slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

Цветы «Свободы»

Камни политы кровью палестинцев, а сквозь эти камни прорастают цветы свободы!
Мурад Судани, поэт, председатель
Всеобщего союза писателей и литераторов Палестины.

Между строчками живут шайтаны…
Арабская поговорка.

Ванька Гундя подложил свинью, однажды навалившись на штакетник с похмельной просьбой в глазах, выраженной скупо, но доступно:
– Андрюх, купи приблуду за сотку!
И тут же, чтоб уж наверное заинтересовать, достал –
большой, тяжёлый. С кнопочкой сбоку, на металлической «щеке» и рычажком-фиксатором сверху. Нажал на кнопочку, аккуратно подобрав пальцы, тёмные от въевшегося мазута и все заскорузлые, которые держишь в пожатии, как остатки какой-то изъеденной временем древней породы. Из продольной щели, проделанной в рукояти, с мягким клацаньем разложилось широкое лезвие с характерно отогнутым на сторону кончиком.
– Это чтобы шкуры сподручнее снимать, — объяснил Гундя природу загиба.
Ванька батрачил на дворе местной фермерши, за глаза называемой «Новорусская». Чинил трактора, разную прочую технику, возил дрова, воду, забивал и разделывал скот — словом, управлялся по хозяйству за харч и одёжку-обувку. Жил с другими батраками в надворной постройке с кирпичной печкой. Иногда отвязывался, уходил, прихватив что-нибудь из хозяйского инвентаря. Потом, как побитый пёс, возвращался. Крутился под окнами, стараясь быть увиденным за каким-нибудь реабилитирующим его трудом.
– Зато лезвие острое! – выслушав необходимую при такой купле-продаже критику своего товара, заверил Ванька, а затем, подняв палку, легонько погнал длинную стружку, к концу свернувшуюся в колесо.
Нож, разумеется, был куплен…
Так я, сам того не зная, стал арабским террористом за пять лет до пересечения границы Израиля.


*   *   *

Русский складенец всегда был со мной, в каждой поездке. Дребезжал на откидном столике скоростного поезда, увозившего меня в Ульяновск. Вспарывал брюхи байкальским омулям. Оттягивал карман в ночной Москве. Резал чёрный хлеб и сырокопченую иркутскую колбасу в Шанхае, где в ноябре 2015 года состоялась первая двусторонняя встреча молодых писателей Китая и России. Прошёл турецкий контроль в печально памятном Стамбуле, через который мы, участники российской группы, летели в Амман по пути в Палестину – там с 21 по 27 августа этого года проходил международный форум, собравший деятелей культуры из нескольких стран.
…Утром 21 августа в амманском аэропорту нас встречали представители департамента культуры Палестины. Сюда, в столицу Иордании, прибыли иностранные делегаты из Испании, Франции, Италии и России. Поэты, прозаики, профессиональные фотографы, кинематографисты. Русская группа составилась из председателя Иностранной комиссии СП России Олега Бавыкина, известного писателя, главного редактора «Роман-газеты» Юрия Козлова и меня. Автобус, который должен был доставить делегатов сначала на иорданский, потом на израильский пограничные пункты, уже стоял на парковочной площадке.
Пески, колючки, холмы. Вот и всё, что ловит объектив фотоаппарата. Бесконечный лунный пейзаж за окном. Страшно выйти и остаться навсегда. Иногда, впрочем, – нагромождения каких-то городков, селений из бетонных блоков. Или откуда ни возьмись – развалины сродни тем, что оставила в русских деревнях горбачёвская перестройка.
Едим малосъедобные булки с мясом и пряностями, запивая минералкой. Она приятно холодит плюсом к дуновению кондиционеров, которые включены во всём салоне.
Часам к девяти, когда на улице нагрелось адово и запахло жареным, прошли иорданский контроль, скопом отдав наши паспорта сопровождавшим нас палестинцам. И снова – пески, колючки, холмы…
Почти незаметно проезжаем знаменитый Иордан. Иссякший, охрипший от жары, он мелькнул в кустах неказистым ручейком – перешагнуть можно, не порвав штаны.
Здесь, на Западном берегу реки, кончается Иордания и начинается Палестина, оккупированная израильтянами.
Пейзаж меняется. Параллельно трассе – металлическая сетка заграждения, вдоль которой ходит чёрный араб в оранжевой безрукавке, сметая обильный придорожный мусор попеременно то в совок, то по ту – израильскую – сторону сетки. Впереди – караван автобусов. В перспективе – вышка на железных сваях, накрытая маскирующей сеткой. Это – граница.
Парень и девушка – евреи лет двадцати, вооружённые автоматами и облачённые в военную полевую форму – проверяют у нашего водителя документы. Заглядывают внутрь салона, но смотрят, кажется, почти дружелюбно.
Представитель департамента командует с вещами на выход. Нам следует отметиться в длинном низком здании, напомнившем писателю Козлову типовой советский курятник (а на деле служившем израильским пограничным пунктом) – и всё, мы в стране великого палестинского поэта Махмуда Дарвиша!
– Эй! Эй! Эй! – несколько раз крикнул человек, склонясь над моим багажом, уже проследовавшим сквозь рентгеновы лучи и поставленным на стол, на отшибе от других – испанских, французских и разных прочих шведов.
Я направлялся к раме металлоискателя, судорожно выгребая из карманов затесавшуюся российскую мелочь, и не обратил внимания, к кому обращается кричащий. Но потому, как все стали благоразумно обтекать меня, понял, что орут мне.
На ломаном русском израильтянка, работница таможенного контроля, к которой прибегли, чтобы наладить контакт с подозрительным гражданином:
– Есть ли у вас в сумке запрещённые к провозу предметы?
– Нет.
– Нож есть?
– Нож? Есть…
– Где он лежит?
Наклоняюсь над сумкой, чтобы расстегнуть. Отпрянули, как ошпаренные. Закричали на нескольких языках – английском, иврите и русском:
– Стойте, где стоите! Ничего не трогайте! Не трогайте руками!
Стою, где стою. Никого не трогаю руками.
– Где лежит ваш нож?!
Объясняю, смутно припоминая, где именно. Наконец, вызволяют на свет, вытряхнув бельё (sic!), зубную пасту со щёткой, книжки. Передают из рук в руки. Пробуют раскрыть. Обезьяны в зоопарке, которым в клетку следом за бананами бросили гранату. Предлагаю помощь. Тот же обезьяний ужас:
– Стойте, где стоите! Не трогайте руками!
Больше всех усердствует маленькая полная израильтянка в джинсах и футболке, с рацией на боку. Крутит-вертит. Тянет изо всех сил за лезвие, одновременно нажимая то на кнопку, то на рычажок. И снова – на кнопку. Нож, естественно, неожиданно раскладывается. Вскрик. В руке израильтянки – капли крови.
– Ну всё, теперь ты для них – главный враг! – шепчет подошедший сзади Бавыкин.
Является какой-то господин лет сорока в чёрной рубашке с длинными рукавами. Отзывает в сторону – меня и «переводчицу». Нож уже у него в руках. 
– Зачем вы везёте с собой этот нож?
– Я всегда его беру, в каждую поездку.
– Зачем?
– Резать.
– Резать?!
– Да. Что-нибудь из продуктов. Хлеб, колбасу, например.
Переглядываются. Не верят. Смотрят на нож. Потом на меня. Опять на нож. Он уже собран, но фиксатор не переведён в безопасное положение. Бритва в руках.
– Зачем вам такой длинный и острый нож?
– А это длинный?
– Да. Зачем?
– Я же сказал. Какой был, такой и взял…
Снова переглядываются. Говорят о чём-то на своём. Совещаются.
– Ну, хорошо, — переводит девушка. – Возьмите свой нож и спрячьте в сумку. Не открывайте её, пока вы находитесь в здании и на территории. Мы будем смотреть за вами в камеру видеонаблюдения. Если вы попытаетесь открыть сумку, вас задержат.
К этому времени наша делегация уже выстроилась перед паспортным контролем. Человек смотрит в паспорт. На меня. На мои чёрные очки, щетину, загар. В монитор компьютера. Снова в паспорт. Бросает руку, как шлагбаум, указывая на ряд кресел вдоль стены.
Проходит Козлов, затем другие участники. Неожиданно заворачивают ещё двоих – бородатого итальянца Марио, кинематографиста, и французскую поэтессу Патрицию.
– У Марио жена палестинка. У меня много виз в паспорте. У тебя – только одна, китайская. А чего они задержали эту француженку? – рассуждает Бавыкин.
Наша делегация, пройдя контроль, толчётся во дворе, под солнцем (видно сквозь стеклянную дверь). Курят, ждут отставших. Пьют минеральную воду. Иногда смотрят через стекло: скоро ли? Постепенно рассасываются. А мы всё сидим.
Бавыкину давно выдали пропуск, но он, как руководитель российской группы, решает остаться – вместо «языка». Он знает арабский и английский, а я только русский и его ненормативные формы. В России они помогают, а здесь вряд ли.
Ожидание начинает нервировать. От суматохи вокруг рябит в глазах. В ушах – хор иноплеменный. 
В «языке» вскоре объявилась крайняя необходимость: из кабинета напротив вышла длинноволосая израильтянка с моим паспортом в руках. Громко назвала по имени, обращаясь к залу. Показала следовать за ней. Уже в кабинете спросила, говорю ли по-английски или по-арабски. Объяснил, что плохо. Попросила выйти. Сама следом. Замкнула дверь на ключ. Вернулась с уже знакомой мне «переводчицей».
– Куда и с какой целью вы едете? – раскрыв и держа перед собой паспорт.
Отвечаю всё, что знаю о предстоящем форуме.
– Точный адрес, куда вы едете?
Называю Рамаллу, административную столицу Палестины.
– Где вы будете жить?
В отеле. В каком? Точно не знаю. С какой целью прибыли? Прибыл как русский писатель. Переглядываются. Не могут понять. Слово «писатель» для них, вероятно, то же, что и граната, брошенная в связке с бананами. Провожу в воздухе рукой, изображая, как «пишу».
– Пи-са-тель?! – удивлённо и по слогам.
– Ну, книги пишу. Меня пригласили на международный культурный форум.
– Не очень быстро, пожалуйста. Я плохо понимаю, — просит переводчица.
– О чём вы пишите свои книги?..
Слушают как будто с недоверием, — должно быть, из-за того, что «переводчица» сначала плохо понимает, а потом плохо переводит. Или потому что я плохо объясняю.
– У меня и приглашение есть, — вынимаю главный козырь – распечатанный на черно-белом принтере листок формата А4 – официальный вызов за подписью Мурада Судани. Вернее, не вынимаю, а только заявляю, что такой вызов есть. Сам-то он лежит в моей сумке.
– В какой сумке? – быстро. – В большой?!
Нет, говорю, в маленькой. Где она, спрашивают. Отвечаю, что в зале. Просят принести.
– Мы будем следить за вами в камеру видеонаблюдения.
Марио и Патриция смотрят, как если бы я вышел из преисподней.
– О чём они спрашивают? Чего они от тебя хотят? Я звоню председателю Всеобщего союза палестинских писателей Мураду Судани, но он не берёт трубку, — быстро говорит Бавыкин.
– Приглашение им покажу. Может, отстанут.
– Тебе надо было побриться. И чёрные очки убрать в сумку. Они зацепились за тебя, потому что ты провозил нож. Зачем ты взял с собой нож?..
…Дотошно читают. И брови – то домиком (мол, не может быть!), то расползаются вдоль надбровных дуг (дескать, ну надо же...) Для чего-то копируют. И снова – град вопросов. Интересует точный адрес, куда я направляюсь.
– Я не знаю названия отеля! Я еду в составе группы. Нас встретили, мы должны ехать в отель.
– А кто знает точный адрес?
– Руководитель группы, наверное, знает.
– Где он?
– В зале. Ждёт меня.
– Позовите.
Олег Митрофанович застегнулся на все пуговицы. Пошёл впереди, развевая пиджачные фалды. Хорошо, что он надел пиджак и привинтил какой-то значок.
– Они в прошлом году не пропустили Магомеда Ахмедова, главного дагестанского поэта. Наверное, они приняли его за террориста, — рассказывает на ходу. Спустя минут двадцать выходим. Бавыкин о чём-то долго говорил с ними. Пару раз бросил, что у нас запланирована встреча с президентом Палестины. Назвал его имя. Уточнили, с чьим именно президентом. Олег Митрофанович терпеливо повторил. Но это всё равно не подействовало. Сказали ждать...
После нас в преисподнюю на недолго вызвали Марио, о чём-то спросили, а затем вынесли пропуск, и он ушёл. Вскоре прошла контроль разозлённая француженка. Покатила тяжёлую пухлую сумку, жужжа колёсиками и пылая красным лицом. Закурила белую папиросу, едва оказалась за стеклянной дверью.
Позвонил, наконец, Мурад. Сказал, что автобус с основной частью группы уже уехал, нас четверых ожидают у губернатора Иерихона. За нами пошлют машину. Как у нас дела? Скоро ли освободимся? Чего они хотят? Он, к сожалению, ничем помочь не может...
А нам откуда знать, чего они хотят? Мы сидим уже больше двух часов. Смотрим на однообразные толпы, которые рвутся за израильскую границу. Слушаем гвалт, сквозь который нет-нет да прорывается командный лай израильских служб. Толпы, процеженные через «ворота», оставляют после себя ремни, кепки, свёртки, какие-то другие вещи. За ними никто не возвращается, и они валяются тут же, под ногами.
– Это в основном паломники, — время от времени комментирует Бавыкин. – И палестинцы, которые возвращаются домой. Я не увидел среди них ни одного еврея.
Мысли о доме и евреях, вероятно, навеяли на Олега Митрофановича ностальгию, и он просит показать распечатку наших билетов в Россию. Машинально расстёгиваю сумку. Ту, где нож. Но, сам как ошпаренный, одёргиваю руки. «За мною же следят! Сейчас прибегут, схватят и унесут, прыгая по деревьям, в свой мёртвый город…»
И вот оно, кажется, началось:
– Andrei Antipin?! — на английском. Девушка лет двадцати пяти в военной униформе: жилетка цвета песка, чёрные берцы, рация, пистолет и разные прочие прибамбасы. В руках – мой паспорт. Косичка жёстко собрана на затылке резинкой.
Поднимаюсь, чтобы идти за ней. Проклинаю таможенников и Ваньку Гундю. Прошу Олега Митрофановича перевести, чего она хочет. Девушка категорично требует, чтобы человек в костюме и со значком на лацкане оставался на месте.
– У израильтян объявлена всеобщая мобилизация для мужчин и женщин, — вдогонку напоминает Бавыкин. Наверное, он хочет этим сказать, что нет никакой разницы, кто меня уведёт – вооружённый военный или вооружённая военная.
Ему всё же разрешают подойти, чтобы послужить переводчиком. Вопросы, в общем, те же: куда и зачем? Разговор окончен, а паспорт не возвращают. Опять уносят восвояси.
– Это уже пахнет международным скандалом! – начинает заводиться спокойнейший Олег Митрофанович и в который раз смотрит на часы.
Проходит ещё сколько-то времени тупого ожидания неизвестно чего. Хорошо бы, если пропуска через границу. А если дадут от ворот поворот?
Наконец в зале появляется та самая длинноволосая израильтянка, которая рассматривала моё палестинское приглашение. Быстро находит нас глазами. Подаёт малюсенькую узкую бумажку с уменьшенной раз в пятнадцать ксерокопией фотографии из паспорта (в который, собственно, эта бумажка и заложена). Бавыкин на английском что-то высказывает ей. В потоке англицизмов прорывается «Сайбирия».
– Ну, я им врезал! – торжествует Олег Митрофанович, когда девушка, разведя руками, с конфузом уходит. Вид у него, как у мудрого Каа, который нагнал ужас на обезьян, едва не укравших у меня железный зуб. – Спросил, какую опасность для государственности Израиля представляет молодой российский писатель из Сибири. И пригрозил, что ввиду их недостойного поведения в отношении российского гражданина мы напишем ноту протеста в израильское консульство в России!
– И что она ответила?
– Она сказала, что это их работа. Ты посмотри, — негодует Бавыкин, показывая на еврейскую бумажку. – Они ещё в одиннадцать двадцать подписали разрешение на пропуск. Так чего же они ещё держали тебя столько времени?! Вот тебе первый пример оккупации! Обязательно напиши об этом…
«Без бумажки ты – Рашка… — думаю про себя. — Обязательно напишу, Олег Митрофанович. Это будет моя личная нота протеста».

*   *   *

Но я предъявлю её чуть позже, только бы перейти обратно проклятую границу…
А пока мы сидим в микроавтобусе, который везёт нас на встречу с основной группой, и доедаем булки, оказавшиеся куда пригоднее, чем вначале. Запиваем коньяком из бутылки. Празднуем маленькую победу по пути в страну, оккупированную твоим, Палестина, злейшим соседом.
В его руках, по решению ООН, пятьдесят шесть процентов твоей земли, плюс двадцать два процента он забрал своевольно, как и девяносто два процента твоей воды.
А ещё у него – более двухсот атомных боеголовок. Его армия – четвёртая в мире. Его военные могут в любой момент появиться в Рамалле возле резиденции президента, а если молодёжь встретит их камнями и палками, их объявят террористами. Что будет с ними, знает музей узников израильских тюрем и лагерей палестинского свободного университета Иерусалима.
И при этом сосед требует безопасности от твоего, Палестина, народа, у которого нет оружия, — одни камни за пазухой!
Но всех не убьёшь, не пересажаешь. Не сживёшь со света твои, Палестина, тринадцать миллионов, часть из которых – в Секторе Газа, часть – на Западном Берегу, а остальные – большинство — рассеяны по земле. Поэтому цель твоего соседа – разорвать, разъединить, не дать тебе почувствовать себя одним народом. И даже внутри тебя, Палестина, нет единства! Как плавники огромных хищных рыб, откуда ни возьмись то тут, то там прорезаются сквозь твои жёлтые пески высокие бетонные стены с вышками и солдатами на них, – и плывут, оскалив пасти бойниц, по твоим, Палестина, территориям, откусывая от них жирные куски.
Этого ты никогда не простишь, как не примирилась ты с результатами войны 1967 года. Уж лучше пусть кровь твоего народа польёт твои камни. Как нож, который я привёз на твою землю, стоят перед тобой вопросы беженцев и Восточного Иерусалима.
Я подарю этот нож Мураду, чтобы острым, как бритва, был не только его язык – язык твоего национального поэта, Палестина.
Я всё это ещё скажу тебе лично, ведь впереди у нас – семь дней жизни на твоей обложенной, но не побеждённой земле.
Семь дней солнца, оливок и прекрасных смуглых Нур (за которых ты просишь всего от ста граммов чистого золота и выше).
Семь дней встреч – а встретимся мы и с твоим президентом Махмудом Аббасом, и с мэрами Иерихона, Рамаллы, Иерусалима и Вифлеема, с послами, с руководителями ФАТХ и преподавателями университетов, с палестинскими писателями, поэтами и многими другими интересными людьми, и даже легендарного Нельсона Манделу потрогаем за бронзовый ботинок.
Семь дней поездок – а мы объедем тебя почти всю, поклонимся твоим святым местам, побываем в твоих вечерних деревнях, в которых мирно живут мусульмане и христиане — православные и католики, и с холма посмотрим на огни далёких селений, откуда всякого палестинца заклюют свинцом, если он подойдёт слишком близко.
Семь дней новых впечатлений, новых знаний и знакомств.
Но и семь дней мучительного всматривания: когда же, наконец, сквозь камни прорастут цветы свободы, о которых говорил вдохновенный Мурад? И где ещё, между каких строк, за каким твоим, Палестина, холмом таятся злобные шайтаны?

 

Андрей АНТИПИН

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: