Споры вокруг кризиса: теория и практика

Нынешний кризис в финансах и экономике вызывает споры практического и теоретического характера. Практического — о том, как лучше и эффективнее с ним бороться, теоретического — о происхождении и сущности.

Кое-кто скажет: а время ли сейчас для теории, когда кризис ещё нарастает и все силы надо употребить на то, чтобы его остановить или хотя бы замедлить, притормозить. Но таким скептикам можно возразить, что практика без теории — это почти всегда блуждание в тумане, чаще всего беспомощное и чреватое катастрофами даже при самых добрых намерениях.
Впрочем, и теории часто бывают ложными, имеют свойство устаревать, расходиться с реальной действительностью. К этому неизбежно ведут монополизм в теории, подавление конкуренции, теоретических споров.

  Нынешний кризис высветил несостоятельность теории рыночного равновесия, которое будто бы обеспечивается рынком автоматически. Что капиталистическая экономика находится сейчас в глубоком неравновесии, вряд ли надо доказывать. Так случилось и в 30-х годах прошлого века. Тогда, как показал великий Кейнс, без помощи государства обрести вновь равновесие не удастся. Кейнс предложил и конкретные способы борьбы с кризисами с непременным участием государства.
  Кейнсианская революция в западной теории положила начало практике государственного антикризисного регулирования, которая с восьмидесятых годов сменилась на монетаристскую политику. Перед лицом нынешнего кризиса она оказалась неэффективной.
  Закономерен вопрос, почему. Ведь, казалось, в США – эпицентре кризиса – власти применили весь набор стандартных монетаристских антикризисных средств, вернули населению уже собранные налоги на 170 миллиардов долларов, влили ещё сотни миллиардов в тонущие банки и гибнущую ипотеку. Всё, как полагалось по существующим теориям. Если и помогло, то на короткое время и слабо, кризис из США перекинулся практически на всю планету. Итак, кризис продемонстрировал несостоятельность не только свободного рынка, но и монетаристских систем его регулирования. В других странах, включая Западную Европу, Японию и Россию, старый арсенал тоже не сработал так, как ожидалось.
  В этих условиях со стороны неолибералов послышались призывы сворачивать активность государства и возвращаться к абсолютно свободному, нерегулируемому капитализму. Громче всего такие призывы слышатся в нашей стране. Примером могут служить недавние статьи Евгения Гонтмахера, в которых он винит чрезмерное государственное вмешательство в развязывании кризиса и считает возможным массовое увольнение работников, в том числе без выходного пособия, в качестве наиболее действенной меры борьбы с кризисом. Автора не смущает, а скорее радует, что такая практика могла бы привести к социальному взрыву. К счастью, такие призывы не находят поддержки у политического руководства и даже сочувствия, по крайней мере открытого, в деловых кругах.
  Преобладающая сейчас тенденция противоположная – и у нас, и на Западе, в бастионах капитализма – США, Великобритании и т.д. бизнес-элита даже приветствует усиление активной роли государства в экономике, включая частичную национализацию близких к банкротству банков и компаний. Это понимается, как сугубо временная мера, предполагающая реприватизацию после выхода из кризиса.
  Но, позволяя себе временный отказ от принципов свободного рынка, Запад проявляет беспокойство по поводу усиления роли государства в России. Так, лондонский «Экономист» считает, что покупка российским государством контрольного пакета акций ряда предприятий, пострадавших от кризиса, — это продолжение прежней линии на расширение государственного сектора, сложившейся ещё в годы президентства Владимира Путина. Еженедельник предупреждает, что национализация в России — это всерьёз и надолго и грозит тяжёлыми последствиями для экономики страны. Получается, как в древнегреческом афоризме: что дозволено Юпитеру (Западу), не дозволено быку (России).
  Главный аргумент, приводимый против национализации, – государство не может эффективно управлять предприятиями, и только частное управление может рассчитывать на успех. Но это утверждение – отнюдь не абсолютная истина. История, в том числе и недавняя, знает много примеров успешных государственных предприятий. Всё зависит от отрасли, размеров производства, характера продукции, технического уровня, многих других факторов. И теория, и практика показывают, что оптимальным является некая конкретная комбинация частных и государственных форм, т.е. смешанная экономика.
  Нынешний кризис ещё раз это подтверждает. В самом деле, кризис возник не в государственном секторе и не в сфере государственной политики. Ипотека и жилищное строительство — это преимущественная сфера частного бизнеса, и финансовые производные и хедж-фонды — это исключительно их сфера. Скажут, что Федеральная резервная система — это государственное учреждение и что оно сознательно нагнетало ипотечный бум. Это верно. Она несёт свою долю ответственности за возникновение кризиса. И всё же главная причина коренится в частном характере американского банковско-финансового бизнеса и его необузданном стремлении к обогащению.
  Показательно, что это сейчас не отрицают такие корифеи американского капитализма, как бывший председатель ФРС Аллан Гринспен. В октябре на слушаниях в конгрессе он признал свою роль в раздувании ипотечного бума, но оговорился, что полагался на ответственное поведение банкиров, которые вместо этого ринулись в крайне рискованные спекулятивные операции, пренебрегая элементарными правилами банковского дела и заботясь лишь о своём частном интересе. Получилось, как в старом одесском анекдоте «Иван кивает на Петра», где пойманные с поличным мошенники сваливают вину друг на друга.
  Между тем именно при участии и с одобрения Гринспена в конце 90-х годов в США было принято законодательство, позволившее коммерческим банкам заниматься торговлей ценными бумагами и разрешившее бесконтрольные операции хедж-фондов, в том числе с финансовыми производными. Гринспен не настолько наивен, чтобы не понимать последствий такого законодательства, сыгравшего центральную роль в подготовке нынешнего кризиса.
  Когда разбираешься в истоках современного экономического потрясения, невольно вспоминаешь давнюю марксистскую формулу: противоречие между общественным характером производства и частной формой присвоения. Вторая часть этой формулы не требует особых пояснений. Это и есть тот превалирующий при капитализме частный интерес, на который жалуется бывший председатель ФРС. Безудержная погоня за прибылью обязательно нарушает рыночное равновесие. Причём спекулятивные эксцессы делают такие отклонения слишком большими, чтобы рыночный механизм сам по себе смог их поправить. Первая же часть формулы – общественный характер производства – означает всеобщую связь и взаимную зависимость агентов современной экономики и финансовой системы. Если эта цепь рвётся в одном из своих звеньев и если этот разрыв вовремя не поправить, то рушится вся цепь, экономика становится неуправляемой, наступает общий кризис.
 

  В статье, опубликованной в «Слове» 5 декабря, профессор Георгий Цаголов поставил важный теоретический вопрос о характере современного кризиса. Вопрос важный, ибо речь идёт о более точном диагнозе болезни, без которого нельзя правильно выбрать эффективное лечение.
  Точка зрения автора вкратце такова. Периодические кризисы при капитализме датируются с 1825 года, им уже почти двести лет. Но нынешний кризис необычный, он отличается от всех предыдущих, такого ещё не было. Все предыдущие кризисы циклические, этот же системный, а не циклический.
  Он и начался необычно: с кризиса финансовой системы — и только позже распространился на реальную экономику. Так бывало и раньше. Например, в 1929 году всё началось с биржевого краха, но тогда удельный вес финансового кризиса был неизмеримо меньше.
  Факты, изложенные выше, казалось бы, не вызывают сомнений. Но вывод верен только отчасти. Всё зависит от того, что понимать под системным кризисом. Профессор Цаголов не определяет его критерии, а от этого зависит и сопутствующий вывод, исключающий цикличность из рассмотрения.
  Если понимать системный кризис, как такой, который порождает качественные преобразования в капиталистической системе, то таких системных кризисов в истории капитализма было несколько. Все они были по своей природе циклическими. Например, кризис 1870-х годов открыл монополистическую стадию капитализма, кризис 1929—1933 годов привёл к бурному росту государственно-монополистического капитализма, 1973—1975 годов – к транснациональной или глобальной фазе. Заметьте, что и здесь наблюдается некоторая периодичность: промежуток между системными кризисами составляет приблизительно 50 лет. Какая новая фаза откроется после нынешнего кризиса и откроется ли, этого мы пока знать не можем и предсказывать не берёмся. Однако некоторые соображения на этот счёт приведены в заключительном разделе данной статьи.
  Но можно определять системный кризис по-другому, например, как наложение друг на друга циклов разной частоты – краткосрочного цикла товарных запасов (2,5—5 лет), обновления основных фондов домашнего хозяйства (5—7 лет) , среднего цикла обновления производственного оборудования (8—10 лет), строительного цикла (15—20 лет) и длинных волн Кондратьева (45—50 лет). Когда нижние фазы этих циклов совпадают по времени, происходит эффект резонанса — амплитуда падения в кризисе намного увеличивается.
  В истории циклов был лишь один бесспорный случай совпадения низших точек всех указанных циклов – кризис 1929—1933 годов. Он и был самый глубокий и разрушительный, если не считать кризиса 90-х годов в России, природа которого была иной, связанной с переходом от социализма к капитализму.
  Как в этом свете видится нынешний кризис? Судя по его эпицентру – экономике США, в нём можно различить признаки по меньшей мере четырёх циклов. Строительный цикл представлен глубочайшим падением жилищного строительства за последние десятилетия. Классический средний цикл Маркса (или Жуглара), по которому обычно определяются циклические кризисы в экономике, представлен значительным сокращением капитальных инвестиций в производственное оборудование. Резко сокращается производство легковых автомобилей и других потребительских товаров длительного пользования – верный признак завершения очередного цикла основных фондов домашнего хозяйства.
  Интересная ситуация сложилась в сфере потребительских товаров вообще. Некоторые видные экономисты склонны считать происходящее в США как перепотребление – в последние годы страна потребляет больше, чем производит, а население покупает больше товаров, чем позволяют его доходы. Всё это возможно благодаря чрезмерному раздуванию кредита и росту задолженности США другим странам. Но в нынешнем кризисе это проявляется как всеобщее перепроизводство и падение выпуска потребительских товаров.
  Соединение четырех циклов делает современный кризис циклическим независимо от того, что он начался как финансовый, который, спровоцировав спад в реальной экономике, всё ещё продолжает доминировать. Если игнорировать этот циклический компонент, то в анализе экономики 2000-х годов образуется невосполнимый и необъяснимый вакуум. Экономический цикл внезапно исчезает. Но факты говорят о другом.
  Теперь об особом месте нынешнего финансового кризиса. В прошлом кредитно-денежные кризисы нередко сочетались с общеэкономическими, иногда их предваряя, иногда же совпадая с ними по времени. Но временами они вспыхивали отдельно, под влиянием особых проблем в денежной сфере. Они необязательно перерастали в общеэкономические и даже имели своё особое название «специальные денежные кризисы». Нынешний финансовый кризис несомненно относится к этой категории с той лишь разницей, что приобрёл невиданную силу и потому спровоцировал потрясение в реальной экономике. В ряде предыдущих статей уже говорилось о том, как десятилетиями созревали его предпосылки: хрупкая и нестабильная валютная система, спекулятивная надстройка огромной величины, ослабление контроля над финансовыми институтами и торговлей ценными бумагами. Ипотечный кризис – лишь частное проявление этих процессов. Сейчас они поставили на грань разрушения всю финансовую систему. Нечто подобное случилось лишь в годы великой депрессии, когда рухнул существовавший столетиями золотой стандарт, одна за другой обесценились все главные валюты мира, а в США были на время закрыты все банки.
  И ещё об одной компоненте сегодняшнего кризиса, о которой говорят мало, – конкуренции новых быстро растущих стран, особенно Китая. Хотя он не избежал последствий кризиса, его внешнеторговая экспансия в последние годы нанесла серьёзный удар по позициям США и Западной Европы. Этот фактор будет действовать и впредь, осложняя преодоление кризиса.
  Читатель заметит, что при анализе наложения циклов разной продолжительности мы обошли вниманием длинную кондратьевскую волну. Сделано это сознательно, т.к. этот цикл ещё не достиг своей низшей фазы, которая ожидается лишь в конце 2010-х годов. Её повышательная фаза, приходившаяся на 1990-е годы, была связана со взлётом новых информационных и коммуникационных технологий, ещё полностью себя не исчерпала. Об этом говорит рост продукции компьютерных и информационных отраслей, продолжающийся сейчас, несмотря на спад всей экономики.
  Всё сказанное выше относится прежде всего к США и другим индустриально развитым странам, но не к России, где кризис — это скорее отражение мировых, а не внутренних процессов. Самостоятельные циклы здесь ещё не успели сложиться, а спад в реальной экономике вызван не столько перепроизводством, сколько финансовым сжатием и оттоком иностранного капитала. Диагноз и лечение российского кризиса надо определять отдельно.
 

  Выше уже говорилось, что мы не берёмся предсказывать, какие изменения произойдут в экономической системе капитализма в результате нынешнего кризиса. Сама возможность таких изменений вроде бы предопределена решением сессии большой двадцатки в Вашингтоне 15 ноября 2008 года. Подготовка соответствующих предложений поручена группе из трёх стран: Великобритании, Бразилии и Южной Кореи, но решающее слово остаётся за двадцаткой, которая должна вновь собраться не позже 30 апреля 2009 года.
  Известно, однако, что между странами существуют разногласия по поводу будущих реформ, которые касаются не только деталей, но и самой сущности реформ.
  Например, существующая мировая валютная система предполагает чрезмерную роль доллара как главной резервной валюты. Но резкие колебания американской валюты дестабилизируют мировую экономику, лишая её твёрдого денежного фундамента. Это проявилось и в нынешнем кризисе, когда потоки денежного капитала хлынули из других стран в США, хотя именно там находился эпицентр потрясения. При этом бурный отток капиталов намного ужесточил кризис за пределами США. Особое положение доллара надо менять — с этим согласны многие. Но как это сделать без согласия США, которые упорно цепляются за своё доминирующее положение? Возможно, дело ограничится сокращением доли США в капитале и соответственно права голоса в Международном валютном фонде. Но это лишь косметическое, а не принципиальное изменение.
  Имеются также и более далеко идущие предложения о переходе плавающих валютных курсов на систему фиксированных паритетов («новый Бреттон-Вудс»). Такая реформа способна вернуть мировой валютной системе былую устойчивость, но господствующая в западном мире идеология свободного рынка вряд ли позволит пойти на это.
  Что касается появления новых региональных резервных валют: рубля, юаня и т.д., то это дело соответствующих стран и их способности создать у себя финансовые центры международного значения. Если это произойдёт, то, скорее всего, уже после преодоления кризиса.
  Можно ожидать, что страны пойдут на усиление государственного контроля за финансовыми рынками и действующими на них компаниями. Возможно также, что будет ограничено пользование финансовыми производными. Как далеко зайдут эти ограничения, зависит от конкретной обстановки в отдельных странах. Например, больше всего бед спекуляция с производными принесла в США. Но именно там к руководству экономическим блоком новой администрации с января приходят лица, на совести которых в прошлом лежит принятие решений, прямо противоположных тому, что требуется сейчас. Ждать от них далеко идущих ограничений спекулятивного разгула не приходится.
  В ходе кризиса в ряде стран произошла частичная национализация банков. Сегодня эта мера считается временной. После преодоления кризиса реприватизация, несмотря на эти заверения, может затянуться на годы, особенно если восстановление финансовой сферы окажется трудным. И тогда то, что сегодня кажется временной мерой, станет вынужденным системным изменением.
  И ещё об одном намечающемся сдвиге принципиального характера. В ходе кризиса происходит негласная реабилитация кейнсианских антикризисных методов. Речь идёт о фискальных мерах – программах бюджетных расходов и инвестиций, направленных на массовое создание новых рабочих мест, поддержание перспективных направлений технического прогресса, помощь широким слоям населения посредством снижения налогов на лиц с низкими и средними доходами.
  В 1980-х годах при Рейгане и Тэтчер кейнсианство было официально проклято, как способствующее росту инфляции и разбуханию государства в ущерб свободе предпринимательства. Сейчас очевидно, что без кейнсианских мер восстановление реального сектора в экономике невозможно. На это направлены программа нового президента Обамы в США и аналогичные программы в Западной Европе и Японии. Можно полагать, что активное вмешательство государства в экономику сохранится, как постоянная черта капиталистической системы.
  Та же тенденция будет ещё сильнее выражена в России ввиду особенностей нашего капитализма. Его слабость, проявившаяся в годы экономического подъёма, стала вопиющей перед лицом кризиса. Обесценение капиталов российских олигархов, их беспомощность в отношениях с западными кредиторами, обращение к государству за денежной поддержкой, свёртывание частных инвестиций в отечественную экономику – всё это признаки крайнего маразма верхушки предпринимательского класса, погрязшей в своём паразитическом монополизме. Ставка на государственный сектор в этих условиях – единственная надежда на спасение.