slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

Савва Ямщиков. Реставратор высоких смыслов

8 октября в день рождения Саввы Васильевича Ямщикова в Пскове был открыт памятник этому собирателю и хранителю исторического наследия России, ревнителю русской славы и древлего великолепия отчей старины (скульпторы — братья Михаил и Антон Плохоцкие, архитектор — Александр Асафов). На церемонию открытия съехались родные и друзья Саввы, его соратники и соработники. чтобы почтить память этого великого подвижника отечественной истории и культуры.
Памятник установлен в Покровском углу, на площадке у крепостной стены, где пересекаются улицы Свердлова (??!) и Воеводы Шуйского. Мощная фигура Саввы высотой в 2 с половиной метра напоминает Лескова и Аксаковых.
Личность необъятная, Савва изумлял окружающих страстью в отстаивании вещей, абсолютно для него дорогих, — русских монастырей, храмов и церквей с намоленными иконами и фресками, — и непоколебимой верой в высокую значимость своего дела сбережения русской старины. Он был влюблён в русскую провинцию, годами скитался по ней – Архангельск, Ярославль, Кострома, Великий Устюг, Углич и Новгород, Петрозаводск и особенно любимый Псков. Со значением любил повторять, что — коренной москвич! — он за свою жизнь провёл больше времени за пределами Садового кольца, чем в самом стольном граде.
Откуда берутся такие подвижники, такие истовые приверженцы непрерывности русской истории, которая началась для них не в 1917 году, а тысячелетием раньше — крещением Руси, войнами Ивана Грозного, петровскими викториями над шведами, победным громом екатерининского века и освобождением славян в столетии XIX?
Русское возрождение, следы которого мы ощущаем поныне по многим признакам, всегда будет в долгу перед Саввой, членом Президентского совета по культуре и искусству. По-прежнему не снижается накал бешеного сопротивления мировой закулисы, пятой колонны «глубинного государства», с которыми, не щадя крови, нервов и самой жизни, годами бился Савва.
Он — сын увечного солдата Великой Отечественной. Питомец послевоенных павелецких бараков. Выпускник искусствоведческого отделения истфака МГУ, которому посчастливилось перенять азы ремесла у великих наставников ещё дореволюционной школы реставрации.
Савва Васильевич рос как личность всю жизнь, до самого смертного часа. До последних дней крепла его духовная мощь, его боль и ответственность за всё, что шло в русской культуре не так, как надо.
Ему всегда было интересно жить. Жизнь без борения, без хорошей драки была не по нему. Савва Васильевич был очень неправильный, если под правильностью понимать размеренную скуку буден, неуклонный распорядок дня, диету и строгое следование установкам врачей. Он мог встать и уйти посреди заседания Президентского Совета по культуре под председательством Д. Медведева, если разговор на нём казался ему неинтересным и далёким от насущных потребностей дела.
Он быстро сходился с людьми, умел находить друзей и сподвижников и без сожалений расставаться с теми, кто предавал великое дело спасения отечественной культуры.
Но и ненависть вызывал лютую у тех, с кем боролся – взяточников, воров от культуры, у тех, кто готов был зачислить в черносотенцы и антисемиты всякого, кто употреблял слово «русский» – в разговоре ли, в писаниях, в душе.
Великая Отечественная война всколыхнула в поколении Ямщикова никогда не умиравшую гордость за свою страну. Хотя, казалось бы, откуда ей взяться, если рассуждать в понятиях нынешнего века?
Заботник о державе, непримиримый боец и борец с погубителями отечественной истории и культуры – Савва Васильевич не только возвращал к жизни древние русские иконы или живопись русских провинциальных художников прошлого, не только открывал миру гения в лице Ефима Честнякова, хотя каждое из этих открытий сделало бы громкое имя любому исследователю. Он был для нас, как прекрасно сказал екатеринбуржец Сергей Рыбаков, «реставратором высоких смыслов» — всегда, как высшую ценность, провидел в душе и в делах своих великую страну с великим и талантливым народом. Народ для него — это ревнители православной веры и зодчие древних храмов, учёные-атомщики и творцы светоносных икон, создатели нетленного русского Слова и воины на страже Отечества.
Этому народу и этой стране он присягал, их всегда держал перед своим внутренним взором, им оставался верен до своего последнего вздоха.
Он был делателем добра, не знающим усталости, отдыха, смятения и нерешительности.
Рачительный и бережный, он относился к национальному достоянию страны, как к своему собственному. И бился за него со всей страстью и неутомимостью своей пылкой натуры.
Савва Васильевич играл роль, на которую нельзя было назначить, в которую можно было только врасти всей жизнью. И эта роль была – объединителя тех, кто любит Россию. Энциклопедист, человек многих талантов и неистового темперамента, он не был лидером в стане патриотов, ибо общепризнанного вождя в нём нет. Но был самым близким к этому понятию человеком. Ибо связывал, сцеплял между собой сотни людей, которые без него не общались бы друг с другом. И в этом качестве его не заменит никто.
«Я служу по России», — часто повторял он о себе знаменитые пушкинские слова. И в его устах это не казалось преувеличением. Он заработал их своим подвижничеством, неустанным титаническим трудом на благо своей страны, её истории, её культуры. Распад Советского Союза он воспринял как личную трагедию. Она и стала одной из причин его ухода в затвор почти на десять лет.
Он ненавидел душителей русской культуры. Уничтожение культуры и истории он уподоблял убийству нации.
Терпеть не мог приспособленцев – тех, кто, кажется, в одну ночь перекрасился из Савлов в Павлы, кто из комчиновников мигом обернулись ревнителями «свобод», веры и благочестия, кто из коммунистов стал «красным директором», а потом и олигархом. Постоянно подчёркивал кровное родство нынешней демократуры с большевиками 18-го года. Ибо объединяет их ненависть ко всему русскому: укладу жизни, русской интеллигенции, православному Богу, нашей истории. Если первые полагали, что Россия пригодна разве что в качестве хвороста для разжигания мировой революции, то нынешние считают, что страну надо всенепременно пристегнуть пятым колесом в телегу западной цивилизации – дескать, иного будущего для неё и быть не может. В реальности это обернулось превращением России в сырьевой придаток Запада. Между тем, сегодня явственно видно, что только традиционалистские общества – Индия, Китай, страны с пятитысячелетней культурой, — способны сохранить себя в противостоянии с глобализмом.
Савва Ямщиков свято верил, что у России особая миссия, что если миру и суждено спастись, то спасение это может прийти только через Россию, где большинство отвергает потребительство и культ Мамоны, где противостоят гибели духовности. Поэтому всё, что служило сохранению этой духовности – монастыри, иконы, музеи, русский язык, старинные русские города, великая и совестливая русская литература – являлось предметом его неустанной заботы. Все же, кто способствовал разрушению этих основ, были его заклятыми врагами.
И во власти нашей, где многие считают себя умнее и Бога, и дьявола, он умел находить сторонников своего дела. И радовался тому, что находит. Но вместе с тем хорошо понимал: всякая власть преходяща, даже, как оказалось, власть помазанника Божия. А Россия вечна. Ей он и служил.
Для «Слова» он был и неутомимым автором, и деятельным распространителем, и пропагандистом. Иной раз казалось, никому наша газета не была нужна так, как ему, хотя трибуны — и печатной, и телевизионной – в последние годы ему хватало с лихвой. Он тотчас подхватил ливановскую идею создания Общественного совета газеты из лучших представителей русской интеллигенции и немедленно привлёк в него Валентина Распутина, Валентина Курбатова, Владимира Васильева, Вячеслава Старшинова, Вадима Юсова, Валентина Янина, Валентина Лазуткина и других. Василий Ливанов привёл с собой Евгения Стеблова и Геннадия Гладкова.
За первое десятилетие существования «Слова» Савва Васильевич опубликовал на наших страницах сотни материалов. Интервью, открытые письма к руководителям страны и министрам, памфлеты и статьи, реплики и очерки, эссе и зарисовки – он не чурался ни малых, ни больших форм, и, торопясь, едва ли не захлебываясь в мыслях и чувствах, клокотавших и бурливших в нём, жаждал успеть выплеснуть на страницы свои негодование, любовь, страсть.
Иной раз я слышал: «Что-то много у тебя в газете Ямщикова». «Ну, разве можно так писать? – недоумевали поклонники политеса, знакомясь с его очередными гневными и обличительными памфлетами. Наш «Савва Нарола», в шутку назвал его кто-то в редакции.
«Ну, Савва имеет право говорить то, что думает», — обронил по схожему поводу Валентин Распутин.
«Нет, старик, газету мы не сдадим, — говорил он мне, когда в начале года повеяли холодные ветры нынешнего кризиса. – Буду говорить с самыми разными людьми». И действительно нашёл деньги в самые критические для нас месяцы. Воспринял дело газеты, как своё кровное.
Безбрежный в своих привязанностях к одним, он был властно решителен в неприязни к другим. Нередко ошибался в людях — они на поверку оказывались совсем не такими славными, как он их себе представлял. Но ошибки его всегда были на стороне добра, слишком большого доверия к человеку, не наоборот.
Десятки раз я был свидетелем, как его узнавали на улицах совершенно незнакомые люди, подходили, благодарили его за всё, что он делает. «Вот оно, бремя славы, Саввушка, — говорил ему, смеясь. Ему нравилось внимание людей.
А посиделки в его подвале на улице Бурденко! Собирались там Валентин Распутин, Леонид Ивашов, Валентин Лазуткин, Валентин Фалин, Юрий Болдырев, Игорь Острецов, ваш покорный слуга, реже — Валентин Курбатов, Владимир Васильев, Василий Ливанов. Говорили обо всём – о новостях культуры, образования, о засилье пошлости, серости и безвкусия на телевидении. Судачили, печаловались, шутили…
И в центре этих обсуждений был хозяин подвала Савва.
И это только часть людей, с которыми он дружил в течение жизни. Вспомнить ещё архимандрита Алипия, митрополита Питирима, Льва Гумилёва, Валентина Янина, Василия Белова, Вячеслава Старшинова, Валентина Гафта, Василия Пушкарёва и многих, многих других. Великие имена, золотом вписанные в историю русской культуры…
Профессор Игорь Острецов, одноклассник Саввы, вспоминал: «В конце 40-х годов жил Слава – так он себя тогда называл, стесняясь своего старорусского имени, — в бараках на Павелецкой набережной вместе с бабушкой, матерью и братом. Дом их стоял метрах в 20 от железнодорожного полотна – шум, грохот, паровозная гарь двадцать четыре в сутки. Как они умудрялись там жить – уму непостижимо. Но, наверное, ко всему привыкаешь.
Юный Савва с длинными вьющимися локонами был высокого роста, прекрасно играл в баскетбол. В 9-м классе он был вынужден уйти в другую школу. А на выпускной вечер явился к нам с двумя девушками в белом, каждая из них держала во рту по красной розе. Дескать, нате вам!
Однажды приехала в Москву команда английских футболистов, после игры Савва подошёл к ним. Похлопав одну из звёзд по плечу, снисходительно сказал: «You are a very good player» — «Ты очень хороший игрок». Тот только присел от неожиданности…
— Случилось так, что мы на полвека расстались с Саввой, — продолжал Острецов. — Я после окончания МИФИ — кстати, именно он посоветовал мне туда поступать — работал в «ящиках». Увидев его имя в одной из газет, позвонил. Не сразу, но всё же дали его телефон. Встретились. «Как же тебя теперь называть?» — спросил его. – «Да зови, как звал», — великодушно согласился Савва. «Что же с тобой случилось? – подивился я его габаритам. — «Ну, что ты хочешь, старик? Излишества бурной молодости».
Кстати, московский мэр Юрий Лужков тоже жил в бараках неподалёку. Через полсотни лет они встретились, узнали друг друга, вспомнили, что в конце 40-х вместе гоняли в футбол на пустыре.
«Моё детство прошло в послевоенных бараках, — рассказывал Савва Васильевич в одном из своих интервью. — И я тогда не мог предполагать, что попаду на искусствоведческое отделение МГУ и буду слушать лекции, скажем, по искусству Древней Греции. Такие мысли не приходят, когда встаёшь в 5 утра, чтобы записаться в очередь за подсолнечным маслом или мукой. Тебе на руке напишут 1572-й номер, а пока идёт очередь, нужно сбегать на станцию, украсть угля или дровишек, чтобы протопить печку.
Но в школе я почувствовал тягу к книгам, класса с 5-го читал запоем. Вот мы последние три года боремся за то, чтобы 200-летний юбилей Гоголя провести на должном уровне. А я вспоминаю 1952-й, когда мне шёл 15-й год и очень широко отмечалось 100-летие со дня смерти Гоголя. Под личным наблюдением Сталина. Выпустили знаменитый синий шеститомник, он и по сей день со мной. Гоголь, считаю, проторил мне дорогу в мир искусства. Конечно, были Бог, учителя, родители. Но Гоголь для меня — это всё. И без Диккенса я своего детства тоже не мыслил. Русская литература и история — это то, что меня очень к себе тянуло».
Я не знал Савву времён его молодости, но, рассматривая старые его фотографии, всегда удивлялся тогдашней его стати: красивый, ладный, на диво крепко сбитый – истинно русский добрый молодец! И как же неоглядно щедро надо было тратить себя по жизни, чтобы такому богатырю уйти в 70 лет! Казалось, запасу в нём было на два века…
Но и в последние годы и дни ярко-голубым огнём светились его глаза, белели коротко остриженные густые волосы. Большой, грузный, неповоротливый, он передвигался с трудом, не очень хорошо слышал, но прежняя мощь угадывалась в нём. «Старик, — говорил не раз, — ноги не ходят, но руки ещё работают. При случае могу врезать так, что мало не покажется».
И живость ума, и образность витиеватого слога отличали его до самого последнего дня.
Писал он легко – сразу набело, с минимальной правкой. И всегдашний его темперамент жёг страницы неистовым пламенем.
Он говорил от себя, но говорил за многих, чувствовавших так же, как он, но не имевших его дара слова и возможностей обратиться к людям с газетной полосы и телеэкрана.
Помню его 65-летие, которое он праздновал в Ярославле – десятки гостей за огромным столом, размашисто, хлебосольно, по-русски уставленным яствами и напитками, — музейщики, реставраторы, кузнецы, чиновники, артисты — в тот раз были Владимир Смирнитский, Юрий Назаров, Владимир Васильев, Екатерина Максимова
Любой город коренной, срединной Руси всегда ждал и принимал его, как своего. Псков был особой любовью. Везде были ему рады, всюду ломились на его выступления, просили помощи, совета, поддержки. И получали их.
Он был неутомим в своих путешествиях, разъездах, кочевьях, странствиях.
Всё это была его Русь, которой он был свято предан. При малейшей возможности старался удрать из Москвы.
Молодой Андрей Тарковский пригласил Савву Васильевича консультантом в свой фильм «Андрей Рублёв». Даже Савва, совсем не лишённый апломба молодости, тогда 25-летний реставратор и искусствовед, поначалу смутился: сможет ли он со своим скромным тогда профессиональным багажом соответствовать такому лестному назначению. «А мне нужен единомышленник, – ответил Тарковский, и вопрос о квалификации был снят. Савва посоветовал режиссёру саратовского актёра Анатолия Солоницына на главную роль, первую в его кинобиографии. Это было ещё одно попадание в десятку.
А сам фильм, идею которого подсказал Тарковскому и Кончаловскому (автору сценария) Василий Ливанов, стал для советских зрителей мощным напоминанием о своих корнях. Фильм произвёл впечатление живительного ливня после засушливых десятилетий партийной муштры в недрах политпросвета. Он прогремел в стране. Послевоенное поколение советских людей получило талантливое свидетельство о неведомых дотоле пластах отечественной культуры и о судьбе средневекового чудо-художника, чей жизненный подвиг терялся во тьме веков.
А сколько новых имён открыл Савва Ямщиков для России? Взять хотя бы гениального художника Ефима Честнякова. Или сына священника Григория Силовича Островского, прекрасного мастера провинциального портрета.
Представить только — пробивной силы Саввы Васильевича хватило на то, чтобы провести первую в советское время выставку иконописи в нашей атеистической стране. Ему помогали высокопоставленные руководители, вроде С. Лапина, друга Брежнева и всесильного главы Гостелерадио СССР, человека огромной эрудиции. Единственно, о чём попросил Лапин, прежде чем поставить свою подпись под разрешением на выставку, — назвать её как-нибудь по-другому, чтобы слово «икона» в названии экспозиции не звучало. Сошлись на «Древнерусской живописи». И вот представьте себе, после десятилетий разрушительной работы общества «Воинствующих безбожников» во главе с Минеем Ярославским в 70-е годы в Москве проходит такая выставка, где зрителям предстали шедевры отечественной живописи XY века! Вот так пробивалось к соотечественникам «предивное художество» русского средневековья.
Удивительное качество Саввы Васильевича состояло ещё и в том, что ему помогали не только единомышленники, (что было бы естественно). союзники, так сказать, ментальные и идеологические. Он убеждал встать на свою сторону и тех, кто являлся его антиподом, из каких-нибудь западников, которые всегда присутствовали в истории России. Савва обладал таким всепроникающим обаянием и силой убеждения, что он и этих людей, что называется, «подписывал» на сотрудничество. У него был совершенно счастливый характер — он мгновенно сходился с олигархами, сделавшими миллионные состояния, и с библиотекарями из райцентров, с гендиректорами федеральных телеканалов и смотрителями скромных музеев,
О знакомстве…
Мы встретились с ним в самом начале двухтысячных, когда Савва Васильевич только начал выходить из сложного для него периода, который длился около 10 лет. Он вёл затворнический образ жизни, почти ни с кем не общался. Обыкновенно Савва всегда был окружён друзьями, и «в словах, как рыба в чешуе». И когда с ним случилась эта затянувшаяся депрессия, большинство постепенно отошли в сторону. Рядом с ним из друзей, по его рассказам, осталось всего несколько человек, которые продолжали поддерживать его: это были Валентин Распутин — наш замечательный классик, Валентин Курбатов — известный литературовед и критик, Валентин Лазуткин — один из руководителей нашего телевидения, который подбрасывал ему работу, чтобы было на что жить… Остальные куда-то схлынули….
Знакомство наше случилось в центре Москвы на Большой Никитской, в офисе Общества книгоиздателей. Была презентация только что вышедшей книги «Крест бесконечный. Письма из глубины России» — переписка великого русского писателя Виктора Астафьева и выдающегося литературного критика Валентина Курбатова, охватывающая двадцать восемь лет их дружбы. Присутствовали много знакомых и незнакомых мне людей. Я впервые увидел Савву Васильевича: сидел грузный, слегка потупивший взгляд, человек, иногда бросал какие-то реплики, на которые зал весьма бурно реагировал. А некоторое время спустя мы вновь встретились там же, уже на другой презентации, и он заговорил со мной первым. Савва знал, что я журналист – в прошлом из «Правды», а в ту пору – редактор «Слова».
Так началось наше знакомство, переросшее в дружбу и сотрудничество. Савва стал постоянным автором газеты «Слова». Обладая редким публицистическим даром, он очень много писал. Великолепно владел словом, был замечательным рассказчиком и очень русским человеком по своей сути.
Он умел находить новых интересных авторов, а также людей, которые помогали газете в самые провальные для нас времена, когда мы не знали, на что выпускать следующий номер.
Читатели всегда ждали его статей. Чего стоило затянувшееся на многие годы сражение с министром культуры Швыдким, который вознамерился отдать немцам знаменитую «коллекцию Балдина», оценённую экспертами в полтора миллиарда долларов. Савва возмутился, привлёк тогдашнего министра культуры Николая Губенко, тот связался с президентом
В. Путиным — и передачу коллекции тогда удалось остановить.
Савва Васильевич сумел собрать Общественный совет газеты «Слово», идею которого впервые высказал Василий Ливанов. В его состав вошли его друзья — Лев Анисов, Николай Бурляев, Владимир Васильев, Валентин Фалин, Валентин Курбатов. А Ливанов привлёк в Совет Геннадия Гладкова, Евгения Стеблова. Готовность войти в Совет выразила и знаменитая актриса Татьяна Доронина.
Вот что, в частности, говорил Савва Васильевич на вечере, посвящённом 10-летию газеты:
— В жизни было много вех, отмечающих мою бренную дорогу. Встреча с газетой «Слово» и с Виктором Алексеевичем Линником — это светлая веха на моём пути. Ибо что нам читать в длящуюся почти четверть века «эпоху либералов»?.. Когда я в пятницу получаю «Слово», это для меня — всё равно что припасть к живительному роднику. Там я могу прочесть замечательные работы Николая Коняева, исторические экскурсы и философские эссе Сергея Рыбакова, политэкономические размышления Станислава Меньшикова, искромётные передовицы или глубочайшую по мысли аналитику Виктора Линника — могу продолжать этот список до бесконечности…
В какой другой газете вы сможете прочитать прекрасные материалы о русской культуре в наши гнусные времена культурного беспамятства?
Поэтому для меня «Слово» не только газета, на страницах которой я могу высказаться, но в которой я могу почерпнуть то, чего мне недостает.
Я ценю в «Слове» его актуальность. Мы первыми со страниц нашей газеты откликнулись на проблему реституции художественных ценностей. А сколько времени мы ведём борьбу за то, чтобы достойно отметить юбилей Гоголя! Ни одна другая газета этой темы не подняла. Это ли не беспамятство?
Но «Слово» остаётся верным искренней и честной любви к русскому культурному наследию, на сохранении которого газета стоит одиноко, как застава. Но застава эта былинно-богатырская. … Так что сдюжим! А «Слову» многая лета!».
Саввушка – многие годы я звал его именно так! — удивительным образом объединял людей, которые без него никогда бы не встретились, не сошлись, не подружились. А он сводил нас вместе. Это уникальное качество человека, собирателя идей, историй, соратников…Думаю, что все, кто знал Савву Ямщикова, согласятся со мной: мы счастливы, что он прошёл по нашей жизни.
Друг всех сколь-нибудь заметных делателей русского дела, Савва остаётся с нами — своим книгами, статьями, выставками, фильмами. А теперь и памятником.
Виктор ЛИННИК

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: