Комментариев пока нет
Уберите культуру — и развалится страна!
Геннадию Гладкову — 85!
Геннадий Игоревич Гладков
Геннадию Игоревичу Гладкову – 85! Много лет знаю его и не перестаю восхищаться его великим талантом, преданностью своему делу, мудростью, мужеством и силой духа. Обаянием его удивительный личности.
Он — враг пошлости и безвкусия в искусстве, заботник о российской культуре. Благодаря таким людям, как он, из нашего словаря не уходят слова «порядочность», «скромность», «уважение к ближнему».
Геннадий Игоревич – эпоха в русском музыкальном искусстве. Среди живущих сегодня на наших пространствах, пожалуй, нет человека, который бы не знал его мелодий, — даже если он не сразу вспомнит имя сочинителя. Гладков, считающий, что музыка должна быть разной — чувственной, смешной, грустной и страшной, стал композитором для всех возрастов и вкусов в современной России.
Народный артист России, лауреат двух премий «Ника», премии «Золотое слово», академик Национальной академии кинематографических наук и искусств, заслуженный деятель искусств РФ, не любящий говорить о своих званиях и наградах.
Его мелодии звучат в более чем 110 художественных, анимационных, документальных и научно-популярных фильмах. Кроме того, в послужном списке Гладкова 30 спектаклей, более десятка мюзиклов, включая «Обыкновенное чудо», «Голубой щенок», оперу «Старший сын», балет «Вий».
Он — враг пошлости и безвкусия в искусстве, заботник о российской культуре. Благодаря таким людям, как он, из нашего словаря не уходят слова «порядочность», «скромность», «уважение к ближнему».
Геннадий Игоревич – эпоха в русском музыкальном искусстве. Среди живущих сегодня на наших пространствах, пожалуй, нет человека, который бы не знал его мелодий, — даже если он не сразу вспомнит имя сочинителя. Гладков, считающий, что музыка должна быть разной — чувственной, смешной, грустной и страшной, стал композитором для всех возрастов и вкусов в современной России.
Народный артист России, лауреат двух премий «Ника», премии «Золотое слово», академик Национальной академии кинематографических наук и искусств, заслуженный деятель искусств РФ, не любящий говорить о своих званиях и наградах.
Его мелодии звучат в более чем 110 художественных, анимационных, документальных и научно-популярных фильмах. Кроме того, в послужном списке Гладкова 30 спектаклей, более десятка мюзиклов, включая «Обыкновенное чудо», «Голубой щенок», оперу «Старший сын», балет «Вий».
Многие давно знают, что Гладков — самозабвенный труженик, вечный данник Её величества музыки, добрый и отзывчивый человек, талантлив щедро, размашисто, безоглядно. Но шесть лет назад, когда на него обрушилась тяжёлая болезнь, довелось узнать и ещё одну удивительную грань его характера – мужество, упорство, стойкость. Ибо та решимость, с которой он вознамерился преодолеть недуг, показала его родным и друзьям мощь гладковского характера. Уже через полгода, после упорных и болезненных занятий Геннадий Игоревич начал репетировать с оркестром свои новые сочинения, а затем и записывать их на Мосфильме.
Из известных персонажей он более всего, наверное, похож на Гоголя – стремительным профилем, быстрой, взволнованной речью, острым, внимательным взглядом, высоким звучным голосом — разве что без гоголевской важности, которую тот на себя напускал во второй половине жизни.
Мюзиклов у Гладкова больше десятка, включая последние «Доходное место» и «Голубой щенок».
Потрясающий мелодизм, некое весёлое озорство, торжественная патетика, лиризм, богатая ритмика, щедрые, неожиданные гармонии, свежесть музыкального рисунка — всё это Геннадий Гладков. Он сочинил массу музыки для театра — тоже всегда узнаваемой, неизменно принимаемой зрителем на ура. Адекватное представление о российском театре и кино последнего полувека немыслимо без дерзких и вдохновенных мелодий Гладкова.
— Газета «Слово» благодарит тебя, Геннадий Игоревич, за возможность побеседовать с тобой в канун славной и внушительной даты – 85-летия со дня рождения.
Геннадий Гладков – имя громкое в музыкальном мире России. Твои песни, твои мелодии из «Бременских музыкантов», «Обыкновенного чуда», из мюзиклов, идущих в театрах России и за рубежом, давно стали народными, их поют и играют на сотнях концертных площадок нашей страны и ближнего зарубежья. Как ты сам оцениваешь своё творчество с высоты прожитых лет? Все ли задуманное удалось? Хотя сам могу сказать: никогда всё задуманное не удаётся…
— Да-да… (смеются.) Конечно. Я же был химик по первому образованию. И вот когда я из химии уходил в музыку, у меня была одна задача: научиться у хороших людей тому, к чему я стремился — сочинять музыку. И мне удалось это сделать. Я поступил в училище при консерватории, потом окончил консерваторию. Учился в аспирантуре при консерватории, затем несколько лет преподавал там же. Это из того, что мне удалось выполнить.
Что же касается творческих замыслов, то ты правильно сказал: не всё задуманное удалось выполнить. Вот сейчас вышла одна пластинка из моих симфонических пьес, которые мало кто знает, — для тех, кто думает, что я пишу только весёлые песенки. Играет государственный симфонический оркестр имени Светланова под управлением Владимира Юровского.
Мы собрали в этой пластинке то из моего, что исполнял он.
— Прекрасно, прекрасно…
— А вот это запись музыки к спектаклю «Тиль». Теперь, слава Богу, этот спектакль уже не идёт. Он был неудачен…
— Это в Театре на Малой Бронной?
— Да-да. Музыку мы записали с их ансамблем. В память об этом спектакле и в память о моём друге Марке Захарове. Он ставил в «Ленкоме» «Тиля», который имел огромный успех. Это было потрясение для театральной Москвы. Эту музыку мы и оставили на память. Записали два диска — один симфонический, другой с поп-ансамблем. А сейчас работаем над пластинкой под названием «Разлучённые» по сказке Олеши «Три толстяка».
Последние два дня записывали на «Мосфильме» эту, более «демократическую» музыку. Там песни из фильма, который снимал режиссёр Николай Серебряков, а художницей была его жена Алина Спешнева. Их уже нет. Эта пластинка в память и о них тоже.
Конечно, исполнителей, которые были тогда и там, уже не найти. Миша Боярский замечательно поёт и пел тогда. Но теперь он мне сказал: «У меня с голосом не так хорошо. Мне сложно петь высокие ноты». Это понятно. То же и с нашей гениальной Алисой Бруновной Фрейндлих. Кстати, мне достали пластинку, где поют Фрейндлих и Боярский. Это записи тех лет, когда они пели в театре «Ленсовета» в постановке И. Владимирова «Люди и страсти». С прекрасными голосами. Лучших исполнителей я с тех пор не знал. Их и нет.
А здесь мы нашли в Театре оперетты хорошего мальчика Пашу (Иванова). Он в моём мюзикле «Доходное место» поёт главную роль (Жадова). Идёт с успехом до сих пор, что для меня удивительно. Всё-таки мюзикл не такая лёгкая вещь. Но публика воспринимает её очень хорошо. Вообще, я не люблю долго смотреть свои вещи, а тут ходил пять раз – так они «заводят»! Когда у меня плохое настроение, понимаю: нужно пойти в театр!..
И молодёжь, и люди пожилые благодарили за спектакль. Что ж, сделан он и поучительно, и развлекательно, и весело. Не занудно, а лихо. Молодцы! К нашему удивлению, нас, слава Богу, даже пресса поддержала. Нашли мы лучших певцов, они будут петь на пластинке, которую готовим. В «Разлучённых» разлучили мальчика и девочку и вместо неё сделали куклу. Потом она оживает, и они соединяются. Мы убрали всю сатирическую линию «толстяков», которую и так все знают. Таких «толстяков» в России всегда было много.
А ведь эту сказку на сцене впервые поставил Василий Ливанов. Это был его дипломный спектакль при выпуске из Щукинского училища. Я написал музыку, и он очень нервничал, как бы я ни использовал её в кино. Он хотел, чтобы она осталась только в его спектакле. Тогда я написал совершенно новую музыку. Он послушал и сказал: «Ты меня утешил. Моей музыки там нет. Это другое произведение».
Для пластинки уже сделали обложку, будем монтировать. У меня там и хор поёт, и солисты, и ансамбль…
— Обязательно следует посмотреть. Даже по твоему рассказу видно, что ты весь в движении…
— Слишком в движении. Иногда мне даже хочется затормозить. Но тормозов нету. Всё-таки творчество тянет к себе. Сейчас у меня ещё одна сложная работа. В прошлом году я закончил балет «Возвращение Одиссея» по Гомеру…
— Да, слышал…
— Показал Андрею Борисовичу Петрову, балетмейстеру Кремлёвского балета. Ему очень понравилось, он хочет его ставить. Ищем площадку, где это осуществить.
— Здорово. Чудесно.
— Часть этих номеров Юровский уже сыграл с оркестром в концерте. Когда мой балетмейстер послушал, то сказал: «Оркестр играет по зависающей. Очень трудно, чтобы театральный оркестр сыграл как надо…». «И что же делать?» — спрашиваю… — «Если договоримся, запишем фонограмму. Под хорошую фонограмму будет удобнее танцевать. В общем, пока это всё на стадии подготовки. Но нервных затрат, волнений хватает: будет-не будет, получится-не получится…
— Ну, конечно!
— Но вещь готова. Партитура закончена и частично уже сыграна. И есть новые вещи. Я же не могу без новых.
— Ты не можешь, это уж точно!
— Любимая моя вещь, над которой сейчас работаю — осталось чуть-чуть, — это цикл вокальных номеров по басням Крылова. Называется «Ужин с Иван Андреевичем Крыловым». Будет как ужин. Его же любили приглашать на ужин…
— Он съедал всё!
— …Да, он был большой любитель трапезничать. Его приглашали, чтобы он что-то рассказывал публике. Я вот и хочу сделать, как ужин в каком-то приличном петербургском доме: он приходит ужинать и рассказывает свои басни. Басни разыгрываются, как сцены.
— И кто будет делать сценарий?
— Сценарий я почти сам сделал.
— Молодец!
— У меня же каждая басня — отдельная сцена. Уже есть действующие лица, готовы декорации, описано, где это происходит.
— Это очень интересно. Для какого театра ты это делаешь?
— Пока не знаю. Сначала надо сделать клавир, буду предлагать. Но уже предложил, чтобы Крылова пел замечательный певец Вячеслав Войнаровский!
— Известный исполнитель. Он — вылитый Крылов по комплекции!
— И потом у него шикарный голос. Он уже в годах, говорит: «Мне уже трудно по сцене бегать». А я ему: ты не будешь бегать, ты будешь сидеть в кресле. Они будут играть сцены, а ты будешь смотреть. Иногда будешь давать пояснения в конце — мораль. Самое главное, что эта вещь очень актуальна. Все крыловские басни про наше время!
— Это вечные басни…
— Он считал, что человек почти не меняется. В этом заключалась его философия. Человек как родился со своими желаниями, со своими страстями, так он и продолжается. Эпохи меняются, а он остаётся…
— Со своими добродетелями, со своими пороками. Да-да, так и есть. Это правда. И, кстати, это очень плохо понимают социальные преобразователи. Они думают: вот мы сотворим революцию, сделаем реформу, и люди станут другими. Дескать, бытие определяет сознание…
— А люди остаются всё те же.
— …а они остаются всё те же!
— В том-то и дело! Это идёт от того, что люди мало и невнимательно читают. Они думают, что басня это — так себе, школьная программа или шуточки. А там — очень глубокие вещи.
— Конечно. Геннадий Игоревич. А кто тебе помогает всё это делать?
— У меня есть два ученика. Слава Богу, я их в своё время воспитал. Андрюша Семёнов помогал мне делать «Доходное место». А с Крыловым сейчас работает мой второй ученик Славик Осминин. Я записываю свой черновичок, не очень красивый, потом он приходит, мы с ним всё это прочищаем, он играет, приносит. Я поправляю и потом уже печатаем на компьютере. Работа большая…
— А сколько — прости, я тебя перебью — часов в день ты работаешь?
— Когда идёт работа, могу работать целый день. Выскакиваю только пообедать, позавтракать. А когда мне говорят, что надо отдохнуть, отвечаю: пока идёт — нельзя прерывать.
— Так и есть…
— В своё время Василий Ливанов говорил: «Порыв не терпит перерыва!» Поэтому, когда идёт, когда Бог даёт — нужно успеть. Потому что иногда бывает: вот шло-шло и вдруг стоп! – будто кончается передача сверху. И осталась ерунда какая-то, а не идёт! Сижу день-два и — не могу! Говорят мне: ты всё написал, осталось всего два такта, что такое? Это как человек бежал-бежал и недобежал, остановился. А надо было добежать.
— А у тебя антенна выскочила…
— Да-да, перестала ловить. Марк Захаров, когда приходил, всегда спрашивал, показывая пальцем вверх: «Посещали тебя оттуда?» Я отвечал: вот сыграю, а ты решишь, посещали или нет. Поэтому этот момент нельзя упускать.
— Ты называл Захарова своим любимым режиссёром. Тебе с ним легче всего работалось?
— С ним работать было трудно. Но зато результат был хороший, я твёрдо это знал. Марк знал всё до конца. Его можно было спросить обо всём: какие декорации, какой актёр, где чего… Он мог нарисовать картину, которую я видел. Как в театре сцену, так он видел в кино экран.
— Сегодня есть такие режиссёры?
— Нет. В своё время и актёров не было. Мало. Когда работал в Петербурге в «Ленсовете» с Владимировым — он был совсем другого плана режиссёр.
— Это муж Алисы Бруновны?
— Да-да, муж Фрейндлих. Он был импровизатор. Когда его спрашивал, он говорил: «Я ещё сам не знаю, как это будет». И когда входил на сцену, начинал импровизировать — вот тут и получалось. А у Марка всё было заранее известно. Они все разные.
А сейчас — у меня такое впечатление — режиссёры просто не знают, что им делать после того, как перед ними были такие гиганты: Товстоногов в Петербурге, Ефремов, Табаков, Волчек, с которых начинался «Современник»… Ушли эти люди. Ну, я не говорю о том, что Театр Маяковского остался без головы. Театр Сатиры — тоже.
— Но ты с этими театрами не работал…
— Почему же, работал! С Захаровым в «Сатире», он ведь там начинал. Мы с ним делали «Проснись и пой».
— Помню, помню.
— Самый лёгкий спектакль, который у него прошёл без замечаний. Его же всё время «гнобили». У него же был первый спектакль «Разгром» по Фадееву в Театре Маяковского. Помнишь? С Джигарханяном в главной роли? Шум шёл по Москве. И он сразу попал в список «опасных» режиссёров.
В Театре Сатиры у него был спектакль «Банкет» — его закрыли. Сам он тоже ставил «Доходное место». Его тоже закрыли. Сплошные закрывания. А с «Проснись и пой» все были счастливы — и он, и театр, и чиновники…
Потом мы с ним там ставили спектакль «Темп-29» по пьесам Погодина. И к нему гениальные стихи написал Роберт Рождественский. И опять — пришли какие-то люди из ЦК партии, им не понравилось. Почему же? Один артист во время исполнения марша выронил медную тарелку, и она упала к ногам представителя ЦК. Тот посчитал, что это на него чуть ли не покушение было!?
И так на Захарова все набросились! Его каждый день вызывали и «драили». Марк первую седину так получил. И спас его Алексей Николаевич Косыгин, Председатель Совета министров СССР. Он вызвал этих людей и сказал: «Что вы лезете в искусство? Вы сельским хозяйством занимаетесь? Вот и занимайтесь! А вы лезете в театр и затеваете скандал с интеллигенцией! Зачем это нам?». И появилась статья в «Правде». Помню, сажусь в поезд Москва — Киев (у меня на студии Довженко была картина), смотрю, человек продаёт газеты. Беру «Правду», и на последней странице восторженная статья о том, какой это замечательный спектакль. Думаю, ну раз в «Правде» напечатано, значит, Марк живой, и все мы тоже. Потом с этим спектаклем ездили на гастроли в Болгарию.
Марку было сложно, для него самое страшное было, если станут разрушать его замысел. Он просто болел.
А я ему полностью доверял. Если он говорил, что нужно музыку сделать так, я так и делал. В большинстве случаев он оказывался прав. Лишь однажды он признался: «Да, нужно было сделать по-твоему, я виноват». Только очень «широкие люди» могут так себя вести.
До него у меня был только один такой случай — когда я написал музыку к кукольному спектаклю «Дон Жуан» у Сергея Владимировича Образцова. Петь песню Дон Жуана пригласил Боярского, которого тогда ещё не так хорошо знали. Когда он запел, Сергей Владимирович, который привык всё-таки к старой школе, мне говорит: «Боярский — тенор, баритон? Не могу понять!». Я ему отвечаю: «Это не тенор и не баритон, это — актёр поющий, и всё!». Слышу: «Он как-то мне очень сомнителен». А потом они повезли этот спектакль в Бельгию, и там был большой успех. Он показал мне статью со словами: «Очень нам понравилась песня в исполнении Боярского» — и сказал: «Я был не прав. Прошу прошения». Этот гениальный человек извинялся передо мной за то, что был неправ! Только «люди высокие» могли себе это позволить!
У таких бы людей поучиться. А то спесивость такая царит! Я — главный, а все остальные — никто! Теперь и театр-то уже не тот.
— Скажи, Геннадий Игоревич, как со временем, с возрастом менялся характер создаваемой тобой музыки? Её жанры?..
— Безусловно менялся. Когда я слушаю свою старую музыку теперь, то думаю: какой же я был весёлый, какое хорошее настроение было у меня. Сейчас другое — мне больше хочется влезть в какие-то философские, моральные категории…
Поэтому работаю с симфоническим оркестром, поэтому и с Крыловым хочется поработать, с его непростыми, умными баснями. Сейчас хочу сделать мюзикл – хочется развеяться после Крылова. В детстве я читал роман Майн Рида «Всадник без головы». Все его знают…
— Конечно!
— И мне пришла мысль: вот бы сделать такой мюзикл! Сейчас мы с поэтом Сергеем Плотовым определились, он сочиняет тексты и пьесу. Там очень много танцев, и мы хотим, чтобы труппа этих мустангов танцевала в прериях…
— Здорово! У тебя планов лет на пятнадцать!
— Дай Бог, чтобы здоровье было. Ещё приходится проверять к концертам новые ноты своих старых произведений. Сейчас кое-что печатается, что раньше не печаталось. Поэтому нужно вспоминать. Самое ужасное — это корректура, когда приносят набор, а там масса ошибок. И всё нужно вычистить. Это — ужасная работа!
У меня один корректор — мой старый ученик Серёжа Анашкин. Замечательный человек! Такой пунктуальный, каждую нотку проверяет! А вторая корректор — японка. Зовут её Саяка. Здесь уже японская пунктуальность. Когда они вдвоём «прочищают», я уверен, что всё будет хорошо.
— А где ты её нашёл?
— Ноты мне печатает одна женщина, которая работает в издательстве «Музыка», а сама живёт в Израиле. Она печатает много, целиком напечатала партитуру моей оперы «Старший сын».
А почему я вспомнил? Опера была поставлена в Театре Станиславского и Немировича-Данченко, у них сохранилась музыкальная запись этого спектакля. Дирижёр Юровский прослушал её и предложил записать на пластинку. Это — огромная работа. Для этого нужно было подготовить партитуру. А теперь ещё и найти средства. Встаёт вопрос о финансировании культуры. У нас с этим вопросом, как всегда, сложно.
Раньше было чуть легче. Министерство культуры делало заказ композитору, он приносил от театра заявку о желании поставить то или иное произведение. Если эту заявку принимали, то финансировали постановку. Сейчас такого нет. Сейчас мы свободны — можем писать что угодно, но потом должны сами ходить по театрам и устраивать своё произведение. А в театре заявляют: музыка нравится, с удовольствием бы поставили спектакль, но …денег нет. Найдёте деньги, то, пожалуйста, поставим. Но деньги нигде не валяются…
— И ты идёшь по второму кругу — искать деньги?
— Ну, нужно это всё как-то делать. Последние записи, пластинки я делаю за свой счёт.
— И сколько это стоит?
— Честно говоря, не знаю. Этим занимается мой менеджер Малик Алимов. Он оплачивает художника, оформление и печать. Эти пластинки сделаны по старой системе — они виниловые. Винил, кстати, мне даже больше нравится по звуку. Мягче.
— И качество воспроизведения хорошее?
— Да. В этом отношении мои дела обстоят неплохо, поскольку мои произведения идут по стране. Я получаю авторские и могу за свой счёт что-то сделать. А молодым композиторам, конечно, очень трудно. Поэтому нашим руководителям культуры нужно подумать, как возродить какие-то системы закупок произведений.
— Сейчас молодым очень трудно прорваться, мне кажется…
— Да-да. Очень трудно. Вот многие мои ученики стараются писать музыку понятную, как я их учил, не заумную, а такую, чтобы люди могли слушать и получать удовольствие. Но это сложно. Теперь в консерватории учат такой заумной музыке, которая потом никому не понятна, ни в какие уши не лезет.
В своё время всё добивались какой-то свободы. Сейчас свободы полно — пожалуйста. И ничего не создалось на этой свободе.
— А почему?
— Вот удивительно!
— Под прессом почему-то была хорошая музыка?
— Пробивали. И постановки были, и всё было. По всем видам искусства. В кино то же самое. Как стало можно всё, оказалось, что своей идеи и нет. Ведь на отрицании далеко не поедешь!
В театрах многие ставят, чтобы устроить гадость какую-то. Возьмут хорошее и изгадят – это считается «новым подходом». После того как в Большом театре изгадили «Руслана и Людмилу» по Глинке и Пушкину, стало понятно — предела этому нет. Какая-то там пивная на сцене! Ужас!
— Совершенно верно. Немножко отвлекусь. Собственно, ты уже начал отвечать на мой вопрос. Как бы ты оценил сегодняшнее состояние музыкальной культуры России? Появляются ли новые яркие имена среди композиторов-симфонистов, тех, кто работает в серьёзных жанрах? Есть ли открытия среди певцов в опере, в оперетте? Театр, как мы видим, затронут постмодернизмом, экспериментами по переделке классики, эротоманией на грани порнографии…
— Всё так, верно.
—…Происходит ли нечто подобное с музыкальными театрами? И если да, то можно ли поставить этому заслон?
— Ты понимаешь, дело в том, что в музыкальном театре есть своя система защиты. Если написано безобразно, то музыканты в оркестре могут просто отказаться играть. Могут и так поступить…
— Молодцы!
— А молодые композиторы наверняка есть, только мы их не знаем. Потому что им трудно «прорасти». Очень трудно. Если «семечко» попало в почву, его нужно поливать. А их не поливают…
— «Поливают», но не в том смысле.
— Да, это же всё описано. Я читаю сейчас Станислава Лема о технологии. Он говорит, что технологичность пропрётся и в искусство. Сейчас музыка технологичная — эстрадная, развлекалка самая лёгкая, она сегодня заполонила всё. Как редко по телевизору можно услышать серьёзную музыку! Раньше её было гораздо больше. В Москве у меня не ловится, а на даче я ловлю канал Mezzo (французский телеканал, посвящённый классической музыке, джазу, музыкальному фольклору и балету. — Ред.). Смотрю там международные симфонические концерты и оперы, балеты. Но ведь этого мало! Вот и получается, что, кроме эстрады, у нас ничего нет.
А эстрада сейчас тоже такая — опустившаяся. После таких гигантов, которые, конечно, были, она сейчас очень примитивная.
Я уверен, что, конечно, есть хорошие композиторы. Вон мои ученики. Андрей Семёнов — замечательный композитор! Он пишет мюзиклы и симфонические произведения. Но в кино и в театр прорваться очень трудно. Потом, знаете, к молодым есть какое-то недоверие. Мне рассказывали, как в одном театре искали пьесу. Говорят: возьмите у Гладкова чего-нибудь. Верят, что у Гладкова что-то есть, которое нигде не идёт. А молодому как? Он придёт в театр, его спросят: а вы кто? Я считаю, молодым нужно помогать. Финансово обязательно нужно помогать.
Потом композитор, если он долго не слышит своей музыки, просто «глохнет». Вот ты написал, а это никто не читает. Ты и писать больше ничего не захочешь.
— Правильно.
— То есть, посадил деревце, нужно на него посмотреть — выросло ли оно. А если нет, то зачем нужно было сажать и выращивать? Только силы тратить. Молодым надо помогать. У нас математикам, спортсменам помогают, а творческим людям помогают мало. Это ошибка.
— Да-да. Мне кажется, сегодня все музыкальные жанры забивает эстрада. С утра до поздней ночи на ТВ идут бесконечные конкурсы, слизанные или просто купленные за рубежом, – «Голос», «Точь-в-ночь», где толпятся исполнители, почему-то непременно поющие на английском языке и/или старательно копирующие западную попсу и её героев…
— Да-да. Всё правильно, и это ужасно.
— Неужто наши продюсеры считают, что отечественные композиторы не в силах создать что-то похожее на западные образцы?
— Наши хорошие современные композиторы и не будут писать такую музыку, какая им нужна, то есть барахло! А писать такую, какую писал, скажем Дунаевский, — сейчас не то время. А время диктует! Тогда был большой подъём. А сейчас — несколько унылое, застывшее состояние общества. Поэтому таких «прорывов» не видно. Помнишь, вот даже первые рок-группы были интересны. Сейчас даже такого нет. Был Володя Высоцкий, был Булат Окуджава, ещё вот вы (Трио Линник. — Ред.). Сейчас нет такого. Такое впечатление, что на культуру настолько не обращают внимания, что ей и заниматься никто не хочет.
— Ты сказал очень суровые слова. Звучат как приговор: никто не хочет заниматься культурой!
— Никто не хочет! Вот смотри. Что мы оставим в нашей архитектуре сегодняшнего дня? Вот эти страшные коробки?! Я их называю гробами, которые поставлены вертикально! В них живёт куча людей. Почему в Петербург едут? Потому, что там в центре можно на что-то посмотреть! Окраины уже и там такие же, как везде…
Я ещё почему так много читал, в частности, про Грецию? Сколько они там занимались искусством! А знаменитый клан Медичи в Италии? Сколько они вложили денег, чтобы привлечь именитых художников! И Рафаэль, и Микеланджело!… Они старались вложить деньги в вечные вещи, которые остались с нами на всю жизнь. Это искусство до сих пор на нас действует. Они создали то, что до сих пор лечит нашу душу. А если этого нет — так и будет серость. Мы можем летать на Луну, но при этом остаться на уровне питекантропов.
— Такое впечатление, что эти души вообще отсутствуют…
— …Как такое может быть?! Я в своё время читал, что врачи просили перед больными ставить красивые картины, чтобы больные смотрели на красоту. Красотой лечили человека! А сегодня, когда я смотрю иностранные концерты, меня пугает даже не то, что происходит на сцене. Я понимаю, эти люди больше ничего и не умеют, — а в зале все в восторге! Им это и нужно. Это очень страшно.
— Выражение «пипл хавает» давно стало модным…
— Да-да, люди с отсутствующим взглядом кричат «браво», аплодируют, раскачиваются. Как какое-то стадо!
— А возможно это как-то развернуть?
— Для того чтобы развернуть, надо какую-то новую политику проводить…
— У нас очень просело образование…
— …Да-да, конечно. Сколько раньше было музыкальных школ? Сейчас пойди устройся в музыкальную школу! Их позакрывали. А дети хоть немножко учились — это что-то давало для развития. Художественные школы тоже все закрыли. Сейчас всё это платное, платное… А люди не могут платить за это детям — не хватает средств.
Забывают, что культура очень много значит. В своё время умные греки переживали, что от своего великого искусства повернулись к войне: Александр Македонский пошёл на завоевание мира. Они стали растить только воинов, от культуры отвернулись, и она стала гибнуть.
— Но у Македонского воспитателем был Аристотель, который вооружил ученика могучей культурой…
— Воспитатель воспитателем, но Александр же хотел весь мир завоевать…
— И почти завоевал…
— …И государство рождало только воинов — как у нас сейчас спортсменов. А вот художников и музыкантов — увы…
— Ну, там сыграли не столько Афины или сам Македонский, сколько Спарта…
— Ну, Спарта всегда такая была. Мы со многими моими друзьями говорили, у нас общее мнение: искусство и культура — это важнейший элемент безопасности страны. Убери культуру — и развалится страна!
— Но в том, чтобы убрать культуру, кто-то очень заинтересован. Почему?
— Кто-то в этом заинтересован, а кто-то этого не понимает, думает, что делает хорошее, а на самом деле делает плохое. Я сразу вспоминаю нашего Черномырдина: «Хотели, как лучше…». Вот дали свободу искусству — делай, что хочешь. А оказывается, этого мало, надо ещё людям помогать делать хорошее.
— Им ещё надо помогать быть свободными и уметь быть свободными!
— Чтобы быть свободными, нужно людей научить, чтобы у них сначала выросла своя культура, чтобы они не летели на какую-нибудь гадость. Образование должно быть соответствующее.
— Полностью согласен. А с какими новыми своими работами за последние годы ты бы хотел познакомить зрителей и слушателей? Кое-что ты уже назвал...
— Во-первых, конечно, в Театре оперетты мюзикл «Доходное место» по пьесе Островского со стихами Юлия Кима в постановке Валерия Архипова, режиссура и балетмейстер. Он очень хорош! Молодая труппа, замечательно играют. Публика довольна. Всё наше родное, русское. Желание погулять и оправдаться: отрицательный герой — генерал Вишневский. Даже его мы сделали понятным: стал казнокрадством заниматься потому, что влюбился в молоденькую женщину и хотел её взять подарками, шикарным домом…
— Очень современно!
— …Она в ужасе: «Я же не заставляла вас всё это делать. Вы меня купили?!» И он поёт там арию, и тоже душевно, понятно…
— Ну, а Богомолов, новый режиссёр Театра на Малой Бронной, оставит твоего «Тиля»? Или уже снял?
— Мы вообще не хотим с этим театром дел иметь. Оттуда уехал Голомазов в Прибалтику (Сергей Анатольевич Голомазов, бывший художественный руководитель Театра на Малой Бронной. — Ред.). Ну, а Богомолов… С этим уровнем и этой философией дел иметь не хотим. Так взять и изуродовать всё!
— Всё понятно. Скажи, пожалуйста, есть, наверное, что-то, о чём я тебя не спросил, а ты бы хотел сказать. Что это?
— Я хотел бы сказать, что у нас сейчас много возможностей, много книг печатается. Когда у меня душа просит, я обращаюсь к своему внуку, и он заказывает книги через Интернет. Например, братьев Стругацких. Очень много полезного там нахожу: мы хотим лететь куда-то в далёкие миры, чего это стоит и как это мучительно страшно. А стоит подумать, нужно ли тратить на это такие огромные средства, когда у нас и здесь есть кому помогать. Нужно сначала людей поднять.
— Да дорог ещё нет нормальных!
— Вот-вот. Это пишет и Станислав Лем в «Сумме технологии»: сначала нужно всем обеспечить людей, а потом уж и полетать можно. А когда ещё ничего нет, куда лететь? Он считает, что ядерную энергию рано открыли, ещё не могут с ней толком справиться. И рано американцы на Луну полетели. Фундамента ещё нет такого.
— Вот-вот. А что ты думаешь о коронавирусе?
— У нас это будет ещё не раз повторяться. Видимо, мы так природу уже измучили, что она отвечает нам так — своими ударами.
Мы научились придумывать, а обуздать ещё не умеем. Вот все сейчас твердят про электронный разум. А как его обуздать потом? Он такое может натворить! Сначала тормоза придумайте, а потом поезжайте на машине. А то — машину купили и сразу поехали. А тормозов нет!
— Правильно, правильно! Хорошо, Геннадий Игоревич. Я вместе со многими твоими поклонниками долгие годы восхищаюсь твоим искусством, а также твоим мужеством и волей. Ты продолжаешь неутомимо и вдохновенно работать после тяжёлой болезни. Помоги тебе, Господи! Дай тебе сил всё сделать, что ты задумал!
— Спасибо, тебе. Это для меня очень важно.
Из известных персонажей он более всего, наверное, похож на Гоголя – стремительным профилем, быстрой, взволнованной речью, острым, внимательным взглядом, высоким звучным голосом — разве что без гоголевской важности, которую тот на себя напускал во второй половине жизни.
Мюзиклов у Гладкова больше десятка, включая последние «Доходное место» и «Голубой щенок».
Потрясающий мелодизм, некое весёлое озорство, торжественная патетика, лиризм, богатая ритмика, щедрые, неожиданные гармонии, свежесть музыкального рисунка — всё это Геннадий Гладков. Он сочинил массу музыки для театра — тоже всегда узнаваемой, неизменно принимаемой зрителем на ура. Адекватное представление о российском театре и кино последнего полувека немыслимо без дерзких и вдохновенных мелодий Гладкова.
— Газета «Слово» благодарит тебя, Геннадий Игоревич, за возможность побеседовать с тобой в канун славной и внушительной даты – 85-летия со дня рождения.
Геннадий Гладков – имя громкое в музыкальном мире России. Твои песни, твои мелодии из «Бременских музыкантов», «Обыкновенного чуда», из мюзиклов, идущих в театрах России и за рубежом, давно стали народными, их поют и играют на сотнях концертных площадок нашей страны и ближнего зарубежья. Как ты сам оцениваешь своё творчество с высоты прожитых лет? Все ли задуманное удалось? Хотя сам могу сказать: никогда всё задуманное не удаётся…
— Да-да… (смеются.) Конечно. Я же был химик по первому образованию. И вот когда я из химии уходил в музыку, у меня была одна задача: научиться у хороших людей тому, к чему я стремился — сочинять музыку. И мне удалось это сделать. Я поступил в училище при консерватории, потом окончил консерваторию. Учился в аспирантуре при консерватории, затем несколько лет преподавал там же. Это из того, что мне удалось выполнить.
Что же касается творческих замыслов, то ты правильно сказал: не всё задуманное удалось выполнить. Вот сейчас вышла одна пластинка из моих симфонических пьес, которые мало кто знает, — для тех, кто думает, что я пишу только весёлые песенки. Играет государственный симфонический оркестр имени Светланова под управлением Владимира Юровского.
Мы собрали в этой пластинке то из моего, что исполнял он.
— Прекрасно, прекрасно…
— А вот это запись музыки к спектаклю «Тиль». Теперь, слава Богу, этот спектакль уже не идёт. Он был неудачен…
— Это в Театре на Малой Бронной?
— Да-да. Музыку мы записали с их ансамблем. В память об этом спектакле и в память о моём друге Марке Захарове. Он ставил в «Ленкоме» «Тиля», который имел огромный успех. Это было потрясение для театральной Москвы. Эту музыку мы и оставили на память. Записали два диска — один симфонический, другой с поп-ансамблем. А сейчас работаем над пластинкой под названием «Разлучённые» по сказке Олеши «Три толстяка».
Последние два дня записывали на «Мосфильме» эту, более «демократическую» музыку. Там песни из фильма, который снимал режиссёр Николай Серебряков, а художницей была его жена Алина Спешнева. Их уже нет. Эта пластинка в память и о них тоже.
Конечно, исполнителей, которые были тогда и там, уже не найти. Миша Боярский замечательно поёт и пел тогда. Но теперь он мне сказал: «У меня с голосом не так хорошо. Мне сложно петь высокие ноты». Это понятно. То же и с нашей гениальной Алисой Бруновной Фрейндлих. Кстати, мне достали пластинку, где поют Фрейндлих и Боярский. Это записи тех лет, когда они пели в театре «Ленсовета» в постановке И. Владимирова «Люди и страсти». С прекрасными голосами. Лучших исполнителей я с тех пор не знал. Их и нет.
А здесь мы нашли в Театре оперетты хорошего мальчика Пашу (Иванова). Он в моём мюзикле «Доходное место» поёт главную роль (Жадова). Идёт с успехом до сих пор, что для меня удивительно. Всё-таки мюзикл не такая лёгкая вещь. Но публика воспринимает её очень хорошо. Вообще, я не люблю долго смотреть свои вещи, а тут ходил пять раз – так они «заводят»! Когда у меня плохое настроение, понимаю: нужно пойти в театр!..
И молодёжь, и люди пожилые благодарили за спектакль. Что ж, сделан он и поучительно, и развлекательно, и весело. Не занудно, а лихо. Молодцы! К нашему удивлению, нас, слава Богу, даже пресса поддержала. Нашли мы лучших певцов, они будут петь на пластинке, которую готовим. В «Разлучённых» разлучили мальчика и девочку и вместо неё сделали куклу. Потом она оживает, и они соединяются. Мы убрали всю сатирическую линию «толстяков», которую и так все знают. Таких «толстяков» в России всегда было много.
А ведь эту сказку на сцене впервые поставил Василий Ливанов. Это был его дипломный спектакль при выпуске из Щукинского училища. Я написал музыку, и он очень нервничал, как бы я ни использовал её в кино. Он хотел, чтобы она осталась только в его спектакле. Тогда я написал совершенно новую музыку. Он послушал и сказал: «Ты меня утешил. Моей музыки там нет. Это другое произведение».
Для пластинки уже сделали обложку, будем монтировать. У меня там и хор поёт, и солисты, и ансамбль…
— Обязательно следует посмотреть. Даже по твоему рассказу видно, что ты весь в движении…
— Слишком в движении. Иногда мне даже хочется затормозить. Но тормозов нету. Всё-таки творчество тянет к себе. Сейчас у меня ещё одна сложная работа. В прошлом году я закончил балет «Возвращение Одиссея» по Гомеру…
— Да, слышал…
— Показал Андрею Борисовичу Петрову, балетмейстеру Кремлёвского балета. Ему очень понравилось, он хочет его ставить. Ищем площадку, где это осуществить.
— Здорово. Чудесно.
— Часть этих номеров Юровский уже сыграл с оркестром в концерте. Когда мой балетмейстер послушал, то сказал: «Оркестр играет по зависающей. Очень трудно, чтобы театральный оркестр сыграл как надо…». «И что же делать?» — спрашиваю… — «Если договоримся, запишем фонограмму. Под хорошую фонограмму будет удобнее танцевать. В общем, пока это всё на стадии подготовки. Но нервных затрат, волнений хватает: будет-не будет, получится-не получится…
— Ну, конечно!
— Но вещь готова. Партитура закончена и частично уже сыграна. И есть новые вещи. Я же не могу без новых.
— Ты не можешь, это уж точно!
— Любимая моя вещь, над которой сейчас работаю — осталось чуть-чуть, — это цикл вокальных номеров по басням Крылова. Называется «Ужин с Иван Андреевичем Крыловым». Будет как ужин. Его же любили приглашать на ужин…
— Он съедал всё!
— …Да, он был большой любитель трапезничать. Его приглашали, чтобы он что-то рассказывал публике. Я вот и хочу сделать, как ужин в каком-то приличном петербургском доме: он приходит ужинать и рассказывает свои басни. Басни разыгрываются, как сцены.
— И кто будет делать сценарий?
— Сценарий я почти сам сделал.
— Молодец!
— У меня же каждая басня — отдельная сцена. Уже есть действующие лица, готовы декорации, описано, где это происходит.
— Это очень интересно. Для какого театра ты это делаешь?
— Пока не знаю. Сначала надо сделать клавир, буду предлагать. Но уже предложил, чтобы Крылова пел замечательный певец Вячеслав Войнаровский!
— Известный исполнитель. Он — вылитый Крылов по комплекции!
— И потом у него шикарный голос. Он уже в годах, говорит: «Мне уже трудно по сцене бегать». А я ему: ты не будешь бегать, ты будешь сидеть в кресле. Они будут играть сцены, а ты будешь смотреть. Иногда будешь давать пояснения в конце — мораль. Самое главное, что эта вещь очень актуальна. Все крыловские басни про наше время!
— Это вечные басни…
— Он считал, что человек почти не меняется. В этом заключалась его философия. Человек как родился со своими желаниями, со своими страстями, так он и продолжается. Эпохи меняются, а он остаётся…
— Со своими добродетелями, со своими пороками. Да-да, так и есть. Это правда. И, кстати, это очень плохо понимают социальные преобразователи. Они думают: вот мы сотворим революцию, сделаем реформу, и люди станут другими. Дескать, бытие определяет сознание…
— А люди остаются всё те же.
— …а они остаются всё те же!
— В том-то и дело! Это идёт от того, что люди мало и невнимательно читают. Они думают, что басня это — так себе, школьная программа или шуточки. А там — очень глубокие вещи.
— Конечно. Геннадий Игоревич. А кто тебе помогает всё это делать?
— У меня есть два ученика. Слава Богу, я их в своё время воспитал. Андрюша Семёнов помогал мне делать «Доходное место». А с Крыловым сейчас работает мой второй ученик Славик Осминин. Я записываю свой черновичок, не очень красивый, потом он приходит, мы с ним всё это прочищаем, он играет, приносит. Я поправляю и потом уже печатаем на компьютере. Работа большая…
— А сколько — прости, я тебя перебью — часов в день ты работаешь?
— Когда идёт работа, могу работать целый день. Выскакиваю только пообедать, позавтракать. А когда мне говорят, что надо отдохнуть, отвечаю: пока идёт — нельзя прерывать.
— Так и есть…
— В своё время Василий Ливанов говорил: «Порыв не терпит перерыва!» Поэтому, когда идёт, когда Бог даёт — нужно успеть. Потому что иногда бывает: вот шло-шло и вдруг стоп! – будто кончается передача сверху. И осталась ерунда какая-то, а не идёт! Сижу день-два и — не могу! Говорят мне: ты всё написал, осталось всего два такта, что такое? Это как человек бежал-бежал и недобежал, остановился. А надо было добежать.
— А у тебя антенна выскочила…
— Да-да, перестала ловить. Марк Захаров, когда приходил, всегда спрашивал, показывая пальцем вверх: «Посещали тебя оттуда?» Я отвечал: вот сыграю, а ты решишь, посещали или нет. Поэтому этот момент нельзя упускать.
— Ты называл Захарова своим любимым режиссёром. Тебе с ним легче всего работалось?
— С ним работать было трудно. Но зато результат был хороший, я твёрдо это знал. Марк знал всё до конца. Его можно было спросить обо всём: какие декорации, какой актёр, где чего… Он мог нарисовать картину, которую я видел. Как в театре сцену, так он видел в кино экран.
— Сегодня есть такие режиссёры?
— Нет. В своё время и актёров не было. Мало. Когда работал в Петербурге в «Ленсовете» с Владимировым — он был совсем другого плана режиссёр.
— Это муж Алисы Бруновны?
— Да-да, муж Фрейндлих. Он был импровизатор. Когда его спрашивал, он говорил: «Я ещё сам не знаю, как это будет». И когда входил на сцену, начинал импровизировать — вот тут и получалось. А у Марка всё было заранее известно. Они все разные.
А сейчас — у меня такое впечатление — режиссёры просто не знают, что им делать после того, как перед ними были такие гиганты: Товстоногов в Петербурге, Ефремов, Табаков, Волчек, с которых начинался «Современник»… Ушли эти люди. Ну, я не говорю о том, что Театр Маяковского остался без головы. Театр Сатиры — тоже.
— Но ты с этими театрами не работал…
— Почему же, работал! С Захаровым в «Сатире», он ведь там начинал. Мы с ним делали «Проснись и пой».
— Помню, помню.
— Самый лёгкий спектакль, который у него прошёл без замечаний. Его же всё время «гнобили». У него же был первый спектакль «Разгром» по Фадееву в Театре Маяковского. Помнишь? С Джигарханяном в главной роли? Шум шёл по Москве. И он сразу попал в список «опасных» режиссёров.
В Театре Сатиры у него был спектакль «Банкет» — его закрыли. Сам он тоже ставил «Доходное место». Его тоже закрыли. Сплошные закрывания. А с «Проснись и пой» все были счастливы — и он, и театр, и чиновники…
Потом мы с ним там ставили спектакль «Темп-29» по пьесам Погодина. И к нему гениальные стихи написал Роберт Рождественский. И опять — пришли какие-то люди из ЦК партии, им не понравилось. Почему же? Один артист во время исполнения марша выронил медную тарелку, и она упала к ногам представителя ЦК. Тот посчитал, что это на него чуть ли не покушение было!?
И так на Захарова все набросились! Его каждый день вызывали и «драили». Марк первую седину так получил. И спас его Алексей Николаевич Косыгин, Председатель Совета министров СССР. Он вызвал этих людей и сказал: «Что вы лезете в искусство? Вы сельским хозяйством занимаетесь? Вот и занимайтесь! А вы лезете в театр и затеваете скандал с интеллигенцией! Зачем это нам?». И появилась статья в «Правде». Помню, сажусь в поезд Москва — Киев (у меня на студии Довженко была картина), смотрю, человек продаёт газеты. Беру «Правду», и на последней странице восторженная статья о том, какой это замечательный спектакль. Думаю, ну раз в «Правде» напечатано, значит, Марк живой, и все мы тоже. Потом с этим спектаклем ездили на гастроли в Болгарию.
Марку было сложно, для него самое страшное было, если станут разрушать его замысел. Он просто болел.
А я ему полностью доверял. Если он говорил, что нужно музыку сделать так, я так и делал. В большинстве случаев он оказывался прав. Лишь однажды он признался: «Да, нужно было сделать по-твоему, я виноват». Только очень «широкие люди» могут так себя вести.
До него у меня был только один такой случай — когда я написал музыку к кукольному спектаклю «Дон Жуан» у Сергея Владимировича Образцова. Петь песню Дон Жуана пригласил Боярского, которого тогда ещё не так хорошо знали. Когда он запел, Сергей Владимирович, который привык всё-таки к старой школе, мне говорит: «Боярский — тенор, баритон? Не могу понять!». Я ему отвечаю: «Это не тенор и не баритон, это — актёр поющий, и всё!». Слышу: «Он как-то мне очень сомнителен». А потом они повезли этот спектакль в Бельгию, и там был большой успех. Он показал мне статью со словами: «Очень нам понравилась песня в исполнении Боярского» — и сказал: «Я был не прав. Прошу прошения». Этот гениальный человек извинялся передо мной за то, что был неправ! Только «люди высокие» могли себе это позволить!
У таких бы людей поучиться. А то спесивость такая царит! Я — главный, а все остальные — никто! Теперь и театр-то уже не тот.
— Скажи, Геннадий Игоревич, как со временем, с возрастом менялся характер создаваемой тобой музыки? Её жанры?..
— Безусловно менялся. Когда я слушаю свою старую музыку теперь, то думаю: какой же я был весёлый, какое хорошее настроение было у меня. Сейчас другое — мне больше хочется влезть в какие-то философские, моральные категории…
Поэтому работаю с симфоническим оркестром, поэтому и с Крыловым хочется поработать, с его непростыми, умными баснями. Сейчас хочу сделать мюзикл – хочется развеяться после Крылова. В детстве я читал роман Майн Рида «Всадник без головы». Все его знают…
— Конечно!
— И мне пришла мысль: вот бы сделать такой мюзикл! Сейчас мы с поэтом Сергеем Плотовым определились, он сочиняет тексты и пьесу. Там очень много танцев, и мы хотим, чтобы труппа этих мустангов танцевала в прериях…
— Здорово! У тебя планов лет на пятнадцать!
— Дай Бог, чтобы здоровье было. Ещё приходится проверять к концертам новые ноты своих старых произведений. Сейчас кое-что печатается, что раньше не печаталось. Поэтому нужно вспоминать. Самое ужасное — это корректура, когда приносят набор, а там масса ошибок. И всё нужно вычистить. Это — ужасная работа!
У меня один корректор — мой старый ученик Серёжа Анашкин. Замечательный человек! Такой пунктуальный, каждую нотку проверяет! А вторая корректор — японка. Зовут её Саяка. Здесь уже японская пунктуальность. Когда они вдвоём «прочищают», я уверен, что всё будет хорошо.
— А где ты её нашёл?
— Ноты мне печатает одна женщина, которая работает в издательстве «Музыка», а сама живёт в Израиле. Она печатает много, целиком напечатала партитуру моей оперы «Старший сын».
А почему я вспомнил? Опера была поставлена в Театре Станиславского и Немировича-Данченко, у них сохранилась музыкальная запись этого спектакля. Дирижёр Юровский прослушал её и предложил записать на пластинку. Это — огромная работа. Для этого нужно было подготовить партитуру. А теперь ещё и найти средства. Встаёт вопрос о финансировании культуры. У нас с этим вопросом, как всегда, сложно.
Раньше было чуть легче. Министерство культуры делало заказ композитору, он приносил от театра заявку о желании поставить то или иное произведение. Если эту заявку принимали, то финансировали постановку. Сейчас такого нет. Сейчас мы свободны — можем писать что угодно, но потом должны сами ходить по театрам и устраивать своё произведение. А в театре заявляют: музыка нравится, с удовольствием бы поставили спектакль, но …денег нет. Найдёте деньги, то, пожалуйста, поставим. Но деньги нигде не валяются…
— И ты идёшь по второму кругу — искать деньги?
— Ну, нужно это всё как-то делать. Последние записи, пластинки я делаю за свой счёт.
— И сколько это стоит?
— Честно говоря, не знаю. Этим занимается мой менеджер Малик Алимов. Он оплачивает художника, оформление и печать. Эти пластинки сделаны по старой системе — они виниловые. Винил, кстати, мне даже больше нравится по звуку. Мягче.
— И качество воспроизведения хорошее?
— Да. В этом отношении мои дела обстоят неплохо, поскольку мои произведения идут по стране. Я получаю авторские и могу за свой счёт что-то сделать. А молодым композиторам, конечно, очень трудно. Поэтому нашим руководителям культуры нужно подумать, как возродить какие-то системы закупок произведений.
— Сейчас молодым очень трудно прорваться, мне кажется…
— Да-да. Очень трудно. Вот многие мои ученики стараются писать музыку понятную, как я их учил, не заумную, а такую, чтобы люди могли слушать и получать удовольствие. Но это сложно. Теперь в консерватории учат такой заумной музыке, которая потом никому не понятна, ни в какие уши не лезет.
В своё время всё добивались какой-то свободы. Сейчас свободы полно — пожалуйста. И ничего не создалось на этой свободе.
— А почему?
— Вот удивительно!
— Под прессом почему-то была хорошая музыка?
— Пробивали. И постановки были, и всё было. По всем видам искусства. В кино то же самое. Как стало можно всё, оказалось, что своей идеи и нет. Ведь на отрицании далеко не поедешь!
В театрах многие ставят, чтобы устроить гадость какую-то. Возьмут хорошее и изгадят – это считается «новым подходом». После того как в Большом театре изгадили «Руслана и Людмилу» по Глинке и Пушкину, стало понятно — предела этому нет. Какая-то там пивная на сцене! Ужас!
— Совершенно верно. Немножко отвлекусь. Собственно, ты уже начал отвечать на мой вопрос. Как бы ты оценил сегодняшнее состояние музыкальной культуры России? Появляются ли новые яркие имена среди композиторов-симфонистов, тех, кто работает в серьёзных жанрах? Есть ли открытия среди певцов в опере, в оперетте? Театр, как мы видим, затронут постмодернизмом, экспериментами по переделке классики, эротоманией на грани порнографии…
— Всё так, верно.
—…Происходит ли нечто подобное с музыкальными театрами? И если да, то можно ли поставить этому заслон?
— Ты понимаешь, дело в том, что в музыкальном театре есть своя система защиты. Если написано безобразно, то музыканты в оркестре могут просто отказаться играть. Могут и так поступить…
— Молодцы!
— А молодые композиторы наверняка есть, только мы их не знаем. Потому что им трудно «прорасти». Очень трудно. Если «семечко» попало в почву, его нужно поливать. А их не поливают…
— «Поливают», но не в том смысле.
— Да, это же всё описано. Я читаю сейчас Станислава Лема о технологии. Он говорит, что технологичность пропрётся и в искусство. Сейчас музыка технологичная — эстрадная, развлекалка самая лёгкая, она сегодня заполонила всё. Как редко по телевизору можно услышать серьёзную музыку! Раньше её было гораздо больше. В Москве у меня не ловится, а на даче я ловлю канал Mezzo (французский телеканал, посвящённый классической музыке, джазу, музыкальному фольклору и балету. — Ред.). Смотрю там международные симфонические концерты и оперы, балеты. Но ведь этого мало! Вот и получается, что, кроме эстрады, у нас ничего нет.
А эстрада сейчас тоже такая — опустившаяся. После таких гигантов, которые, конечно, были, она сейчас очень примитивная.
Я уверен, что, конечно, есть хорошие композиторы. Вон мои ученики. Андрей Семёнов — замечательный композитор! Он пишет мюзиклы и симфонические произведения. Но в кино и в театр прорваться очень трудно. Потом, знаете, к молодым есть какое-то недоверие. Мне рассказывали, как в одном театре искали пьесу. Говорят: возьмите у Гладкова чего-нибудь. Верят, что у Гладкова что-то есть, которое нигде не идёт. А молодому как? Он придёт в театр, его спросят: а вы кто? Я считаю, молодым нужно помогать. Финансово обязательно нужно помогать.
Потом композитор, если он долго не слышит своей музыки, просто «глохнет». Вот ты написал, а это никто не читает. Ты и писать больше ничего не захочешь.
— Правильно.
— То есть, посадил деревце, нужно на него посмотреть — выросло ли оно. А если нет, то зачем нужно было сажать и выращивать? Только силы тратить. Молодым надо помогать. У нас математикам, спортсменам помогают, а творческим людям помогают мало. Это ошибка.
— Да-да. Мне кажется, сегодня все музыкальные жанры забивает эстрада. С утра до поздней ночи на ТВ идут бесконечные конкурсы, слизанные или просто купленные за рубежом, – «Голос», «Точь-в-ночь», где толпятся исполнители, почему-то непременно поющие на английском языке и/или старательно копирующие западную попсу и её героев…
— Да-да. Всё правильно, и это ужасно.
— Неужто наши продюсеры считают, что отечественные композиторы не в силах создать что-то похожее на западные образцы?
— Наши хорошие современные композиторы и не будут писать такую музыку, какая им нужна, то есть барахло! А писать такую, какую писал, скажем Дунаевский, — сейчас не то время. А время диктует! Тогда был большой подъём. А сейчас — несколько унылое, застывшее состояние общества. Поэтому таких «прорывов» не видно. Помнишь, вот даже первые рок-группы были интересны. Сейчас даже такого нет. Был Володя Высоцкий, был Булат Окуджава, ещё вот вы (Трио Линник. — Ред.). Сейчас нет такого. Такое впечатление, что на культуру настолько не обращают внимания, что ей и заниматься никто не хочет.
— Ты сказал очень суровые слова. Звучат как приговор: никто не хочет заниматься культурой!
— Никто не хочет! Вот смотри. Что мы оставим в нашей архитектуре сегодняшнего дня? Вот эти страшные коробки?! Я их называю гробами, которые поставлены вертикально! В них живёт куча людей. Почему в Петербург едут? Потому, что там в центре можно на что-то посмотреть! Окраины уже и там такие же, как везде…
Я ещё почему так много читал, в частности, про Грецию? Сколько они там занимались искусством! А знаменитый клан Медичи в Италии? Сколько они вложили денег, чтобы привлечь именитых художников! И Рафаэль, и Микеланджело!… Они старались вложить деньги в вечные вещи, которые остались с нами на всю жизнь. Это искусство до сих пор на нас действует. Они создали то, что до сих пор лечит нашу душу. А если этого нет — так и будет серость. Мы можем летать на Луну, но при этом остаться на уровне питекантропов.
— Такое впечатление, что эти души вообще отсутствуют…
— …Как такое может быть?! Я в своё время читал, что врачи просили перед больными ставить красивые картины, чтобы больные смотрели на красоту. Красотой лечили человека! А сегодня, когда я смотрю иностранные концерты, меня пугает даже не то, что происходит на сцене. Я понимаю, эти люди больше ничего и не умеют, — а в зале все в восторге! Им это и нужно. Это очень страшно.
— Выражение «пипл хавает» давно стало модным…
— Да-да, люди с отсутствующим взглядом кричат «браво», аплодируют, раскачиваются. Как какое-то стадо!
— А возможно это как-то развернуть?
— Для того чтобы развернуть, надо какую-то новую политику проводить…
— У нас очень просело образование…
— …Да-да, конечно. Сколько раньше было музыкальных школ? Сейчас пойди устройся в музыкальную школу! Их позакрывали. А дети хоть немножко учились — это что-то давало для развития. Художественные школы тоже все закрыли. Сейчас всё это платное, платное… А люди не могут платить за это детям — не хватает средств.
Забывают, что культура очень много значит. В своё время умные греки переживали, что от своего великого искусства повернулись к войне: Александр Македонский пошёл на завоевание мира. Они стали растить только воинов, от культуры отвернулись, и она стала гибнуть.
— Но у Македонского воспитателем был Аристотель, который вооружил ученика могучей культурой…
— Воспитатель воспитателем, но Александр же хотел весь мир завоевать…
— И почти завоевал…
— …И государство рождало только воинов — как у нас сейчас спортсменов. А вот художников и музыкантов — увы…
— Ну, там сыграли не столько Афины или сам Македонский, сколько Спарта…
— Ну, Спарта всегда такая была. Мы со многими моими друзьями говорили, у нас общее мнение: искусство и культура — это важнейший элемент безопасности страны. Убери культуру — и развалится страна!
— Но в том, чтобы убрать культуру, кто-то очень заинтересован. Почему?
— Кто-то в этом заинтересован, а кто-то этого не понимает, думает, что делает хорошее, а на самом деле делает плохое. Я сразу вспоминаю нашего Черномырдина: «Хотели, как лучше…». Вот дали свободу искусству — делай, что хочешь. А оказывается, этого мало, надо ещё людям помогать делать хорошее.
— Им ещё надо помогать быть свободными и уметь быть свободными!
— Чтобы быть свободными, нужно людей научить, чтобы у них сначала выросла своя культура, чтобы они не летели на какую-нибудь гадость. Образование должно быть соответствующее.
— Полностью согласен. А с какими новыми своими работами за последние годы ты бы хотел познакомить зрителей и слушателей? Кое-что ты уже назвал...
— Во-первых, конечно, в Театре оперетты мюзикл «Доходное место» по пьесе Островского со стихами Юлия Кима в постановке Валерия Архипова, режиссура и балетмейстер. Он очень хорош! Молодая труппа, замечательно играют. Публика довольна. Всё наше родное, русское. Желание погулять и оправдаться: отрицательный герой — генерал Вишневский. Даже его мы сделали понятным: стал казнокрадством заниматься потому, что влюбился в молоденькую женщину и хотел её взять подарками, шикарным домом…
— Очень современно!
— …Она в ужасе: «Я же не заставляла вас всё это делать. Вы меня купили?!» И он поёт там арию, и тоже душевно, понятно…
— Ну, а Богомолов, новый режиссёр Театра на Малой Бронной, оставит твоего «Тиля»? Или уже снял?
— Мы вообще не хотим с этим театром дел иметь. Оттуда уехал Голомазов в Прибалтику (Сергей Анатольевич Голомазов, бывший художественный руководитель Театра на Малой Бронной. — Ред.). Ну, а Богомолов… С этим уровнем и этой философией дел иметь не хотим. Так взять и изуродовать всё!
— Всё понятно. Скажи, пожалуйста, есть, наверное, что-то, о чём я тебя не спросил, а ты бы хотел сказать. Что это?
— Я хотел бы сказать, что у нас сейчас много возможностей, много книг печатается. Когда у меня душа просит, я обращаюсь к своему внуку, и он заказывает книги через Интернет. Например, братьев Стругацких. Очень много полезного там нахожу: мы хотим лететь куда-то в далёкие миры, чего это стоит и как это мучительно страшно. А стоит подумать, нужно ли тратить на это такие огромные средства, когда у нас и здесь есть кому помогать. Нужно сначала людей поднять.
— Да дорог ещё нет нормальных!
— Вот-вот. Это пишет и Станислав Лем в «Сумме технологии»: сначала нужно всем обеспечить людей, а потом уж и полетать можно. А когда ещё ничего нет, куда лететь? Он считает, что ядерную энергию рано открыли, ещё не могут с ней толком справиться. И рано американцы на Луну полетели. Фундамента ещё нет такого.
— Вот-вот. А что ты думаешь о коронавирусе?
— У нас это будет ещё не раз повторяться. Видимо, мы так природу уже измучили, что она отвечает нам так — своими ударами.
Мы научились придумывать, а обуздать ещё не умеем. Вот все сейчас твердят про электронный разум. А как его обуздать потом? Он такое может натворить! Сначала тормоза придумайте, а потом поезжайте на машине. А то — машину купили и сразу поехали. А тормозов нет!
— Правильно, правильно! Хорошо, Геннадий Игоревич. Я вместе со многими твоими поклонниками долгие годы восхищаюсь твоим искусством, а также твоим мужеством и волей. Ты продолжаешь неутомимо и вдохновенно работать после тяжёлой болезни. Помоги тебе, Господи! Дай тебе сил всё сделать, что ты задумал!
— Спасибо, тебе. Это для меня очень важно.
Беседовал Виктор Линник.
Комментарии:
Статьи по теме:
Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий