говорить в стране, где среди правящей элиты было полно немцев, поляков, грузин, армян, потомков Византии и Золотой Орды? Правящая династия и та в XVIII веке стала немецкой. При объективном отношении к реальности Ильич должен был бы, кроме прочего, вспомнить и об успешной карьере своего деда по матери – Александра Бланка, который, будучи евреем, получил диплом врача, добился высокого положения в обществе, разбогател и стал помещиком. В имении Кокушкино, принадлежавшем ему, насчитывалось несколько десятков крепостных. А немецко-шведский род Гроссшорпов, к которому принадлежала бабушка Ленина, слыл аристократическим. Одним словом, предки пролетарского вождя на жизнь не жаловались.
Их биографии не могут служить иллюстрациями и какого-то особо сурового и беспросветного социального гнёта. Ульяновы, пращуры главного большевика, были крепостными крестьянами, но это не помешало отцу будущего вождя Илье Николаевичу дослужиться до генеральского чина действительного статского советника, стать дворянином. В свою очередь, ни генеральство отца, ни помещичье хозяйство матери не помешало Александру Ульянову, старшему брату Ленина, и самому Ленину вступить на революционную тропу, взяв на себя миссию «даровать счастье народу».
Всю свою энергию Ленин отдал теоретическим идеям Маркса. Упорство большевистского вождя при достижении целей, продиктованных этими идеями, было беспримерным. Но и оно оказалось недостаточным для того, чтобы подчинить историю: проект по революционной перетряске всего мироздания оказался несостоятельным. В 1922 году большевистскому вождю пришлось признать своё фиаско: «Конечно, мы провалились. Мы думали осуществить новое коммунистическое общество по щучьему веленью. Между тем, это вопрос десятилетий и поколений. Чтобы партия не потеряла душу, веру и волю к борьбе, мы должны изображать перед ней возврат к меновой экономике, к капитализму как некоторое временное отступление. Но для себя мы должны ясно видеть, что попытка не удалась, что так вдруг переменить психологию людей, навыки их вековой жизни нельзя. Можно попробовать загнать население в новый строй силой, но вопрос ещё, сохранили бы мы власть в этой всероссийской мясорубке».
Провалились базовые идеи Ленина о неизбежности мировой революции и об отмирании государства. Он заговорил о своих заблуждениях публично, с высоких трибун: «Мы совершили огромное количество глупостей», согласился, что большевистская революция была блефом, что она не учитывала ни законов экономического развития, ни национальной специфики России. Ленин объявил о пересмотре прежних теоретических догм. Ближайшим результатом ленинского «прозрения» стало прекращение террора и массовой бойни в России.

Бледный призрак «железной поступи»

Выступая в конце 1922 года на IV конгрессе Коминтерна, Ленин был весьма сдержан в оценках перспектив мировой революции, признался делегатам в том, что коминтерновские программы «едва ли хорошо продуманы», и заявил, что коммунизм нельзя построить моментально, с наскока, нужен переходный период, который может занять «целый ряд лет». Теперь вместо того, чтобы увлекаться авантюрами, «пролетарское государство должно было стать осторожным, рачительным, умелым хозяином, исправным оптовым купцом».
Однако коминтерновский актив к новым настроениям Ленина отнёсся без восторга. «Бойцы революции» томились без «дела», тосковали по азартному возбуждению, пережитому ими в 1919 и 1920 годах. Ближайшие соратники Ильича Зиновьев, Троцкий, Бухарин в своём кругу объясняли «пессимизм Ильича» следствием его болезни. В июне 1923 года их усилиями на пленуме ИККИ была проведена резолюция, где говорилось, что европейские коммунисты «должны быть готовыми уже завтра победить».
Летом 1923 года в Германии на волне гиперинфляции резко обострилась политическая ситуация, стало быстро нарастать забастовочное движение, возник правительственный кризис. Верхушка Коминтерна тут же встрепенулась. Её вновь захлестнула революционная эйфория. Троцкий опять принялся всем доказывать, что германская революция несёт с собой скорую победу коммунизма во всём мире, а значит, большевикам нужно пойти ва-банк, поставив на карту всё – в том числе и судьбу Советского Союза, который должен поспешить на помощь германской революции, бросив в бой все наличные людские и материальные ресурсы. «Германская революция идёт. Не слышите ли вы её железную поступь?», – вопрошал возбуждённый Лев Давидович у членов Политбюро.
Мираж германской революции преследовал большевиков как родовое проклятие: в 1917 году они рвались к власти под боевые кличи об её неизбежности, а потом, хотя она никак не переходила из риторики в реальность, отречься от неё им было уже неудобно. Летом 1923 года в исполкоме Коминтерна решили, что теперь-то германскую революцию ни в коем случае нельзя «проворонить». Революционный энтузиазм коминтерновцев не успокоило и то, что наркомат иностранных дел вёл переговоры с германским правительством о масштабном торгово-экономическом соглашении.
Зиновьев от имени Коминтерна подписал директиву, нацелившую германских коммунистов на захват власти, и заявил, что денег на германскую революцию жалеть не надо. Советский посол в Германии Крестинский получил от Кремля задание профинансировать германскую революцию из коммерческих фондов Госбанка, находившихся в Берлине.
Но тут возникла проблема: немецкие коммунисты оказались разделёнными на разные группировки. Финансы из Москвы получила группа Брандлера, а боевую инициативу проявляла группа, возглавляемая Аркадием Масловым и Рут Фишер. Зиновьев отказался «кредитовать» Маслова и Фишер, так как они не оказывали ему должного почтения. На баррикады шли одни, а деньги за это адресовались другим.
Впрочем, верхи Коминтерна если и рассчитывали на немецких коммунистов, то всё равно решили подстраховаться, послав в Германию группу функционеров во главе с Радеком, Пятаковым, Уншлихтом и Шмидтом. Радек должен был встать во главе ЦК Германской компартии, Шмидт – руководить немецкими профсоюзами, Пятаков – держать связь с Москвой, а Уншлихт – организовать местную ЧК для «истребления контрреволюции». В подчинении у них находилось несколько десятков военных и гражданских «специалистов», а также большая бригада рядовых «исполнителей», набранных из немцев – слушателей факультета разведки Академии РККА и живших в СССР коммунистов немецкого происхождения.
В конце сентября 1923 года на чрезвычайном заседании Политбюро ЦК большевиков была определена дата вооружённого переворота в Германии – 9 ноября. Но за время, отпущенное Москвой для подготовки германского переворота, революционные чувства немецких коммунистов заметно поостыли. Лидер немецких коммунистов Брандлер отказался пойти на восстание, не помогли и «кредиты» из Москвы.
Выступили лишь коммунисты Гамбурга, вовремя не получившие сигнал об отмене вооружённого переворота. Их выступление закончилось разгромом местной коммунистической организации – германская полиция, далёкая от гуманизма, не церемонилась со «смутьянами». «Великий Октябрь в германском варианте» лопнул как мыльный пузырь. Деньги Коминтерна опять ушли на ветер. 

Сергей РЫБАКОВ

(Окончание следует.)

 

 

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: