Вспоминая Евгения Матвеева. Послесловие невозможно

На сцене я увидел его впервые в роли скандинава Оули в спектакле «Проданная колыбельная» и подумал: «Повезло Малому театру с героем славянской красоты и стати, эмоциональным арсеналом от вулканического кипения до тонкой лирики». В тот же вечер прослышал, что переманили его из новосибирского театра «Красный факел» — одного из лучших в те годы. И родилось чувство соболезнования новосибирцам.

Жил я тогда ещё в Ленинграде, в Москве бывал недолгими набегами и старался попасть на спектакли МХАТ, Малого или Театра имени Вахтангова. В Малом заранее сверялся, играет ли Евгений Матвеев, и таким образом в разные годы видел его Дунканом в «Макбете», Освальдом в «Привидениях», поручиком Яровым в «Любови Яровой», героем «Порт-Артура» Звонарёвым… Ни в одной роли он не позволил себе оставить зрителей без потрясения.

С той поры миновало более десятка лет. В скромном мосфильмовском кабинете беседовал я со своим добрым другом, сценарным редактором Нонной Леонидовной Быстровой. Не прерывая беседу, она позвонила по местному коммутатору, тихо осведомилась: 

— Ты появился? Завелась у меня заявка на сценарий. Ознакомься, если найдёшь время.

Через несколько минут дверь кабинета распахнулась, казалось, шире стены — вошёл Евгений Семёнович Матвеев, к тому времени уже известный режиссёр и актёр кино. Он обжог широкой улыбкой каждого, кто там пришёлся на ту пору, схватил несколько протянутых ему листочков и быстро вышел. Последействие от него осталось: все мы улыбались.

Вернулся он скоро, показалось даже, что через несколько минут. Такой человек мог читать на ходу и остановиться в коридоре – по всему было видно, что он не был привязан ни к столу, ни к креслу. Теперь он легко, в два прыжка, будто не коснувшись пола, достиг стола Быстровой, положил листы, отпрыгнул к выходу и только тогда, оглянувшись, протянул в нашу сторону руку с оттопыренным большим пальцем. Глаза его горели, лицо беззвучно смеялось. Он сразу ушёл.

— Это не пантомима, — пояснила Нонна Леонидовна. – Тема его проняла. Дар речи он обретёт в пределах часа.

— Н-да… Хорош! – произнёс я, тоже растеряв способность формулировать.

— Причём хорош во всём! – подхватила Быстрова, не щедрая на похвалы. – Работа с ним – это мне подарок за многие муки…

— Правда ли, что он совсем оставил сцену и весь ушёл в кинематограф? – спросил я.

Сведения подтвердились. На этот раз я мысленно выразил соболезнование Малому театру.

Нас познакомили, и я имел возможность наблюдать его на разных стадиях работы над некоторыми ролями и фильмами. Состояние запала было для него нормой. В нём он мог мыслить с неумолимой логикой. Но это была логика большого художника, а не равнинный поток рассуждений.

Для роли Макара Нагульнова он, как думалось многим, родился в деревне под Херсоном, где и солнце такое же щедрое, и русская речь с украинской так же причудливо и сочно перемешана, как на Дону. Но данные актёра и художественный образ – ещё не одно и то же.

Матвеев рано возненавидел удобную для посредственности «безжалостную эксплуатацию своих психофизических данных» и узнал трудную, но высокую цену истинного перевоплощения. «Зерно» образа Нагульнова он обнаружил в одиноком тюльпане на кургане в степи. Ветер яростно гнул беззащитный стебелёк, но тот не сламывался – выпрямлялся снова. В этом были душевная мощь и трагедия, которые воплотились на экране в упорной устремлённости революционного казака и его страдающем взгляде.

Довести представление о характере своего героя до локального образа – дар актёров-гигантов. Так обнаружил своего Петра Первого великий трагик Николай Константинович Симонов. Он убеждал меня, что открыл его в одной пушкинской строке: « Выходит. Лик его ужасен.//Движенья быстры. Он прекрасен»… Так или иначе, но оба актёра достигли эталонного эффекта: до сих пор мы сравниваем других актёров в роли Петра только с героем Симонова, а все исполнения роли Нагульнова — с воплощением Матвеева.

Впервые встретив Евгения Семёновича, многоопытный актёр и певец Леонид Утёсов спросил его, как ему удалось проделать путь «из грязи да в князи», что означало «от шолоховского казака Нагульнова до толстовского аристократа Нехлюдова». К Нехлюдову актёр шёл, взяв в проводники запоздалые мучения совести. Не теряя из виду эту путеводную звезду, ездил в Ясную Поляну и Хамовники, жадно наблюдал за потомственным князем Оболенским, приглашённым в фильм «Воскресенье» на эпизодическую роль, и утончённо аристократичным Вертинским.

Он был пытлив ко всему и ко всем. Искусству «быть другим» ему во многом помогал и врождённый интернационализм: с детства в его жизнь вошли две любимые женщины, мать, украинка Надежда Фёдоровна Коваленко, и русская учительница Валентина Николаевна Погорелова. А вокруг – греки, армяне, татары…

Ни к чему в жизни он не умел притронуться равнодушно. Рождённый «с солнцем в крови», он являл собой пример человека, для которого «чужого горя не бывает».

Пошлая привычка «созидателей» массовых представлений вытаскивать на стадионы героев кинокартин дорого обошлась актёру Матвееву. Ещё на съёмках «Поднятой целины» лошадь с лёту рванула в сторону от ослепившего её света прожекторов, и всадник рухнул на землю, застряв ногой в стремени. Его долго лечили. От настойчивых просьб и даже партийных призывов скакать в облике Нагульнова по гаревым дорожкам стадионов он отказался. Тогда ему предложили тачанку. Тачанку эту не ремонтировали со времен Гражданской войны, она развалилась на полном ходу, и на этот раз актёр вышел из строя с тяжёлым диагнозом. Приведя его в относительный порядок, врачи дали ему пожизненную инвалидность второй группы. Разве что в роли недавнего фронтовика Владимира Федотова из фильма «Родная кровь» можно было заподозрить остаточные признаки тяжелой травмы. За этот фильм, гордость советского киноискусства, его создателям. режиссёру Кулиджанову и артистам Вие Артмане и Евгению Матвееву был вручён приз международного кинофестиваля в Буэнос-Айресе «За красоту человеческой души»…

Превосходны были актёрские работы Евгения Семёновича в фильмах «Дом, в котором я живу», «Я – Шаповалов Т.П.», «Пугачёв», хотя мятущаяся душа малограмотного вожака народного бунта не спасла от поражения неровный сценарий с визуальным взглядом на события, перетряхнувшие Россию ХVIII века.

Казалось бы, в кинорежиссуру Матвеев ушёл не от хорошей жизни — после суровой травмы. Но в действительности он словно вылетел на родные просторы. Окунулся в новую для себя профессию неистово, убеждённый в правоте своих постановочных замыслов и решений. По-другому у него и быть не могло. Он подарил нам сконцентрированной мысли и энергии фильм «Цыган» по известной повести А. Калинина.

Избежав сериала, он успешно превысил успех литературного оригинала. Чувством кинематографических законов во времени и пространстве он владел безукоризненно.

В завидном партнёрстве с Людмилой Хитяевой актёр Евгений Матвеев блистает в заглавной роли Будулая. Такой же сердечностью пронизан фильм «Почтовый роман» — о романтической любви, возникшей за сорок минут знакомства в поезде. Влюблённым не судьба была встретиться. Он – знаменитый вожак революционного бунта на Черноморском флоте лейтенант Шмидт – был казнён, она проживала серую жизнь скромной совслужащей, храня единственный источник душевного света — его письма.

Картина получилась необычной для советского кинематографа и заслужила признание зрителей, а затем и премию кинофестиваля.

Но более всего развернулось могучее дарование Матвеева в кипоэпопее по роману Петра Проскурина «Любовь земная» и «Судьба». Он вложил себя в это насыщенное душевной мощью сквозное действие как постановщик и исполнитель главной роли Захара Дерюгина. Подлинно народное кино отзывается в поколениях, не знавших жизни своей страны ни в нелегкие довоенные, ни в трагические военные годы минувшего века.

 Матвеев с экранов вопиет о неравнодушии к родине и соотечественнику. Так при жизни горел он протестом, видя спокойно ремесленных актёров и режиссёров. «Зрители же идут на спектакль или фильм с надеждой на потрясение! – повторял он. – Они же не просто платят деньгами – они верят нам!» О, как нужно сегодня во сто раз усилить его голос!..

Послесловие к его творчеству невозможно. Он с нами. Он не может покинуть нас, как не могут уйти из нашей жизни русское слово и русская песня, как бы ни куражились над ними шоумены разных пород и племён..

Скоро пять лет, как он ушёл из жизни... С того дня испытываю я непреходящее чувство соболезнования себе и моим соотечественникам...

Экраны кино и телевидения хоть и редко, но возвращают его творения в их первородной взволнованности.

Что же мы не воздаём его памяти нашу любовь и благодарность? Пора открыть хотя бы мемориальную доску великому художнику кино и театра. Да любое количество памятных знаков в честь великого сына России только украсило бы лицо российской столицы!