СКРЫТЫЙ СМЫСЛ 1937 ГОДА

В последние два десятилетия освещение исторической тематики в российской публицистике было пропитано духом полемики. К сегодняшнему дню многие темы, накалявшие общественное сознание в годы «перестройки» и либеральных реформ, потеряли былую остроту.

Многие, но не все. Одной из самых полемичных остаётся проблема политических репрессий 1937 года.

 

1937 ГОД В ЗЕРКАЛЕ СОЦИОЛОГИИ

Для немалой части общественного сознания 1937 год стал мрачным символом произвола, террора, страха и подозрительности. По результатам опроса, проведённого ВЦИОМ в октябре, 1937 год прочно ассоциируется с террором и репрессиями у 47 % респондентов. Это немалый показатель, и он вполне объясним: в восприятие людьми 1937 года впаяны негативные стереотипы, затрудняющие беспристрастный подход к этой теме.

Так повелось, что объективный анализ любой темы – это выход за «красные флажки» стереотипов, что в полной мере применимо и к 1937 году. Говорить на эту тему надо – особенно, если мы хотим избавиться от упрощённого, «чёрно-белого» прочтения истории. Преждевременно утверждать, что акценты в этой теме расставлены окончательно, раз и навсегда. Опрос ВЦИОМ свидетельствует, что у 44 % опрошенных 1937 год не вызвал никаких ассоциаций, что означает отсутствие у многих людей реальных представлений о событиях семидесятилетней давности.

Показательны и ответы на вопрос, кто в 1937 году больше всего пострадал от репрессий. Половина опрошенных уверена, что карательные меры ударили по деятелям культуры, науки и искусства. Треть назвала военнослужащих. 21 % участников опроса полагает, что гонениям поверглись «обычные граждане, все без разбора». 18 % считают, что пострадали «евреи, латыши и другие национальности». Столько же опрошенных назвали священников. 14 % самыми пострадавшими назвали «партработников». Как видно из этих данных, в представлениях людей о событиях 1937 года наблюдается заметный разнобой.

 

ЧТО ТАКОЕ

«БОЛЬШОЙ ТЕРРОР»?

15—20 лет назад на волне «разоблачительной» публицистики всплывали умопомрачительные цифры, которыми сердитые обличители сталинского режима характеризовали количество его жертв – 5, 10, 20 миллионов расстрелянных. Такие цифры подавляли сознание людей, вызывая у них стойкое отторжение всего, что связано со Сталиным. По «раскладам» либеральных писателей и историков, вслед за американцем Робертом Конквистом назвавших сталинские репрессии «большим террором», выходило, что «полстраны сидело в лагерях, а полстраны их охраняло». Такие «расклады» иначе, как «ненаучной фантастикой», и не назовёшь.

Сейчас «мода» на приблизительные показатели прошла. У историков нет принципиальных расхождений по количеству репрессированных в 30-е годы: почти никто не оспаривает данные, обнародованные специалистом по этой проблематике  В.Н. Земсковым. Согласно им в 1937—1938 годах в СССР было вынесено 681 692 смертных приговора. Известно общее количество приговоров за 1930 – 1953 годы по политическим статьям («антигосударственные преступления» и «контрреволюционная деятельность»):  3 778 234, из них 786 098 приговоров были «расстрельными».

Понятно, что, кроме осуждённых по политическим статьям, наказания отбывали и уголовники. Есть цифры, отражающие общее количество отбывавших сроки наказания в отдельные годы: в 1936 году в лагерях НКВД насчитывалось 836 тысяч заключённых, в 1937 году – 994 тысячи, в 1938 году – 1313 тысяч. Много? Немало. Но, чтобы точно представлять реальный «вес» этих цифр, нужно сравнить их с данными по другим периодам, к  примеру, с сегодняшними показателями: по официальным данным, на 1 марта 2007 года в учреждениях ГУИН Российской Федерации находились 883,5 тысячи заключённых. Вполне сопоставимо с 1937 годом, тем более что тогда численность населения СССР была большей, чем в нынешней РФ. Но это к слову. Гораздо важнее сравнить количественные параметры сталинских репрессий с данными, относящимися к предыдущему периоду, т.е. ко времени, когда у руля власти были Ленин и Троцкий. Это сравнение нужно не только ради «статистики», касающейся репрессий, но и для развенчания мифов, мешающих осмыслить драматургию нашей истории.

Отрицать сталинские репрессии никто не возьмётся. Но назвать эти репрессии «большим террором» можно, только если сильно погрешить против историзма: наша история отмечена террором гораздо более масштабным, жестоким и трагичным. С начала 1918 года до конца 1922 года российское население выжигал «красный террор». В те годы ленинская «диктатура пролетариата» в виде ревтрибуналов, ВЧК, карательных отрядов действовал, а как железная молотилка, не давая отдыха ни себе, ни народу. «Красный террор» и был «большим террором».

Ленин, Троцкий, Зиновьев, Свердлов, Бела Кун, Петерс революцию отождествляли с «делом истребления». Террор 1918–1922 годов был кровавым потоком внесудебных расправ и опирался на директивную установку, спущенную чекистам партийными вождями: «Мы не ведём войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии доказательств того, что обвиняемый действовал против Советов. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, – к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания или профессии. Эти вопросы и должны определять судьбу обвиняемого. В этом смысле и сущность красного террора».

«Истреблять буржуазию как класс» отнюдь не значило «истреблять» только магнатов и олигархов. На практике «классовые» казни являли собой «списочное» уничтожение офицеров, священников, купцов, представителей интеллектуальных профессий, студентов. Для Ленина «буржуазией» было и российское крестьянство, которое требовалось «перевоспитать» железом и кровью. «Беспощадный массовый террор» обрушился на миллионы казаков, объявленных Троцким и Свердловым «цепными псами царизма». По Дону, Кубани, Тереку, Уралу прокатилась лютая бойня. «Досталось» и рабочим с «неправильным классовым сознанием». Так, в 1919 году после антибольшевистской забастовки в Астрахани было расстреляно свыше 4 тысяч человек.

Казни связывались с заложничеством, выглядевшим как безумный абсурд. К примеру, после убийства в Петрограде большевистского функционера Урицкого были расстреляны 900 заложников, а в ответ на убийство – в Берлине! – Розы Люксембург и Карла Либкнехта Царицынский совет распорядился расстрелять сотни находившихся под арестом заложников. После покушения на Ленина, организованного якобы Фанни Каплан, в разных городах было казнено несколько тысяч человек. Казни сопровождались реквизициями имущества казнённых.

Патриарх Тихон взывал к большевикам: «Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. То, что творите вы не только жестокое дело, это – дело сатанинское, за которое подлежите вы страшному проклятию потомства». Санкционированный Лениным и Троцким террор был «пиром сатаны», адским кошмаром. В своё время известный историк и литератор В.В. Кожинов обосновал подсчёты, по которым «человеческие жертвы, не считая умерших в условиях разрухи малых детей, составили за 1918–1922 годы примерно 20 миллионов человек». Достаточно сравнить эту цифру с числом жертв репрессий в 30-е годы, чтобы начать реально понимать историю советского периода.

 

«ДЕЛО ЛЕНИНА»

В КПСС культивировалось трепетное отношение к «делу Ленина». Клялся в верности этому «делу» Хрущёв, много слов потративший на «восстановление ленинских норм партийной жизни». Клялся ему и Горбачёв, призывавший на XXVII партсъезде: «Мы, коммунисты, должны неуклонно следовать мудрым ленинским заветам». Подразумевалось, что ленинские «нормы» и «заветы» – это тот совершенный образец, от которого отклонился Сталин. На деле же «мудрые ленинские заветы» – не что иное, как примитивный и несуразный миф, раз за разом загонявший в тупик тех, кто ему доверялся.

«Перестроечная» публицистика противопоставила «тирана и деспота» Сталина «мудрому гению» Ленину. Это противопоставление подчинило тему 1937 года ходячим пропагандистским штампам, суть которых свелась к тому, что «злодей» Сталин преступил «заветы» Ленина – «самого человечного человека». 

Кто бы спорил: Сталина трудно заподозрить в избытке гуманизма. Незачем снимать с него вину за реальный ущерб, нанесённый стране насильственной коллективизацией, в чём бы ни выражалась эта вина – в злой воле или непродуманности методов. Коллективизация сломала традиционное устроение народной жизни, стала трагедией крестьянства. Нет никакого резона лепить из Сталина образ гуманиста, этакого доброго человеколюбца.

Однако ещё бессмысленнее противопоставлять Сталина как «тирана и деспота» Ленину как «мудрому гению». Во-первых, Сталин «наследовал» власть от Ленина, называл Ленина своим «учителем». Во-вторых, именно Ленин был инициатором Гражданской войны в России, хотел её, жаждал, обосновывал её теоретически и организовывал практически. Слова Ленина: «Мы стоим за гражданскую войну. Уж если где мы чувствуем себя особенно надёжно, так именно на этом поприще»; «Отрицать гражданские войны или забывать о них значило бы впасть в крайний оппортунизм и отречься от социалистической революции» – растиражированы вместе с его собранием сочинений.

Мир, отражавшийся в сознании Ленина, был наполнен врагами, с которыми нужно было беспощадно бороться: «Не будем бояться жертв…». Отрицание борьбы клеймилось как «соглашательство» и «оппортунизм». «Борьбу» дипломированный юрист Ульянов ставил выше морали и законов: «Плох тот революционер, который в момент борьбы останавливается перед незыблемостью закона. Если закон препятствует развитию революции, он отменяется».

Ленинское мировоззрение корнями уходит к манихейству – мрачной антисистемной ереси, отрицавшей многообразие реального мира, разъединявшей дух и материю, механически расщеплявшей единое и сложное бытие на простые, «чёрно-белые» элементы. Ленин ничуть не сомневался: «Кто не революционер, тот черносотенец». Ленинцы ощущали себя «особыми людьми», обладающими знанием «железных законов истории», которого нет у «профанов». При этом они вслед за нигилистами («бесами», по Ф.М. Достоевскому) клялись посвятить свою жизнь «политической религии», вели себя, как одержимые идеей разрушения, презирали общепринятую этику, призывали к ликвидации всех традиций и устоев. Вера в будущее «всеобщее счастье» означала сатанинское отвращение к прошлому и настоящему, вырождалась в мизантропию. Вся «старая» культура объявлялась «архаикой и мракобесием», «тормозом на пути к прогрессу». Всем, кто «тормозил прогресс», грозили расстрелы, казни, конфискации.

Большевики взяли власть вовсе не ради блага России и русского народа. Для них главной целью был «мировой революционный пожар», в котором «погибнет старый мир». Ленинская вера в «мировую революцию» была непререкаемой. Ради торжества химерических идей Ленин готов был пожертвовать собственной страной. Он не считал себя изменником ни тогда, когда желал ей военной неудачи в мировой войне, настойчиво повторяя «пораженческие» лозунги, ни тогда, когда германское правительство открыло «финансовую линию» большевикам. Пренебрежительное отношение вождей большевизма к России проявилось в усилиях по развалу русской армии, а затем в подписании дикого по своим условиям Брестского мира. Помимо уступки огромной территории, на которой проживала треть населения страны, большевики обязались выплатить Германии запредельные контрибуции. В дни брестских переговоров Ильич «блеснул» своим неподражаемым цинизмом: «…страна, которая лишилась армии, должна принять неслыханно позорный мир».

Обратной стороной безоговорочной веры Ильича в «мировую революцию» оказывался крайний авантюризм: «Сначала ввяжемся в бой, а там посмотрим». Как строить «новый мир», Ленин не ведал, прямо говоря: «Мы не знаем, как строить социализм… Мы социализм протащили в нашу жизнь, а теперь должны разобраться». «Дело коммунизма» должен был «взять на себя германский пролетариат». А пока он не «взял на себя» это «дело», русский народ обречён был находиться в условиях казарменного строя, работая в трудовых армиях за продуктовую пайку. С несогласными, как заявил  ближайший сподвижник Ленина Зиновьев, «нельзя разговаривать, их надо уничтожать».

Вот таким в годы «военного коммунизма» было «дело Ленина». Иван Бунин так высказался о главном большевике: «Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру в разгар своей деятельности нечто чудовищное; он разорил величайшую в мире страну и убил миллионы людей, а среди бела дня спорят: благодетель он человечества или нет?». Иван Ильин видел в поведении большевиков «неутолимую ненависть, воинствующую пошлость, беззастенчивую ложь, порочность, жажду разрушения». Он писал: «Положительного идеала коммунисты не имели, их программа была чисто отрицательная. Ведь премудрые Маркс и Энгельс обещали отмену государства и совершенно бессмысленный «прыжок из царства необходимости в царство свободы» – настоящий образец радикального пустословия. Коммунисты и прыгнули. Оказалось, что надо строить неизвестно что и неизвестно как. И начались безжалостные эксперименты над живым народом…»

Долгое время эти эксперименты подавались официальным советским обществоведением как выражение «непревзойдённой ленинской мудрости». Но история рано или поздно всё расставляет на свои места.

ЗАСЛОН АВАНТЮРИЗМУ

Либеральная публицистика объяснение сталинских репрессий часто сводит к личным качествам Сталина – злобе, зависти, жестокости. Так, Э. Радзинский утверждает, что первым импульсом для сталинских репрессий послужили итоги выборов в ЦК ВКП(б) на XVII съезде, когда 292 делегата проголосовали против избрания в этот орган Сталина. По версии Радзинского, мстительный генсек решил наказать «трусливых двурушников»: «В тот день они проголосовали за собственную гибель. Сталин дал им некоторое время потешиться жизнью при социализме – он обдумывал, когда начинать и скольких из них нужно убрать».

У Радзинского выходит, что Сталин «убирал» оппонентов только потому, что они были ему неприятны. Такое суждение примитивно. Почему почти три сотни делегатов съезда голосовали против Сталина? Да потому, что не были согласны с его идеологической и практической платформой. Сталин также воспринимал их прежде всего как политических оппонентов. Романисту Радзинскому и в голову не пришло, что Сталина с этими людьми могли «развести» идейные разногласия.

Ещё одна широко распространённая версия сводит сталинские репрессии исключительно к борьбе генсека за власть в партии и государстве. Разумеется, такая борьба имела место. В ней самое активное участие приняли те, кто в 1918 году вслед за Лениным официально вошёл в «пятёрку пролетарских вождей», – Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин. Каждый из них мнил себя единственно возможным «преемником» Ленина.

Сталин, включаясь в борьбу за власть, в числе таких «преемников» не значился. Более того, его отношения с Лениным были осложнены целым рядом конфликтов – и политических, и сугубо личных (например, по поводу жёсткого порицания, вынесенного Сталиным Крупской). В последние месяцы своей жизни Ленин Сталину явно не симпатизировал, отдавая подчёркнутое предпочтение Троцкому. В известном «Письме к съезду» в январе 1923 года, трактуемом как «политическое завещание Ленина», Ильич рекомендовал делегатам «обдумать способ перемещения товарища Сталина» с поста генсека.

Обойти «вождей и теоретиков» в схватке за лидерство Сталину было чрезвычайно сложно, но он, проявив беспрецедентную изворотливость, добился этого. Его соперники были настроены нешуточно, и, если бы Сталин проиграл схватку за власть, участь его была бы крайне печальна. Когда Троцкого в 1927 году по предложению Сталина исключали из партии, он произнёс грозную речь: «Мы расстреляем эту тупую банду ничтожных бюрократов, предавших революцию. Да, мы это сделаем. Вы тоже хотели бы расстрелять нас, но вы не смеете. А мы посмеем…» Сомневаться не приходилось: кто-кто, а Троцкий точно «посмел» бы. Так что борьба за власть, конечно, была.

Но она не была борьбой за власть ради власти. Накал противоборства отражал острые идейные разногласия. Власть Троцкий и Сталин собирались использовать по-разному. Троцкому был нужен весь мир, презираемая им Россия в его планах была лишь «разменной монетой». Сталин же готов был «ограничиться» Россией, единолично возглавив руководство государством. Не случайно он проговаривался в ближайшем окружении, что «русский народ – народ царистский, без царя он жить не может».

Речь шла о столкновении разных стратегических перспектив для страны, да и для всего мира. Троцкий как с писаной торбой носился с идеей «мировой пролетарской революции». В 20-е годы шаманскими заклинаниями он «вызывал» германскую революцию: «Германская революция идёт. Не слышите ли вы её железную поступь?» Для «демона революции» естественным казалось выйти навстречу этой «поступи»: «Германия может быть захвачена нами одним ударом. Из провинциальной Москвы, из полуазиатской России мы выйдем на широкую дорогу европейской революции. Она приведёт нас к революции мировой».

Международные авантюры Троцкого раз за разом проваливались, но он не мог успокоиться: «После поражения германской революции у нас наступил отлив. Из этого отлива выросла сталинская теория социализма в одной стране, упадочная теория, которая в корне противоречит основам марксизма». Яростно нападая на Сталина и его стратегию, Троцкий выставлял его недоумком, публично поучая его: «Мы можем победить только как составная часть мировой революции. Нам необходимо дотянуть до международной революции, достичь того, что нас возьмёт на большой исторический буксир международная революция». Считая Россию страной никчёмной и бесперспективной, Троцкий и помыслить не мог, что она вполне может обойтись без всяких «буксиров».

Троцкий в споре со Сталиным напоминал о целях октябрьского переворота: «Когда Сталин именует ныне международный характер революции «комическим недоразумением» и «чепухой», он обнаруживает недостаточное уважение к основным декретам Советской власти». Сталину «революционные камлания» Троцкого очень досаждали, он призывал партию «не гнить на корню в ожидании мировой революции», а заняться практическим государственным строительством. Троцкисты видели в этом измену марксизму, заявляли, что нельзя допустить «стабилизации пролетарского государства России внутри капиталистического мира», стараясь вернуться к рискованным внешнеполитическим комбинациям, названным «курсом на мировую революцию».

Что означал для страны этот «курс»? Прежде всего выбрасываемые, по сути дела, на ветер гигантские деньги. К примеру, в августе 1923 года Троцкий, ожидавший революцию в Германии, «продавил» постановление пленума ЦК партии о формировании «в помощь немецким товарищам 2-й РККА имени Коминтерна» в 200 тысяч сабель и выделении огромных денежных средств в сумме 300 миллионов золотых рублей «в помощь» всё тем же призрачным «товарищам».

Сколько таких «товарищей» кормилось за счёт труда российских крестьян, за счёт разграбленных храмов и монастырей, мы с полной точностью уже вряд ли узнаем, но и сохранившиеся свидетельства производят неслабое впечатление. Не прошло и трёх месяцев после прихода большевиков к власти, как Совнарком принял решение о выделении 2 миллионов золотых рублей на революционную пропаганду за рубежом. Только в 1919 году и только на «революцию в Америке» политбюро передало некоему Котлярову 209 тысяч золотых рублей, Хавкину – 500 тысяч, Андерсону – 1 миллион 11 тысяч, Джону Риду – 1 миллион 8 тысяч золотых рублей. «Прокачка» денег за рубеж шла не только по линии Совнаркома и политбюро. Мощным «насосом» был Коминтерн с его многочисленными филиалами. До укрепления позиций Сталина этот орган действовал вне контроля государственных структур.

Практиковалась раздача денег и по личным распоряжениям вождей. Троцкому, Зиновьеву, Радеку и другим чрезвычайно нравилась именно финансовая сторона «международной революционной деятельности». Утопия оказалась весьма выгодным «дельцем». После Октября 1917 года по итогам масштабной экспроприации «контрреволюционной собственности» в их распоряжении оказались несметные богатства – колоссальное количество антикварных и художественных ценностей, горы бриллиантов, золота и серебра, все виды движимого и недвижимого имущества.

26 октября 1920 года Ленин подписал декрет «О продаже антикварных ценностей за границу». Львиная доля национального достояния переместилась за кордон, вырученные деньги оседали на счетах «международных революционеров». Желающих поживиться «плодами пролетарской революции» хватало.

За разговорами о «всенародном счастье» большевистские вожди не забывали пополнять и свои собственные «сбережения» в иностранных банках. 23 августа 1921 года газета «Нью-Йорк таймс» сообщила о десятках миллионов американских долларов и швейцарских франков, поступивших на личные счета Троцкого, Зиновьева, Ленина, Ганецкого, Дзержинского и других.  

Эти «сбережения» имели к сталинским репрессиям самое непосредственное отношение. Сталин, один из тех в большевистской верхушке, кто не был связан с иностранными банками, уже с 1924 года стал «подбираться» к проблеме «сбережений», сделанных его однопартийцами, пытаясь выяснить пути оттока  денег из страны. К моменту высылки Троцкого он знал и заграничные счета всей большевистской верхушки, и хранившиеся на этих счетах суммы. Историк Е.А. Сикорский пишет по этому поводу: «Со всеми этими Бухариными, Менжинскими, Апфельбаумами, Розенфельдами, Фюрстенбергами, Уншлихтами Сталин не церемонился. Выжимал всё. До последнего франка, доллара, фунта… Вместе с кровью напрочь отбитых лёгких и выбитыми зубами. А потом они получали пулю, после чего их «сбережения» переводились из зарубежных банков в Москву».

Для России, превращённой в «дойную корову», «интернационализм» в исполнении Троцкого и его присных оборачивался социальным расизмом. Можно сколько угодно ругать Сталина за «деспотию», но элементарная порядочность требует отдать ему должное за то, что он ударил по рукам резвым международным авантюристам, любителям «мутить воду» при помощи российских денег.

Сергей РЫБАКОВ