Цвет спелых каштанов

За пять лет работы экскурсоводом Эмилия Выропаева повидала многих известных людей, постоянно приезжавших в музей, но более всего запомнилась встреча в начале лета с известным литературоведом Станиславом Бореевым. Он был достаточно молод, имел учёную степень и занимался изучением творчества поэтов Серебряного века. Но всё-таки притягивали к нему не его достижения в науке, а он сам. В меру высокий, с шелковистой шевелюрой, он, казалось, насквозь прожигал чёрными глазами.

Конференция, на которой Бореев выступал с докладом, была посвящена его любимой теме — творческой дружбе двух поэтов, выходцев из народа — и длилась два дня. Каждую свободную минутку Эмилия старалась провести со Станиславом, помогая ему. По завершении конференции в администрации был прощальный банкет, на который попала и Выропаева. За столом она оказалась рядом с Бореевым. Он крепкий, жаркий, в рубашке нараспашку, а Эмилия в цветастом летнем платьице, словно хрупкая бабочка, замерла около него.
После банкета московские гости уехали, а Станислав, зная, что произвёл на неё впечатление, остался и предложил Эмилии прогуляться по музею-заповеднику. Она охотно согласилась, но предупредила, что её служебный автобус скоро отходит в город.
— Вот решил провести несколько дней на природе, — сказал Бореев, когда они пошли центральной улицей... Плохо, что здесь нет гостиницы, но я вчера нашёл очень уютный гостевой домик у местной старушки.
— Да, с гостиницей проблема. Обещают построить, но когда — вопрос! — сказала Эмилия, вдруг застеснявшись, словно заговорила о чём-то неприличном.
Когда после прогулки пришло время расставания, Бореев спросил:
— А может, останетесь? В домике две комнаты, и мы не будем мешать друг другу.
Эмилии и прежде делали похожие приглашения, но она всегда после работы возвращалась в город, хотя давно могла распоряжаться личной жизнью. Но уж так повелось в их семье: то училась под строгим присмотром родителей, то, начав работать и сделавшись самостоятельной, просто не могла обижать отца. И не потому, что очень любила, а из-за его переживаний. Мама умерла несколько лет назад от заболевания крови, и отец очень страдал, что для Эмилии стало неожиданностью. Ей всегда казалось, что он чрезмерно холоден к маме, совсем её не любит, но его чувства проявились по-настоящему лишь после её кончины. Из литературы Эмилия знала, что подобное иногда происходит с мужчинами, но чтобы так сохнуть, заработать аритмию от переживаний — это что-то значит!
— Нашёл бы себе женщину и жил спокойно! — частенько заботливо говорила она, заранее зная, что в своём теперешнем состоянии он не согласится на это.
— Когда тебя замуж выдам — тогда подумаю.
 — Я бы вышла, но нет достойных.
Она и вправду сторонилась мужчин, относилась к ним насмешливо, давно разгадав их сущность, и в душе посмеивалась над ними. И вот теперь появился Бореев, и она растерялась, хотя и знала его с прошлого года. Но тогда они лишь обменялись телефонами, за весь год он так и не позвонил, поэтому почти забылся. Лишь жили в памяти глаза. Вспоминались именно они, и ничего нельзя было с этим поделать. Иногда, размечтавшись, она так глубоко утопала в фантазиях, так далеко они уводили, что ей уже хотелось от Станислава ребёнка. Непременно мальчика: сильного, красивого, с неповторимыми глазами цвета каштанов.
Поэтому Эмилия и осталась, хотя Станислав пообещал быть разумным человеком, но его обещание напоминало игру, которую она приняла.
Они вышли на высокий берег Оки и долго любовались зелёными, утопающими в вечернем тумане заокскими далями, пока не появилась мошка. Хотя её время прошло, но она всё-таки нет-нет да наплывала волнами.
— Пойдёмте поужинаем! — предложил Станислав. — В ресторане, надеюсь, нет этих противных кровососов!
Вместо мошки в ресторане кружилась компания, отмечавшая день рождения, поэтому они не засиживались. Поужинав, отправились на ночёвку, продолжая разговор о поэзии. Идти около километра, и она боялась встретить кого-нибудь из знакомых в столь поздний час. Обошлось. Да и невысокая, расплывшаяся от полноты хозяйка, внимательно оглядевшая Эмилию, оказалась не из местных, жила в новом доме, построенном, как сказала, детьми, а пока их нет, гостевой домик она сдавала туристам. В домике уют, тишина, пластиковые окна затянуты москитной сеткой.
Освежившись под душем, Эмилия пожелала Станиславу спокойной ночи и сразу забралась под одеяло. Она закрыла глаза, вспоминая сегодняшние встречи, экскурсии, разговоры. Сон не шёл — мешала лениво угасавшая июньская заря, да и от мыслей никуда не деться. Она догадывалась, даже знала, что Станислав обязательно заглянет, и ей очень хотелось этого. Захотелось прикоснуться к его рукам, вдохнуть пряный и глубокий аромат одеколона и заглянуть в каштановые глаза.
Эмилия понимала, что думает так, как не надо думать — ведь мало знает Станислава, но ничего не могла с собой поделать.
Время шло, в комнате совсем стемнело, и лишь окно выделялось серым равнодушным квадратом. Сквозь сетку освежающе веяло прохладой, притекал слабый запах отцветающей сирени, доносился неутомимый стрекот сверчков, иногда заглушаемый проезжавшей вдалеке машиной. Эмилия прислушивалась, чтобы не пропустить шагов в коридоре, но всё-таки вздрогнула, когда дверь чуть-чуть приоткрылась и Станислав, как показалось, очень громко спросил:
— Не спишь?!
Спросил запросто, если после ужина они договорились называть другу друга Стасом и Милей, но всё равно такое обращение показалось грубым.
— Засыпаю, — сонным голосом притворно отозвалась она и зашевелилась под одеялом.
— Я на минутку… — негромко сказал Станислав и закрыл дверь.
Более они не произнесли ни слова до того момента, когда, разгорячённые, раскинулись поверх одеяла, остывая. Эмилия прижалась к Станиславу, испытывая необыкновенное блаженство и желая продолжать его бесконечно. Вот только не видела его глаз. Ну и пусть, зато вполне представляла их, ей даже казалось, когда он поворачивался к окну, что в них искрами отражаются падающие с неба звёзды.
— Так пить хочется! — неожиданно признался Станислав.
Закрыв шторы, он включил свет, вышел, хлопнул в коридоре дверцей холодильника и вернулся с запотевшей бутылкой минералки. Эмилия завернулась в одеяло, а Станислав сидел рядом в набедренной повязке из полотенца и понемногу пил воду. Таинственно улыбался, оглядывая на свету её незагорелые плечи, маленькую родинку пониже ключицы. Напившись и щёлкнув выключателем, они аккуратно улеглись, навсегда пропитываясь нескончаемыми чувствами.
Утром Эмилия неожиданно узнала, что Станислав уезжает, расстроилась, конечно, хотя и проводила его до автобусной остановки.
— Ты ведь собирался пожить! Или я чем-то не понравилась?
— Всё хорошо… Мне ведь тоже надо на работу.
— Значит, более не нужна! Так?
— С чего это вдруг решила? Недельки через две-три жди. Мне очень хорошо с тобой.
— Правда, приедешь?
— И не сомневайся!
— Буду ждать… Я побежала, а то на работу опаздываю! — и чмокнула в щёку.
Она знала, что он не приедет. И не приехал. И звонил редко. Какое-то время Эмилия тоскливо вспоминала каштановые глаза, но потом стало не до них, когда поняла, что ей надо к врачу.
— Поздравляю, деточка! Вы — беременны! — дежурно улыбнулась пожилая докторша, закутанная в марлевую повязку и забронированная очками.
— Ой! — только и произнесла Эмилия.
— Что «ой»? Не ожидали?!
— И что теперь будет?
— Это мне нужно у вас спросить: на учёт записываемся или отправляемся на прерывание?
Эмилию не волновало — женится Станислав или нет. Поэтому сразу решила, что оставит ребёнка, но всё-таки спросила:
— Можно подумать?
— Подумайте, но я не советовала бы затягивать с решением.
Дома, хотя очень хотелось, она ничего не сказала отцу о своём положении: не мужское это дело вникать в женские проблемы, да и не поймёт, хотя его мнение интересно бы узнать. «Наверное, с каштановыми глазами родится!» — думала она, усмехаясь.
Через неделю она встала на учёт в консультации и продолжала ездить в музей, равнодушно отсчитывая день за днём. Иногда в будни, если не было экскурсий, уходила на пустынный берег Оки, присаживалась на ту самую лавочку, на которой сидела со Станиславом, всматривалась в заречные дали, но ничего в них не видела замечательного. То ли за лето выцвели луга, то ли от грусти и одиночества она была не способна разглядеть что-то радующее взор.
Но однажды повеселела, увидев план мероприятий предстоящего праздника. Событий намечалось множество, делегации — сплошным потоком, а самое главное — увидела знакомую фамилию: Бореев! «Ага, соскучился голубок! — ехидничала Выропаева. — Интересно будет на тебя поглядеть, когда узнаешь новость!»
Поэтому не удержалась, сама позвонила и спросила:
— Ну, что, дорогой Станислав Игоревич… Видела план мероприятий — ты на первых ролях! Ждать на праздник?
— Собираюсь…
— Приезжай, мне есть чем обрадовать!
— Что-то новое в экспозиции?
Он либо притворялся, либо действительно не догадывался о том, какой сюрприз она приготовила.
— Да, новый экспонат обрели — как раз по твоей теме, весьма замечательный.
— Заинтриговала. Поясни!
— Ни за что. Приедешь — сам увидишь!
Она отключила телефон и тоненько захихикала, сладко представляя, как удивит Стаса, как округлятся его крупные глаза; они у него и вправду как каштаны: такие же коричневые, слегка матовые.
Праздничные мероприятия были назначены на конец сентября. Вроде бы ждать недолго, но для Эмилии каждый день стал пыткой из-за отвратительного самочувствия. Она знала, что и мама плохо переносила беременность, особенно в первые месяцы, но это мало утешало. А тут ещё, совсем некстати, начались осложнения, Эмилию отправили в больницу, понадобились дорогие лекарства. Пришлось всё рассказать отцу. Думала, начнёт укорять, но он отозвался на удивление мягко и заботливо:
— Не переживай, дочка, всё хорошо будет. Диктуй названия.
Она продиктовала и вздохнула, не ожидая такой заботы.
Лечение всё-таки затянулось, хотя Эмилия рассчитывала к началу торжеств выписаться. Об этом и руководство музея напоминало, мол, не ко времени разболелась Выропаева — только успеваем делегации принимать. Всё это так, но как она сможет пойти против воли лечащего врача, ослушаться, если теперь самая главная задача — сохранить ребёнка. А для этого надо более думать не о музее, не о себе со Станиславом, а о нём — их общим.
В какой-то момент она поняла, что не сможет попасть в музей на праздник, и начала уговаривать врача, чтобы выписал, но тот ни в какую.
— Если ещё одно слово услышу — простынями к кровати привяжу! — как отрубил он. Роста невысокого, с виду неказистый, а голос, как из бочки. — И пусть потом на мою седую голову свалятся все несчастья.
Ну что же: он делает по-своему, и она поступит так же. В субботу она вызвала к больнице такси и через полчаса была в заповедном селе. Сперва было пустынно, а потом и легковушки, и автобусы стали прибывать вереницей; автобусы она высматривала с московскими номерами. И когда неожиданно натолкнулась на июньских знакомых, выбиравшихся из микроавтобуса, то встрепенулась, но, не увидев Станислава, спросила у суетливой женщины в синем плаще, видимо, руководителя:
— Скажите, а Бореев приехал?
— Вы разве не знаете? Станислав погиб неделю назад! — казённо и торопливо доложила она. — Жена и сынишка остались…
От таких слов у Эмилии почти остановилось сердце. Она пошатнулась, а женщина ухватила её за рукав куртки, едва удержала.
— Успокойтесь… Теперь уж слезами не поможешь.
— Как это произошло?..
— Станислав добирался с семьёй на дачу, шли через переезд. Сынишка, увидев чью-то собачонку, вырвался и побежал за ней, а проходящая электричка летела на полной скорости… Станислав успел оттолкнуть сына с рельсов, а сам… — женщина развела руками.
В таком состоянии она не могла возвращаться в больницу, в чужие холодные стены. Позвонила домой и сказала, что вскоре приедет, зная, что только рядом с папой будет легче, только ему она сможет рассказать о своём горе, хотя всегда считала его сухим и чёрствым. Но теперь он казался ей самым внимательным и любимым человеком, ей захотелось уткнуться ему в плечо и долго-долго реветь. Потом, наплакавшись, подробно рассказать о Станиславе: какой он умный, внимательный, смелый, какие у него бесподобные глаза цвета спелых каштанов.

 

Владимир ПРОНСКИЙ