Терновый венец Потсдама

Семьдесят лет назад (17 июля — 2 августа 1945 года) состоялась Потсдамская конференция, которая определила судьбу поверженной Германии и мироустройство второй половины XX века. Её привычно называют «венцом антигитлеровской коалиции», склонны увенчивать чуть ли не лавровым венком. Но так ли это? На деле Потсдам стал прощальным салютом союзнических отношений антигитлеровской коалиции. Об этом рассказывает член Общественного совета нашей газеты, наш большой друг и постоянный автор, доктор исторических наук Валентин ФАЛИН.

— О Потсдамской конференции известно немало — как из курса школьной истории, так и из печатной и кинодокументалистики. Именно в Потсдаме Трумэн «конфиденциально» известил Сталина о создании американцами невиданно мощного оружия, но не добился от последнего ожидаемой реакции. Что же, Валентин Михайлович, на поверку стало для истории главным на этой конференции и вокруг неё?
— У Потсдамской конференции много измерений. Нет однозначного ответа на вопрос, какое значение она имела на завершающем этапе Второй мировой войны — ведь еще предстояло поставить на колени Японию, — как повлияли её решения на развитие мирового сообщества вплоть до конца двадцатого столетия. На сей счёт есть разные и противоречивые суждения.
В общем-то, как ни странно это звучит, немалым достижением явился сам факт встречи «большой тройки». Ибо противников Ялты было тогда в коридорах власти Соединенных Штатов, и особенно Великобритании, предостаточно, а вес приверженцев продолжения сотрудничества с Советским Союзом ради построения мира, свободного от насилия и угроз, шёл на убыль.

Несбыточность расчетов отодвинуть СССР на роль статиста при определении политического лица Европы стала явной к весне 1945 года. Развитие вышло на нерасчетную орбиту. Разочарование взбило за океаном и на Альбионе вал русофобской истерии. Общественное мнение будоражили призывами остановить «зарящихся на западную цивилизацию русских варваров». Не только в консервативной прессе и с церковных амвонов замелькали тезисы о несовместимости интересов Запада и Востока. Джозеф Грю, помощник госсекретаря США, записал в мае 1945 года: в итоге Второй мировой войны «диктатура и господство Германии и Японии перешли к Советскому Союзу, который в будущем станет представлять для нас (американцев) такую же опасность, какую являли собой державы оси». И для ясности присовокупил — война с СССР «неотвратима настолько, насколько вообще что-либо может быть неотвратимым в этом мире». Между тем Грю слыл другом покойного президента Рузвельта.
Обывателя пугали слухами и домыслами о «чистках и расправах», будто бы захлестнувших страны, которые попали под контроль Красной армии. Ссылались на «очевидцев» ареста, к примеру, в Румынии до 2000 приверженцев диктатора Антонеску и прочих оппозиционеров. Конечно, свержение пронацистских режимов в странах — сателитах Германии не было свободно от типичных для сталинской системы власти перегибов и безобразий. Однако ни один уважающий факты аналитик не обнаружит весомых различий между «чистками» в Восточной Европе и «чистками», скажем, во Франции по отношению к фашистским пособникам. Там трибуналы без раскачек приговорили к расстрелу 38—40 тыс. коллаборационистов и втрое больше изменников отправили на каторгу. Французская практика без особых эмоций «принималась к сведению».
Обычная логика — что дозволено Юпитеру, не положено быку. Она ранжировала подходы США и Великобритании к Западной и Восточной Европе, ко всему, что происходило в войне. Сравним установку Вашингтона на проблему возмещения ущерба, причиненного Германией жертвам агрессии. Подзабылось, как после Первой мировой войны американцы обязали немцев заплатить репараций только Штатам на сумму 55 млрд долларов, хотя на территорию США ни тогда, как, впрочем, и во Вторую мировую войну не упало ни единой немецкой бомбы или снаряда. Теперь же, еще до капитуляции нацистской Германии, за океаном решили фактически списать агрессорам материальную ответственность за политику «после нас хоть потоп». Сверх того, в марте 1945 года американский конгресс принял резолюцию, рекомендовавшую администрации воздерживаться от предоставления жертвам гитлеровской агрессии помощи в возрождении их экономики. Меньше всего такой помощи должно было достаться Советскому Союзу.
Этот акт конгресса должен был связать руки Рузвельту, он был еще жив, и министру финансов Моргентау, которые обещали Москве кредиты от 4,5 до 10 млрд долларов. По прошествии полувека трудно докопаться, что стояло за размышлениями Рузвельта и Моргентау — реальные намерения или тестирование готовности СССР к политическим и прочим подвижкам. Но все-таки, похоже, что весной 1945 года в межфракционной борьбе на американском олимпе на кону были различные варианты видения Советского Союза, в том числе и партнерского толка.
В ходу было ныне модное понятие либерализации. Нам предлагалось отрешиться от госконтроля над внешней и внутренней торговлей, «подправить» социально-экономический строй, принять западные стандарты в области информации и пр. Но главное — Советский Союз должен был убраться восвояси из стран Восточной и Центральной Европы, где, преследуя гитлеровцев, оказались наши войска.
— Но западные державы что-то держали и про запас, на случай, если их стандартные приманки не сработают?
— Война продолжалась. Разброс дат вероятной капитуляции Германии оставался куда как широким — кто-то утверждал, что рейх рассыплется в ближайшие дни и часы, а другие предрекали, что кровопролитие продлится и до конца года. Больше всего оптимистов восседало в Лондоне, и зиждился их радужный взор в будущее на много обещавших контактах с германской политической и военной верхушкой. С затаенным дыханием на Темзе поджидали роспуска Западного фронта и перехода соединений вермахта в резерв демократий. Готовя почву для смены вех, Черчилль отдал в марте 1945 года приказ: «Тщательно собирать германское оружие и боевую технику и складировать их, чтобы легко можно было снова раздать это вооружение германским частям, с которыми нам пришлось бы сотрудничать, если бы советское наступление продолжалось». Собственно, это и был момент зачатия плана «Немыслимое», по которому Вторая мировая война должна была сходу, без промежуточных ступеней перерасти в третью мировую с задачей нанесения «тотального поражения Советскому Союзу и его уничтожения как многонационального сообщества».
Приказ есть приказ. Трофейное оружие складируется. По согласованию с Эйзенхауэром фельдмаршал Монтгомери интернирует немецких солдат и офицеров, размещая их подивизионно в земле Шлезвиг-Гольштейн и в Южной Дании. Преемник Гитлера адмирал Дениц распоряжается прекратить военные действия на суше, море и в воздухе против США и Англии, но в полном объёме продолжать войну против СССР. Он же, Дениц, и шеф Ставки верховного главнокомандования Кейтель уполномочивают генерала Йодля и генерал-адмирала Фридебурга подписать 7 мая 1945 года в Реймсе наскоро сработанный текст акта капитуляции, подменявший документ, который утверждала в Ялте «большая тройка». Насколько известно, ни в процессе контактов с Йодлем и Фридебургом, ни при проставлении подписей под реймсским актом команда Деница до победного воевать с Советским Союзом не дезавуировалась, и, стало быть, при желании сделку в Реймсе можно было выдать за капитуляцию не государства Германия, а только её вооруженных сил.
Не случайно, что реймсский фарс разыгрывался на фоне фактически принятого Трумэном решения подводить черту под сотрудничеством с Советским Союзом. Вернемся к рассуждениям упомянутого помощника госсекретаря Грю. «Надо, — писал он, — чтобы американская политика по отношению к Советской России немедленно ожесточилась по всем линиям. Гораздо лучше и надежнее иметь столкновения прежде, чем Россия сможет провести восстановительные работы и развить свой огромный потенциал военной, экономической и территориальной мощи».
Сопоставьте даты. 19 мая возник меморандум Грю, а 22 мая британские начальники штабов докладывают Черчиллю сценарий операции «Немыслимое» — нанесение удара по Советскому Союзу силами США, Англии, британских доминионов, польского экспедиционного корпуса и 10 дивизий вермахта. Всего на проведение этой операции нацеливалось 112—113 дивизий, а датой ее начала называлось 1 июля 1945 года...
Текст, доложенный штабистами Черчиллю, говорит сам за себя. В нем целью «Немыслимого» называлось нанесение Советской России «решительного поражения с использованием всех наличных средств и сил». Не забудьте, на подходе было ядерное оружие, Черчилль об этом знал. «Тотальная война, — читаем мы далее в британском документе, — единственный способ заставить СССР подчиниться воле Лондона и Вашингтона». «Практически нет предела проникновению в глубь России, — цитируем план, — которое понадобится союзникам, чтобы сделать её дальнейшее сопротивление невозможным». В первую очередь имелось в виду оккупировать районы, лишившись которых советские вооруженные силы утратят материальные возможности продолжать борьбу. Рассекреченное в 1998 году досье, касающееся операции «Немыслимое», свободно от пропагандистских химер типа прожектов покорения Москвой «беззащитной Европы» и прорыва к Атлантическому океану. Начальники штабов корпели над конкретными оперативными директивами.
Байки про «советские орды» суть ягоды с того же поля, на котором цвело русофобство чуть ли не со времён Владимира Мономаха. «Восточными ордами» стращали европейцев в эпоху Петра I, в годы борьбы с Наполеоном, в Крымскую войну. С особым рвением сии пароли обыгрывались после Октябрьской революции. И нет оппонентам дела до того, что наши концепции послевоенного устройства Европы делали ставку не на насаждение просоветских режимов в Польше, Чехословакии, в других странах, освобожденных Красной армией от гитлеровской оккупации, а на замену «санитарного кордона», «кордона, по выражению Черчилля, неистово ненавидящих большевизм государств», который возводился вокруг России после Первой мировой войны поясом добрососедских стран. Подчеркивая важность советско-польского союзного договора, Сталин рекомендовал Варшаве заключить аналогичные соглашения с Англией, Францией и Соединенными Штатами. Вот его слова: «Польский народ не должен идти за Советским Союзом, он должен идти против общего врага — немцев».
— Когда это было?
— Вскоре после Ялты, в апреле 1945 года. Возьмите подлинные документы той поры. Они сейчас доступны. По ним можно с математической точностью установить, что высшим приоритетом нашей политики в 1945—1947 годах являлся не экспорт социализма, а обеспечение национальной безопасности. Москва была открыта для диалога с западными державами и сама строго следовала четырехсторонним договоренностям. Американский генерал Клей, тот самый крестный отец берлинского воздушного моста, отмечал, что, пока США не вошли в клинч с СССР по германской проблеме, нельзя было упрекнуть советскую сторону в нарушении Потсдамских соглашений. Москва, докладывал Клей вашингтонскому начальству, «самым добросовестным образом осуществляла их (решения) и, кроме того, демонстрировала «искреннее желание дружить с нами (американцами), а также определенное уважение к США». «Мы, — заключал Клей, — ни на минуту не верили в вероятность советской агрессии».
Увы, упрямые факты не позволяют выдать подобный аттестат действиям Соединенных Штатов, Англии и Франции. Если брать в расчет не их декларации, а судить по делам.
В Потсдаме была принята программа трех «д»: демократизации, денацификации и демилитаризации Германии. Что из этого получилось, к примеру, в округе Хам (английская зона оккупации)? 74% судейских мантий надели бывшие нацисты. Надо ли удивляться, что ни один из приговоров гитлеровских «народных судов», отправивших тысячи немцев на виселицу и под топор за измену фашистскому режиму и дезертирство, неподчинение приказу сражаться до последнего патрона, не был в западных зонах отменен? Структуры местного и земельного самоуправления были там пронизаны наследниками Третьего рейха. Предлог — не удалось сыскать квалифицированной замены...
Известно, что после кончины Рузвельта британский премьер развил завидную энергию, дабы вовлечь американцев в планы отбрасывания «русских варваров» за Волгу, если не за Урал. И кто знает, может быть, лишь полшага отделяло Черчилля от заветной мечты — с третьего захода развить успех Крымской войны в бесповоротный разгром России. 23 апреля 1945 года на совещании в Белом доме Трумэн высказался за крутой разворот американской внешней политики. Смысл его речений сводился к следующему: Москва отыграла роль, отводившуюся ей «демократиями» в борьбе с нацистской Германией, и Соединенным Штатам сотрудничество с СССР больше ни к чему. Американцы одни, без содействия Советской армии в состоянии понудить Японию к капитуляции. Таким образом, Ялтинские договоренности утратили для Соединенных Штатов свою привлекательность и значение. Существенный момент: призывая к повороту в американской политике, Трумэн еще не был посвящен в тайны «манхэттенского проекта» — в работу по созданию атомного оружия.
Американские военные приняли соображения президента в штыки. Если Советский Союз не включится, как он обещал в Тегеране и Ялте, в войну против Японии, конфликт на Тихом океане может затянуться на год-полтора, заявили начальники штабов. В случае неучастия Советской армии в разгроме Японии американцам пришлось бы высаживаться на территорию метрополии, а потери США в живой силе, учитывая японский фанатизм и возможность передислокации войск из Китая и Кореи для обороны собственно Японии, составили бы более миллиона человек. Это — неприемлемо. Добавлю, что военные руководители США не отреклись от вывода о желательности соединений американо-советских усилий на финишном отрезке войны с Японией и после успешного испытания ядерного устройства на полигоне в Неваде.
Следовательно, не будет чрезмерным сгущением красок констатация, что Потсдамской конференции могло бы и не статься, не удержи ведущие военные деятели США Трумэна от разрыва Ялтинских соглашений в апреле 1945 года. Принципиальное решение повременить с роспуском антигитлеровской коалиции до капитуляции Японии помешало также Черчиллю подвести мину под эту встречу в верхах. Если чего премьер и добился, то её отсрочки на пару-другую недель, что, впрочем, тоже не осталось без негативных последствий.
— Есть свидетельства, что, как и сегодня в ходе общения с Западом, на Потсдамской конференции не раз возникали тупиковые моменты, грозившие её сорвать?
— Свет и тени перемежали переговоры с начала и до конца. Попробуем разобраться в этом по порядку. Что ведало советское руководство о происках недругов России на Западе? Мнение, будто Кремль проник во все тайники и таинства Лондона и Вашингтона, есть перебор. Но верно и другое. Москва достаточно полно представляла себе, куда клонится стрелка политического барометра, частью какой, более широкой картины являлась череда уклонений западных держав от Ялтинских договоренностей, для чего англичане держали нерасформированными дивизии вермахта в Шлезвиг-Гольштейне и Южной Дании, отчего Трумэн перешел на язык ультиматумов, встречаясь с Молотовым и другими советскими представителями, всего не перечислишь.
Ныне известно, что клятвоотступничество Черчилля по весне 1945 года не было политическим маневром. Теперь никто не усомнится, что уход из жизни Франклина Рузвельта был тождествен капитальной смене вех в политике Соединенных Штатов.
В конце мая 1945 года Ставка верховного главнокомандования предупредила маршала Жукова, что англичане затевают авантюру с использованием вермахтовских войск. Не отмечалось признаков перевода британских сил в Европе на мирные рельсы. Настораживала обструкция Лондона реализации Ялтинских решений о границах зоны оккупации. Москва решила подправить ситуацию методом доброго примера. 23 июня 1945 года был принят закон о переводе Красной армии и флота на штаты мирного времени. Демобилизация началась 5 июля 1945 года. К 1948 году численность Вооруженных сил нашей страны сократилась с 11 млн до менее 3 млн человек. Чтобы не возвращаться к этой теме, продолжу. В сентябре 1945 года советские войска оставили Северную Норвегию, в ноябре они были выведены из Чехословакии и в апреле 1946 года с острова Борнхольм (Дания). Значительному сокращению подверглись армейские контингенты, дислоцированные в Восточной Германии, Польше и Румынии.
Короче, перед Потсдамом, как и после конференции, советская сторона демонстрировала желание пройти свою часть пути для того, чтобы боевое товарищество органично переросло в совместное мирное созидание. Надежда высечь у партнеров искру доверия, подвинуть их на взаимность, что касается уважения интересов друг друга, не пускать по ветру бесценный капитал, скопленный антигитлеровской коалицией, угасла у советского руководства к осени 1947 года.
Сообразно ставке на честное сотрудничество была выстроена линия поведения нашей стороны на самой встрече «большой тройки». В первый же день работы Потсдамской конференции, 17 июля, Трумэн, как он отметил в письме другу, «получил без напряжения то, ради чего сюда (в пригород Берлина) прибыл, — Сталин вступит в войну... теперь можно сказать, что мы закончим войну на год раньше, и я думаю о парнях, которые не будут убиты».
При обсуждении на конференции других проблем глава советской делегации держался тактики, оправдавшей себя в Ялте, — принимать за основу проекты Соединенных Штатов, когда подходы не были контрастно противоположными. И даже там, где американские заготовки не совмещались с нашей позицией, Сталин, упреждая полемику, раскрывал свою точку зрения не в позитивном ключе, он приглашал Трумэна взвесить варианты. Так, в портфеле у адмирала Пеги, советника президента Трумэна, лежал план расчленения Германии на три или пять государств. Он отпал после того, как наша сторона предложила обращаться с Германией как единым целым. Американцы расстроились, но от обнародования своего проекта воздержались.
21 июля, по свидетельству британского премьера, в настроении и поведении Трумэна случилась резкая перемена. Любезность, которую он расточал до того, испарилась. Президент стал, записал свои наблюдения Черчилль, указывать русским, что и как им следует делать, и в целом чувствовал себя хозяином положения. Черчилль связывал этот перепад с поступившей из Вашингтона телеграммой Стимсона, в которой Трумэна извещали об успешном испытании ядерного заряда. США заполучили «чертово оружие» и возомнили себя распорядителями судеб земной цивилизации. Идея мирового господства становилась осью американского политического и военного коловращения.
Стоит обратить внимание в этом контексте на одно принципиально важное обстоятельство: 17 июля Потсдамская конференция приступила к работе, а 19 июля Соединенные Штаты ревизовали свою военно-политическую доктрину. Если прежде за исходное бралось «отражение нападения», то новая доктрина основывалась на нанесении «превентивных ударов» по противнику. Особо выделялся элемент внезапности при сокрушении любого «источника угрозы», причем определение характера и степени этой угрозы, как и момент её элиминирования (исключения, изъятия, удаления. — Ред.), оставлялись целиком за Вашингтоном.
Разработчики занимались обкатыванием идей и формулировок новой доктрины с мая 1945 года. За главного «потенциального противника» шел Советский Союз. Кое-какие сведения об этом наша разведка уловила к июню 1945 года. Ставка приказала Жукову перегруппировать силы и тщательно изучить диспозицию войск западных союзников. В сочетании с данными о «Немыслимом» это не могло не тревожить. Правда, по сию пору нет ясности, был ли советский руководитель информирован о завершении пересмотра военной доктрины США именно в дни Потсдамских переговоров.
Вроде бы «тройка» мостила в Потсдаме пути к мирному сосуществованию, к созданию условий, при которых каждая из наций могла бы пожинать плоды общей победы. А что творилось на поверку? Широковещательные декларации Трумэна за столом переговоров во дворце Цецилиенхоф прикрывали вырождение политики в продолжение войны иными средствами. Сразу после отъезда из Германии президент США дал поручение Эйзенхауэру разработать план «Тотэлити» — концепцию военного противоборства с Советским Союзом. В августе 1945 года при участии командования ВВС США была подготовлена «Стратегическая карта некоторых промышленных районов России и Маньчжурии». Документ содержал перечень 15 крупнейших советских городов с обозначением в них первоочередных целей и прикидками — с учетом опыта Хиросимы и Нагасаки — количества потребных для их уничтожения атомных бомб. Цинизм, граничивший с извращением, — это происходило как раз в те дни, когда Советская армия, координируя операции с американскими вооруженными силами, утюжила миллионную квантунскую группировку японцев.
Тогда же комитет начальников штабов США занялся исследованием уязвимости Советского Союза в случае использования американцами ядерного оружия. Продуктом сего труда стал документ № 329/1, предусматривавший нанесение ядерных ударов по 20 советским городам. Полгода спустя возник план «Пинчер» (в переводе «Клещи»). По нему американские демократы примерялись опустошить Россию уже 50 ядерными зарядами. И пошло-поехало. Третья мировая война, по недоразумению прозванная «холодной», набирала обороты, разрывая в клочья нормальные представления о морали и человечности.
— И как тогда реагировал на всё это Советский Союз?
— Перед Потсдамом, во время и после Потсдама советская сторона делала все от нее зависящее, чтобы предпосылки для прорыва в справедливый и безопасный мир воплотились в конструктивных и праведных делах. Ни один честный аналитик прошлого не поставит под сомнение готовность Москвы на перепутье 1945 года уважать законные интересы США и других партнеров по антигитлеровской коалиции. Советскому Союзу после пережитого в войне с Германией было не до провоцирования напряженности и конфликтов с кем бы то ни было. Наша страна была открыта для дружбы и искала её. Американская разведка докладывала своему президенту, что в ближайшие 10—12 лет СССР не будет ни для кого представлять опасность.
Понятно, что стабильность послевоенного мира требовала не допустить превращения Германии в яблоко раздора между победителями. Москва предложила подходить к Германии как к единому национальному целому при переустройстве ее политической, общественной и экономической системы. Дабы признание принципа единства не стало пустым звуком, СССР выступил за предоставление антифашистским партиям левого и правого толка, профсоюзам, церкви права действовать по одинаковым правилам во всех четырех зонах оккупации, а немцам дать возможность самим определить свой социально- экономический строй. Предлагалось проводить выборы на основе общего для зон избирательного закона с целью формирования по итогам голосования местных и в перспективе центральных органов самоуправления.
Руководителям США и Великобритании советский подход пришелся не по нутру. Они настояли, чтобы принцип обращения с Германией как единым целым свелся к сохранению в стране общей валюты (рейхсмарки) и допущения бартерной межзональной торговли. Верховная власть в Германии отводилась главнокомандующему вооруженных сил четырех держав, «каждым в своей зоне оккупации по инструкции своих соответствующих правительств, а также совместно по вопросам, затрагивающим Германию в целом». Компромисс гласил: «Для введения и поддержания экономического контроля, установленного контрольным советом, должен быть создан германский административный аппарат». И тут ввернули оговорку — «поскольку это практически осуществимо, должно быть одинаковое обращение с немецким населением во всей Германии».
Раскол страны был запрограммирован. Французы на этот счет полагали ненужным таиться. Они примкнули к потсдамским урегулированиям с клаузулой (особым, отдельным пунктом, условием. — Ред.), что Париж не будут связывать положения, ориентированные на сохранение германского единства. Поколебавшись, Вашингтон решил извлечь свой дивиденд из французского своеволия. К середине 1946 года у американцев вызрел в основных чертах курс на учреждение западногерманского сепаратного государства, его перевооружение и включение территории трех западных зон в военные приготовления против СССР. Результаты не заставили себя ждать. Без раскола тут было никак не обойтись.
Размежевание с советской зоной предполагало накопление солидного пакета различий. США, Англия и Франция быстро свели на нет установки по демократизации немецкой экономики. В Гессене и Северном Рейне-Вестфалии оккупационные власти решили провести референдумы, ожидая, что большинство населения отклонит национализацию банков, крупных заводов, в том числе тех, чьи владельцы тесно сотрудничали с нацистами. Но случился казус. Подавляющее большинство немцев вотировало за передачу ключевых предприятий и финансовых учреждений в собственность государства. Демократы, не мешкая, перечеркнули волеизъявление населения и позаботились о том, чтобы подобные апелляции к общественности, на политическом наречии — «к улице», были запрещены будущей боннской конституцией. В конечном счете демократизацию подменили «декартелизацией», создавшей ряду концернов определенные неудобства, но не урезавшей их реальное влияние.
Еще прискорбней сложилась ситуация с изъятием из западных зон репараций в пользу СССР, Польши, Югославии и некоторых других стран, особенно пострадавших от немецкой агрессии. (Только в СССР, согласно Потсдамским решениям, должно было поступить от 10 до 15% демонтируемого в американской и британской зонах оборудования.) На деле Советский Союз получил из западных зон оборудования — в стоимостном выражении — меньше, чем на 6 млн долларов. Сущая капля в сравнении с ущербом, который, по законам справедливости, должен был возмещать агрессор. Эта цифра не идет ни в какое сравнение с репарационными изъятиями западных держав, завладевших золотым запасом Германии, тысячами и тысячами патентов общей ценой до 10 млрд долларов, акциями предприятий и многим прочим. Вашингтон, особенно в процессе сколачивания НАТО, не мелочился и подставлял плечо Великобритании, Италии, Турции, той же Западной Германии. Но тем пристальнее администрация Трумэна следила за тем, чтобы не только лишний доллар, но и лишняя марка не достались на цели экономического восстановления СССР.
И если в советской зоне корчевали нацистское наследство с пристрастием, то западники, пройдя по верхам, на сем и умыли руки.
Что касается демилитаризации, то здесь с типично русским «раззудись, плечо» мы смерчем прошлись по находившимся в советской зоне подземным военным заводам, бункерам, другим военно-инженерным сооружениям. Представители трех держав в Контрольном совете нахваливали нас за это усердие и обещали подтянуться, однако держались правила — поспешай медленно в ожидании, когда пробьет час камни не разбрасывать, а собирать.
— Что вызвало на конференции наиболее жаркие споры?
— Трудно дались переговоры о западной границе Польши. В Ялте было в принципе условлено провести эту границу по линии Одер—Нейссе. Трумэн не молился на договоренности своего предшественника. К концепции «пакс Американа» лучше подходили не твердо зафиксированные границы государств, а лабильные, временные. Вокруг таковых легче было интриговать. Благодаря упорству советской стороны, удалось в конце концов найти модус вивенди. Земли восточнее Одер—Нейссе изымались из советской зоны и переходили под управление Польши, что отражало помимо прочего реальный факт: к моменту конференции немцев здесь почти не осталось. Большая часть немецкого населения покинула эти районы перед приходом Красной армии. Геббельс нагнал такого страха, что миллионы решили не испытывать судьбу. Тех, кто всё же остался, выдворили из Восточной Пруссии, Померании, Судетской области, Венгрии, Румынии. Общее число перемещенных лиц составило около 14 млн человек.
Однако в поднебесье почти всё относительно. Сколько людей — русских, белорусов, евреев, поляков, лиц других национальностей — бросили свои дома и имущество, спасаясь от нацистских полчищ и их подручных? 30—35 миллионов. Из них свыше 2 млн человек погибли под немецкими бомбами и гусеницами танков вермахта. Это тоже часть горькой правды, часть истории…
— Как вы уже говорили, 21 июля стал переломным днём в поведении Трумэна. Не снизила ли эйфория после взрыва в Аламогордо заинтересованность США во вступлении СССР в войну против Японии?
— Каверзную тему вы подняли. Как уже говорилось выше, 21 июля стал переломным днём поведения Трумэна. Вашингтон располагал данными о принципиальном решении высшего руководства Японии капитулировать сразу после того, как Советский Союз объявит ей войну. Американские военные видели в решении Токио подтверждение правильности своего вывода о необходимости соединения усилий с Москвой. Трумэну и его политическим советникам, однако, претило, чтобы капитуляция Токио связалась со вступлением в войну СССР.
По поручению президента его госсекретарь Бирнс — это малоизвестный факт — начал подбивать Чан Кайши, чтобы тот заблокировал выполнение одного из условий, которыми Москва оговорила вступление в войну, — признание Китаем независимости Монгольской Народной Республики. Происки Бирнса удалось нейтрализовать — попытка выставить Советский Союз за тихоокеанскую дверь провалилась. Трумэну не оставалось другого, как уступать своим начальникам штабов. С одним изъятием — он не внял их совету не применять против Японии атомного оружия, поскольку в этом не было никакой военной необходимости.
Итак, включение СССР в борьбу против Японии не выпало из повестки дня. И Трумэн добивался у советской стороны сведений, когда же точно Красная армия вступит в бой. Узнав, что это случится в ночь с 8 на 9 августа 1945 года, Трумэн распорядился сбросить 6 августа атомную бомбу на Хиросиму.
Не перенапрягая нить исследования, можно, наверное, констатировать: Потсдам и вместе с ним эпоха объединенных во имя избавления грядущих поколений от бедствий войны наций завершились не 2-го, а 6 августа 1945 года. Сотни тысяч людей были обречены мгновенно погибнуть или получить смертельную дозу облучения, дабы засвидетельствовать миру и в первую голову Москве — военная мощь США обрела новый качественный формат. В международные отношения внедрялась новая философия — цель оправдывает средства, не может быть равенства между неравными, глобальность интересов сильного оправдывает его вмешательство в дела любого региона и любой страны, право по своей прихоти перетасовывать колоду казус белли (лат. casus belli — юридический термин времён римского права: формальный повод для объявления войны. — Ред.). В вашингтонской редакции непредсказуемость называлась «балансированием на грани войны».
Не просто символично, вполне закономерно, что Потсдамские переговоры не особенно отвлекали США от основного их занятия. Выше упоминалось, что параллельно с заседаниями «большой тройки» вашингтонские умельцы «обновляли» военную доктрину страны. Философия насилия, причем в самом оголтелом виде, обрела своего преемника. Она стала альфой и омегой американской стратегии.
Потсдамскую конференцию и ее решения мировая общественность приняла с надеждой на лучшее будущее. Непосвященному в ее закулисные тайны не хотелось думать, что забвение уроков двух мировых войн нагрянет так скоро, что вчерашние союзники столь бездарно распорядятся выстраданным шансом по-человечески переустроить мир. Политические романтики действительно склонялись увенчать Потсдам лавровым венком, и в мыслях не допуская, что они являлись свидетелями и слушателями реквиема. Да, под сенью Потсдама сплетался венец — венец терновый.

Беседовал
Виктор ЛИННИК.