slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

Всё будет хорошо…

Из повести «Белый танец»

Вего распоряжении было два свободных часа. Поехал в Сокольники. Заварин хотел миновать храм, но в темноте увидел усатого офицера, входящего в распахнутые ворота. Ноги сами повели следом за ним.
В правом приделе на лавочке сидела старушка в истёртом платке. Почти шёпотом спросил её: где поставить свечку за упокой? Она указала на стол, усеянный горящими и тлеющими свечами. Не умел он ни ставить в гнездо свечку, ни зажигать её другой, ни молиться. Повторял движения офицера, и вдруг видение — отец Ирины, в блекло-голубых глазах его пронзительно звучал вопрос: «За что?». Упокой твою душу, раб Божий Николай.

Священник стоял возле аналоя, что-то говорил столпившимся перед ним прихожанам. Расслышал только: «Красная армия. Благочестие»… Какие, казалось бы, малосочетаемые слова, да в храме! Икон было много, но люди отдавали предпочтение образу, что в левом приделе Петра и Павла; по очереди подходили, прислонялись к иконе лбами, целовали, крестились в поклоне и отступали в сторону. Не утерпел Андрей, снова спросил старушку: «Что за икона?». «Иверской Божией Матери, милок, висела на Иверских воротах у Красной площади, она святая, спасала Москву», — говорила женщина, качая головой.
Андрей постоял немного, взял свечку и ступил к иконе. Совсем близко не мог подойти, а уж тем более прикоснуться к стеклу. И лишь всматривался в кроткий образ. Неужели эта женщина спасала Россию? Что же нам, солдатам, остаётся делать?
И рука его мелко осенила грудь.
Заварин вышел из ворот храма. Дождь семенил по мостовой, окатывая прохожих.
В квартире было уныло, а главное – чуждо, как будто он не жил здесь пять лет назад с женой и малышом (поди, вырос до потолка!). Теперь они далеко в Ташкенте. Всё ушло, не оставив в душе крепкой завязи в их отношениях, чтобы они могли прорасти листвой семейной, где, ну не любовь, а хотя бы добротная жизнь. И это ощущение пугало Заварина, но ничего не мог с собой поделать, слишком крепко связал свою судьбу с Бакановой.
И вот тут, вопреки здравомыслию, Андрей повёл себя необъяснимо. В собственной квартире он крушил всё, что попадало под руки: посуду, хрусталь, люстру, зеркало; смешивал стекло с рассыпанной на пол крупой, ломал мебель, из шкафа вываливал костюмы, бельё, топтал сапогами, рвал на куски.
Андрей собрался уходить. В прихожей надевал шинель, и вдруг раздался звонок. Открыл дверь — на пороге стояла Ирина.
— Не ждали? — спросила она с рассеянной улыбкой, войдя в прихожую. Она обняла Заварина, стала истово целовать щёки, губы, он отвечал ей тем же, но спокойно и с грустью в глазах.
— Андрей Николаевич, почему вы не звонили мне? Хотя бы письмишко подкинули. Я бог знает, что подумала.
Заварин взял у неё пальто, повесил на вешалку.
— Извини, Ирочка. Я тут погром устроил.
Ирина вошла в комнату. Подложив руку к подбородку, с изумлением оглядывалась по сторонам, вышагивала по паркету, задевала ногой осколки стёкол, поваленные стулья, бельё, разорванные в клочья рубашки.
— Зачем вы это сделали!
Заварин освободил стул, поставил перед Ириной, сам сел на краешек кровати, заваленной посудой, книгами. Вынул их кармана шинели пачку «Беломора», дунул в папиросу и закурил.
От дыма, сладкого и страшно знакомого, у Бакановой слегка закружилась голова.
— Зачем? – переспросил Заварин. Махнул рукой по впалым щекам. – А чтобы немцу не досталось.
— Немцу!? — Ирина даже привстала, рассматривая Заварина, как будто что-то новенькое обнаружила в его измождённом и таком дорогом лице.
— Да, немцу. Неужели ты не видишь, что вокруг происходит? — поймал себя Заварин на том, что точно такую же фразу произнёс майор Лебяжин на Никольской летом, накануне войны.
— Не меньше вас вижу.
— Тогда должна знать, как самоотверженно строят москвичи укрепления, доты, траншеи, старики, дети, инвалиды. Мы готовы драться до конца.
— В этом и беда наша: не умеем драться до начала. Странный вы народ военный. Только приказы готовы выполнять. А чуть что, сдаётесь в плен, бежите от немца, задрав штаны, — и осеклась Ирина, поняв, куда её занесло. – Нет, я не про всех говорю, Андрей Николаевич. Мне ли, газетчику, не знать, сколько гибнет солдат и офицеров на подступах к Москве. И вообще, каково положение на фронте.
— Вот именно, «положение», — Заварин заходил по комнате, шаркая сапогами. Остановился перед Ириной, руки в брюки. — Истинные факты вы, газетчики, не можете знать или скрываете их. Иначе была бы паника. А этого делать нельзя. Вспомни Кутузова, отступал же он от Москвы, а потом что?
— Ну конечно, придёт время, и вспомним всех святых, Сергия Радонежского, Минина и Пожарского, Отечество. Когда всех прижмёт к стенке. Мы задним умом хороши.
Ирина подошла к Заварину вплотную, стала водить указательным пальцем по его влажному лбу и вискам. Прислонила голову к своему животу. Вот тут бы в самый раз сказать бы ему очень важное для них обоих.
— Я ведь не спорить с тобой пришла. Я хотела тебе сказать, Андрей… — В минуты волнения, она путалась в обращении. — Знаешь, милый, а поехали ко мне! Ты ведь так ни разу и не был у нас. С мамой познакомлю. Ну, что молчишь?
— Ты помнишь майора Лебяжина?
— Помню. Почему ты спрашиваешь? — вспыхнули щёки Ирины, и жар прокатился по всему телу.
— Майор рассказал, тебя вызывали на Лубянку.
— Ну, и что он?
— Застрелился. За день до войны, в ресторане «Славянский базар».
— Господи! – перекрестилась Ира. — На Лубянке он мне показался не таким, за кого выдавал. Жалко. Значит, за нами следят?
— Не думаю. Теперь им не до нас.
— Но ты, чувствую, не только об этом хотел сказать.
— Я, Иришка… Нет, не могу сейчас.
— Ну, вот и ты туда же, спаситель мой, — и грустно рассмеялась. Прижалась к его небритой щеке, испытывая накатывающую волну сладкой истомы. И тут же отпрянула:
— Ладно, квиты мы с тобой. Поехали. А то мне до комендантского часа надо уйму дел провернуть. — Перевела глаза на ералаш в комнате и нарочито строго сказала:
— Не валяйте дурака, Андрей Николаевич. И чтобы навели порядок. Проверю. Ишь, немца он ждёт!
У Воскресенского храма они остановились. Баканова вопросительно взглянула на Заварина:
— Зайдём вместе?
— Нет, иди одна, — он подтянул рукав шинели, глянул на часы. — Через пять минут приходи. Жду.
Сказать Ирине, что он не пошёл в церковь, так как буквально два часа назад ставил свечку, для Заварина было бы слишком простым объяснением. Вера в бога, как он считал, — состояние интимное, и никому не положено залезать в его душу, даже самому близкому человеку — Бакановой. Он восхитился, с какой лёгкостью и внутренним горением она вошла в это таинство. И не мог понять – что за сила владеет ею, чтобы вот так, просто, без оглядки ходить в церковь, стоять возле иконы и молиться, при этом испытывать чувства, которые не подвластны ему. Ведь живём-то все мы в условиях воинствующего атеизма, отринутые от мира возвышенного, однако не реального. Для Заварина смысл слов верующий и верящий — понятия слишком отдалённые друг от друга. Он считал себя верящим в целостность бытия вселенского масштаба — оно диктует законы. А если не исполняешь их, то следует воздаяние. Эту нехитрую истину наверняка понял его приятель Лебяжин, упредив надвигающийся рок встречным выстрелом. И разве минует кара Заварина за участие в арестах? И будет ли прощение? Где это произойдет, когда? На передовой? Ответа нет. Знал только одно: будет терзаться, и произносить, с трудом подбирая, слова молитвы «Отче наш»... Шёпотом. Не в тот ли момент сомкнутся два слова — «верующий» и «верящий»?
Наверное, неслучайно они встретились однажды на этом месте.
Заварин оглянулся в сторону парка. Там тишина и мёрзлый покой, убаюкиваемый жухлыми листьями, вспархивающими в серое небо. С западной стороны послышались мерные вздохи духового оркестра, играющего в такт, теперь уже танго: «Осень, прохладное утро, небо как будто в тумане…». Показалось. А может, бухала канонада?
Кто-то коснулся его плеча. Ирина! Поправила спадавшие на лоб шелковистые волосы, всегда такие волнующие. И вся она, несмотря на заметную худобу и усталость, выглядела вдохновенной и почему-то счастливой. Так, по крайней мере, показалось Заварину. Ну, разве можно было нарушить этот миг хлёстким известием об аресте её отца, в котором он принимал участие и носил в себе и не решался открыть! Допустим, я бы сказал ей, ничего, по сути, не изменилось бы. Отца-то не вернешь, а связь наша, такая хрупкая в эти дни, может порваться.
— Ты в какую сторону? – спросила она.
— Налево, — кивнул на парк «Сокольники», — и улыбнулся многозначительно.
— Я тоже хочу налево, — засмеялась Ирина, подхватила под руку Заварина. И добавила:
— Помнишь «белый танец»?
— Ещё бы...
Вместе дошли до метро.
У входа потоптались в нерешительности. А так хотелось друг друга обнять, расцеловать! Да не смели – стыдно.
Он пошёл в сторону трамвайной остановки, она же стала спускаться по лестнице. Он уже был на приличном расстоянии от метро, как услышал позади себя:
— Андрей Николаевич!
Обернулся. Ирина подбежала к нему, запыхавшись. Выставила сумочку, раскрыла её. Вытащила что-то, зажатое в кулаке, вложила в его ладонь… Иконка Божьей матери.
— Это тебе. Наденешь на шею и носи, не снимая. Бог даст, всё будет хорошо.
Заварин отпрянул, мгновенно переложил иконку в руку Ирины.
— Спасибо, Иришка. Не положено, — и быстро зашагал по аллее.
 
Сергей ЛУКОНИН

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: