slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

Самый позорный день в истории МИД СССР

История ГКЧП августа 1991 года давно описана в дета-лях. За исключением, пожалуй, одного: что творилось в те дни в МИД СССР. Как отреагировали на этот переворот в высотке на Смоленской и в советских посольствах за рубежом?
  Как известно, раннее утро 19 августа 1991 года по радио и телевидению началось с вещания классической музыки. В советские времена это было безошибочным сигналом – грядут великие похороны. Что ж, так оно и случилось. Только хоронили, как оказалось, не члена Политбюро, а великую державу.
  После краткой паузы диктор торжественно зачитал:

  «УКАЗ ВИЦЕ-ПРЕЗИДЕНТА СССР
  В связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения Горбачёвым Михаилом Сергеевичем своих обязанностей Президента СССР на основании статьи 127(7) Конституции СССР вступил в исполнение обязанностей Президента СССР с 19 августа 1991 года.
  Вице-президент СССР
  Г.И. Янаев.
  Москва, 18 августа 1991 года».
  А далее следовало «Заявление советского руководства». В нём подтверждался указ Янаева, и в жёстких тонах сообщалось, что в «отдельных местностях СССР» вводится режим чрезвычайного положения сроком на шесть месяцев, а «для управления страной и эффективного осуществления режима чрезвычайного положения» создаётся Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП). В его состав входят 8 членов: вице-президент СССР Г.И. Янаев; премьер-министр СССР В.С. Павлов; министр обороны Д.Т. Язов; министр внутренних дел Б.К. Пуго; председатель КГБ В.А. Крючков и другие высокие лица.1
  Так население страны узнало о новой власти в Москве в лице ГКЧП. Причём в этих документах категорично утверждалось, что перестройка потерпела крах, привела к распаду государственности, и в результате экстремистские силы в лице демократов захватывают власть, ставя цель разрушить СССР. Поэтому объявлялось о приостановке деятельности оппозиционных партий, запрете митингов и демонстраций, проведении экономических реформ.
  Но первыми действиями новой власти в Кремле стали демонстрация силы и угроза её применения. По приказу министра обороны Язова в Москву были введены Таманская мотострелковая дивизия и Кантемировская танковая дивизия. А это 362 танка, 140 БМП, 148 бронетранспортёров, 3809 человек личного состава.2  Плюс к этому в Москву вошли Тульская воздушно-десантная дивизия и знаменитое подразделение «Альфа», которое в далёком 1979 году сумело без потерь захватить дворец Амина в Кабуле. Именно они должны были продемонстрировать решимость ГКЧП сломить сопротивление противника, заставить их подчиниться.
  Однако на этом действия ГКЧП по сути дела и закончились.
  В тот же день рано утром 19 августа на даче президента РСФСР Б.Н. Ельцина в посёлке Архангельское под Москвой собралось руководство РСФСР, к которому присоединились вице-мэр Москвы Ю.Лужков и мэр Ленинграда А.Собчак. И тогда же утром они выступили с обращением «К гражданам России». В нём указывалось, что в прошедшую ночь «отстранён от власти законно избранный президент страны, … и мы имеем дело с правым, реакционным, антиконституционным переворотом». Цель введения чрезвычайного положения, говорилось в этом обращении, — срыв подписания нового Союзного договора и реставрация коммунистического режима.
  И это были не просто слова. В 12 часов 10 минут Ельцин взобрался на танк Таманской дивизии, посланный припугнуть его и стоявший с этой целью у ворот здания Верховного Совета РСФСР. Размахивая руками, он пламенно призвал дать достойный отпор путчистам и потребовал вернуть страну к нормальному конституционному режиму. Речь его потом долго транслировалась по радио и телевидению. А в Москве и Ленинграде начались массовые митинги против ГКЧП.
  Ну, а что же происходило в тот день на Смоленской высотке? Что знало о ГКЧП и что делало сидевшее там на седьмом этаже руководство советской дипломатии?
  Министр иностранных дел А.А. Бессмертных отдыхал в Белоруссии. Но ещё 18 августа получил указание срочно прибыть в Кремль, что он, естественно, и сделал. А там — это было уже вечером — он к своему удивлению обнаружил, что идёт заседание какого-то неизвестного Комитета по чрезвычайному положению, в котором участвует практически всё руководство страны, за исключением, пожалуй, одного Горбачёва. Он болен и к телефону не подходит. Заседание подходило к концу, и на нём уже был практически разработан текст Заявления советского руководства, или ГКЧП, которое теперь предстояло подписать. В числе подписантов значилась и фамилия Бессмертных. Но свою подпись он поставить отказался. Как говорят, схватил фломастер и вычеркнул из списка свою фамилию.
  Утром 19 августа Бессмертных снова был вызван в Кремль, где Янаев проинформировал его о намерениях ГКЧП и передал текст Заявления ГКЧП для распространения по каналам МИД. Вернувшись на Смоленскую площадь, министр провел совещание с узкой группой своих заместителей и сообщил, что есть поручение от исполняющего теперь обязанности президента Янаева распространить этот документ по посольствам.
  После чего исчез, взяв больничный лист до 23 августа. Но в этом Бессмертных был не одинок. Так же поступили и многие другие советские руководители, на что тогдашний госсекретарь США Джеймс Бейкер не без ехидства заметил: «Удивительная эпидемия охватила советское руководство».
  В результате МИДом теперь командовал первый заместитель министра Ю.А. Квицинский. И тем же утром, в начале одиннадцатого, подписал такое указание:
  «Совпослам.
  Срочно передайте руководству стран пребывания текст обращения Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР (передаётся отдельно).
  Исполнение телеграфируйте.
  Ю. Квицинский».
  А ещё через час пошло другое указание, более конкретное:
  «Совпослам, совпредставителям, совгенконсулам.
  Отдельной телеграммой передаём полные тексты обращения и другие документы Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР.
  Руководствуйтесь текстами этих документов.
  В самом оперативном порядке информируйте о реакции в стране пребывания на развитие событий в СССР.
  Ю. Квицинский».
  Иными словами, из МИДа послам в тот день пошли указания не только проинформировать и передать руководству стран пребывания документы ГКЧП, которые и так полностью опубликованы в печати, но и руководствоваться ими. А это значило – признать их правомочность и принять к исполнению.
*  *  *
  Весь следующий день 20 августа напряжение в стране нарастало. Становилось все ясней, что президент Горбачёв вовсе не болен, а насильственно отстранён от власти и находится в заточении на даче в Крыму, где отключена вся телефонная связь. А это не что иное, как государственный переворот, и все лица, так или иначе вовлечённые в это преступление, понесут ответственность перед законом.
  Однако ГКЧП продолжал угрожать. Утром было объявлено о решении прекратить выпуск всех газет, кроме «Известий», «Правды», «Труда», «Красной Звезды», «Советской России» и ряда других. Кроме того, сообщалось о решении ввести цензуру на радио и телевидении, ограничив вещание только государственными и общественными каналами. В Генштабе обсуждались оперативные планы, как сломить сопротивление российского руководства, или, попросту говоря, взять штурмом Белый дом подразделениями Министерств обороны, внутренних дел и КГБ. Начало штурма было назначено на 3 часа ночи 21 августа.
  Однако пока это были только планы, хотя и весьма жёсткие. И первым ударом по ним стал категорический отказ офицеров «Альфы» участвовать в штурме Белого дома. Возникли противоречия и в самом руководстве ГКЧП. На его заседании в 20 часов 20 августа Янаев заявил, что слухи о планируемом штурме Белого дома не имеют под собой оснований. И предложил сообщить в прессу, что штурм не планируется. Его соратники стали спорить, и в итоге было принято решение: никаких публичных заявлений по этому поводу не делать.3  Хотя это вовсе не означало, что КГБ и Министерство обороны отказались от своих планов штурма.
  Так или иначе, ГКЧП практически бездействовал, что воспринималось как явная растерянность в стане путчистов. Зато практические действия, причём весьма эффективные, предпринимались противоположной стороной – противниками ГКЧП, во главе которых теперь стоял Б.Н. Ельцин.
  Москва, Ленинград и многие другие города России кипели митингами. Только у здания Верховного Совета в Москве собралось около 100 тысяч человек. К ним вышел Ельцин и объявил себя командующим Вооружёнными Силами СССР на территории РСФСР. Более того, приказал всем частям с 17 часов по московскому времени вернуться в постоянные места дислокации, где они будут поставлены на денежное и вещевое довольствие правительства России. Охрана прикрывала его пуленепробиваемыми щитами, а он говорил и говорил, что ответственность за все беды народа лежит на Язове, Пуго и Крючкове, призывая военных не подчиняться их приказам, а народ не провоцировать военных.
  В это время вокруг Белого дома вырастали баррикады, и в самом здании шло формирование вооружённых подразделений из военнослужащих, перешедших на сторону Ельцина, а также всех желающих встать на защиту Белого дома. Конечно, иллюзий не было: если штурм состоится, мало кто из его защитников останется в живых. Но вот решится ли ГКЧП на этот штурм? Бездействие, растерянность его руководства и обозначившиеся в нём разногласия внушали «сторонникам демократии» оптимизм. Но если на штурм всё же решатся, он мог стать поводом к гражданской войне.
  Судя по всему, в МИДе на Смоленской площади уловили эти новые веяния в расстановке противоборствующих сил. Поэтому уже днём 20 августа в посольства пошли такие указания:
  «Всем совпослам и совпредставителям.
  При разъяснении внутриполитических процессов, происходящих в СССР, руководствуйтесь официальными материалами, которые направляются вам на регулярной основе. Указывайте, что речь не идёт об отказе от намеченных реформ, о пересмотре курса, начатого в 1985 году М.С. Горбачёвым. Принимаемые меры носят временный характер. В этой сложной обстановке МИД СССР по-прежнему действует в соответствии с той политикой, которая определяется Верховным Советом СССР, президентской властью и кабинетом министров СССР».
  А вечером ещё одно, ещё более загадочное указание:
  «Всем совпослам и совпредставителям.
  1. 19 августа в пресс-центре МИД СССР состоялась пресс-конференция исполняющего обязанности президента СССР Г.И. Янаева. Текст пресс-конференции, который передаётся в изложении по каналам ТАСС, используйте в работе.
  2. В порядке информации сообщаем, что 20 августа МИД РСФСР направил в дипломатические представительства в Москве ноту следующего содержания:
  «В ночь с 18 на 19 августа 1991 года отстранён от власти законно избранный президент страны. В соответствии с указом президента РСФСР Бориса Ельцина и постановления № 435 от 19 августа 1991 года все решения, принимаемые от имени или по поручению так называемого Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР, считаются незаконными и не имеющими силу на территории РСФСР.
  В связи с вышеизложенным МИД РСФСР уполномочен заявить:
  Российский президент отказался от принятия на себя ответственности за любые действия и обязательства, принятые так называемым ГКЧП в СССР или по его поручению, и просит правительства всех государств мира принять меры по замораживанию золотовалютных авуаров, а также грузов, принадлежащих СССР до созыва Чрезвычайного съезда народных депутатов СССР».
  Примечательно, что подписал это указание не замминистра, как положено, а просто начальник Общего секретариата министра И.С. Иванов. Так что же теперь делать послам? По-прежнему руководствоваться ранее данными указаниями, то есть выполнять решения ГКЧП? Но при этом разъяснять, что речь не идёт об отказе начатых реформ и пересмотре политики Горбачева? Кроме того, посольствам сообщили, наконец, об указах президента РСФСР Ельцина.
  И что же получается? Посол — это ведь как командир дивизии. Командующий даёт ему приказ: «Вперед! В бой!» Он, конечно же, вступает в бой, но тут же получает такой приказ: «Кругом! Стой на месте!» Что же остаётся делать бедному комдиву? Куда идти и как стоять под огнём противника?
  В такой ситуации оказались тогда советские послы за рубежом, не зная, как исполнять эти двусмысленные указания. По сути дела только посол в Чехословакии
Б.Д. Панкин, правда, только утром 21 августа, выступил с заявлением, в котором осудил переворот ГКЧП. Это заявление тут же начали передавать и комментировать по «Би-би-си», «Си-эн-эн», «Эхо Москвы» и другим каналам радио и телевидения. Правда, уже потом люди из панкинского близкого окружения рассказывали, как хитроумный Панкин принял такое необычайно смелое решение.
  В Праге, как и в некоторых других столицах бывших соцстран, где ещё находились готовящиеся к уходу советские войска, существовала секретная, закрытая от прослушивания телефонная связь с руководством СССР, так называемая ВЧ-связь. По ней Панкин и позвонил своему хорошему
знакомому, члену Политбюро
А.Н. Яковлеву, а тот рассказал ему, что происходит в Москве и что представляют собой члены ГКЧП, дав при этом совет или даже наказ – выступить против. Что Панкин и сделал.
  Ну, а в поддержку ГКЧП, хотя и весьма осторожно, высказался тоже только один посол – Л.М. Замятин в Лондоне, работавший до этого многие годы и Генеральным директором ТАСС, и заведующим отдела ЦК КПСС. Потом он, правда, говорил, что его неправильно поняли.
  А остальные послы крутились как могли. Информировали, разумеется, руководство стран пребывания о полученных документах ГКЧП, но свою позицию при этом старались не высказывать. Особенно на встречах с журналистами. А что ещё оставалось делать послу, получившему столь противоречивые, двусмысленные указания?
  Юлий Квицинский был прав, когда в интервью набросившимся на него 24 августа журналистам сказал, что юридически и в смысле служебного долга МИД функционирует, чтобы осуществлять внешнюю политику страны, которая определяется президентом, правительством и Верховным Советом. И плох будет тот аппарат, подчеркнул он, – дипломатический, военный и любой другой, — который не сможет выполнять решения этих структур. Но ведь есть большая разница между послами и руководством МИДа, которое находится в Москве и знает, где, кем и как принимаются решения, а значит может судить о их конституционности или неконституционности. Понятно, что послы, сидящие где-то за тридевять земель, такой информацией не обладают.
  Представьте себя, уважаемый читатель, хотя бы на минуту, послом в какой-нибудь далёкой Лусаке, что в Замбии, в Африке, или в Сане, в Йемене, на самых окраинах Ближнего Востока. Информация о том, что происходит в мире и особенно дома, в Советском Союзе, весьма ограничена. Её практически нет. Остаётся ловить радиосообщения. Но «Голос Америки» и «Би-би-си» передают одно, а советское радио, до которого в тех краях добраться непросто, совсем другое. Да и работники посольства не были у себя дома почти год, что происходит в стране, не знают. На заседаниях Политбюро и в его Комиссиях, которые занимаются международными делами и вопросами безопасности, они не бывали. Что представляют собой Янаев, Язов, Крючков и другие члены ГКЧП, каковы их взгляды и позиции – об этом они ничего не знают. Конечно, в таких странах, как Великобритания, Франция или ФРГ, ситуация несколько иная. Но всё равно Лондон, Париж или Бонн — это не Москва.
*  *  *
  События развивались стремительно и далее уже в стиле детектива. В ночь с 20 на 21 августа пиком противостояния ГКЧП с его противниками во главе с Ельциным стал инцидент в тоннеле на пересечении Нового Арбата с Садовым кольцом. Группа молодых людей попыталась остановить там колонну бронемашин. Пролилась первая кровь, погибли три человека. Это событие имело огромный политический, психологический и нравственный резонанс. Уже в 6 утра 21 августа состоялось заседание коллегии Министерства обороны, на котором большинство присутствующих высказались за необходимость вывода войск из Москвы, перевода вооружённых сил из состояния повышенной боеготовности в постоянную, то есть обычную, и рекомендовали министру Язову выйти из ГКЧП. Он согласился со всем, кроме одного –выйти из ГКЧП.
  Короче говоря, ГКЧП сложил оружие, а в Москву стали входить милицейские части, верные российскому руководству. Переворот не состоялся. В ночь на 22 августа Горбачёв вернулся в Москву, и члены ГКЧП были арестованы. В МИДе быстро сориентировались в новой обстановке, и уже днём 21 августа в своём кабинете на Смоленской высотке появился моментально выздоровевший Бессмертных. А вечером за его подписью послам пошла такая срочная телеграмма:
  «Всем совпослам, совпредставителям.
  …Внешняя политика СССР остаётся такой, какой она была определена президентом СССР, Верховным Советом СССР. В рамках этого политического курса продолжает действовать МИД СССР. Прежним остаётся и порядок получения указаний из Центра, которые поступают по линии МИД СССР. Исполнение любых других указаний должно в обязательном порядке согласовываться с руководством министерства».
   В общем, всё в порядке. Но утром 28 августа Горбачёв позвонил в Прагу и срочно вызвал Б. Панкина в Москву для назначения министром иностранных дел СССР. Посол сразу же явился в столицу, где, по его словам, президент СССР стал ему жаловаться на то, как вело себя руководство МИД в дни путча:
  — «Какие телеграммы рассылал Квицинский? – сетовал первый и последний президент СССР. – «Руководствуйтесь указаниями путчистов»? И Бессмертных оказался не на высоте. Сейчас плачется, даёт интервью, просится на приём… В МИДе многое надо менять, многое… Чуть ли не все послы взяли под козырёк. Всё это надо расследовать. Ко мне идут сигналы – лидеры не хотят иметь дело с такими послами… Во Франции, Югославии… Но внимательно, чтобы новых дров не наломать».4 
  Первое, что сделал Панкин, став министром, – отправил в отставку первого заместителя министра
Ю.А. Квицинского и замминистра В.М. Никифорова, ведавшего кадрами. А затем занялся расследованием поведения послов в те роковые дни. Для этого на столе у него появилась папка с материалами об их сообщениях, включая вырезки из газет. Вот, например, что было написано там в отношении советского посла в Швеции Н.Н. Успенского:
  «21 августа 1991 года в период государственного переворота предоставил интервью шведской газете, которое было расценено в Швеции и за рубежом как поддержка линии заговорщиков. Признаёт, что одно из положений в интервью давало повод для подобных толкований. Своими действиями нанёс ущерб авторитету советского представителя в Швеции».
  Там же в папке статья из газеты «Дагенс Нюхетер», которая заканчивалась такими словами:: «…уклонение от выражения своей позиции не всегда является высшим искусством дипломатии. Бывают моменты, когда даже человек, находящийся в сложном положении, с точки зрения официального поста, должен оценивать события с моральной точки зрения и держать слово чести».
  Но наиболее весомые обвинения содержались в адрес посла в Лондоне Л.М. Замятина:
  «19 августа 1991 года в период государственного переворота при встрече с группой журналистов обосновывал конституционность отстранения путчистами от власти президента СССР. При попытке впоследствии оправдать в британской прессе эту свою позицию был обвинён в недобросовестном обращении с фактами. Доверие британского правительства к нему, как к послу, объективно стоит под сомнением…».  
  А вот главным обвинением в адрес посла В.П. Логинова в Белграде  послужило сообщение, что он 20 августа распорядился снять портрет Горбачёва в центральном вестибюле посольства. Кстати, подобные обвинения содержались в адрес ещё 20 послов. Но самые умные выкрутились, сообщив, что сняли портрет президента только потому, что нужно было стереть с него пыль.
  На основе вот таких «материалов», подготовленных в управлении кадров МИДа, в Москву были отозваны не 30 послов, как писали газеты, а семь — из Лондона, Парижа, Белграда, Стокгольма, Берлина, Варшавы и Дублина. Это Л.М Замятин, Ю.В. Дубинин, В.П. Логинов, Н.Н. Успенский, В.П. Терехов, Ю.Б. Кашлев и Г.Г. Гвенцадзе.
  Но это было только начало. В общем, как иронизировал мой друг Анатолий Адамишин, бывший в то время послом СССР в Риме: «Дали приказ идти в разведку боем, а вернули геем».
  Разумеется, у уважаемого читателя может возникнуть вопрос: а что делал в те дни автор этих строк, бывший тогда послом по особым поручениям, руководителем делегации СССР на переговорах в Вене по обычным вооружениям, мерам доверия и безопасности в Европе, а заодно и советским представителем в СБСЕ? Судьба оказалась к нему милостивой – он отдыхал с семьёй в Крыму, в цековском санатории «Морской прибой» в нескольких километрах от Фороса, где находился Горбачёв.
  И вот утром 19 августа среди отдыхающих прошёл слух: в Москве происходит что-то странное. В нашей дружеской компании, а это кинорежиссёр Владимир Досталь и нейрохирург Александр Коновалов с семьями, имелся радиоприёмник. Лёжа на пляже, мы включили его и услышали массу противоречивой информации о том, что Горбачёв тяжело заболел, и власть в стране перешла к ГКЧП. Словом, всё то, о чём уже написано выше. Но симпатии в нашей кампании были на стороне Горбачёва, хотя и критиковали мы его за многое. Главным для нас тогда была свобода – говорить, что думаешь, и не на кухне с близкими друзьями за рюмкой чая, а где вздумается, делать то, что считаешь нужным, и ездить, куда хочешь.

 

  Олег ГРИНЕВСКИЙ, Посол по особым поручениям

 
    1 Известия, 20 августа 1991 г.
    2 В. Степанков, Е. Лисов. Кремлевский заговор. Версия следствия. — М.: 1992, стр. 198—109.
    3 Крючков В. Личное дело. — М.: 1996. Ч.2 стр. 105.
    4 Б.Д. Панкин. Сто оборванных дней. — М.: Совершенно секретно, 1993, стр. 40—41.

 

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: