Ещё мы скажем наше слово

                                 Константин СКВОРЦОВ

* * *
Над пропастью, где кружит вороньё,
Где Смерть готовит птицам
пир победный,
Меня спасло от леденящей бездны
Горячее дыхание твоё.

Отроги гор, как челюсти, свело.
Неслись снега, как тройка почтовая.
И медленно, как солнце, остывая
Ты отдавала мне своё тепло.

И знает Бог, что только ты могла
Мне жизнь продлить
на чудные мгновенья,
И притупить разящий меч забвенья
У тех, кто восклицал: —
да будет Мгла!

И, если вдруг замрёт любви река,
И Тьма поднимет
чёрный флаг над светом,
Я прикоснусь к тебе горячим ветром,
И жизнь твоя продлится на века.

* * *
Под огнём разорванного неба,
Уходящих воинов крестя,
Женщина держала булку хлеба,
Прижимая к сердцу, как дитя.

Вздыбил землю адский взрыв фугаса.
Дождь прошёл
расплавленным свинцом.
Накренился крест на храме Спаса,
Но её не дрогнуло лицо.

Задымился зарождённый кратер,
Застилая женщине глаза.
Господи, да это ж Божья Матерь!
Как её я раньше не узнал?

Зори кровью тучи оросили,
Предвещая тяжкие бои.
Верная заступница России
Вновь пришла на рубежи свои!

* * *
В тайге исхоженной
зверьём непуганым
Сова вдруг щёлкнула, как западня.
В ручье стоял баркас,
бобрами угнанный.
И заблудился я средь бела дня.

Не сухостой скрипел, а птицы пешие.
Взрывались бомбами тетерева.
Водили до ночи меня не лешие,
А рыси пёстрые, как сон трава.

Куда податься мне, в какую сторону?
Бродил кругами я, себя кляня.
Не обратиться ли к седому ворону,
Чтоб он на верный путь
навёл меня?

— Перед тобой ковёр,
брусникой вышитый —
Услышал я его воронью речь,
— Ложись и спи на мху
под звёздной крышею,
Всё то, что ищешь ты —
не стоит свеч.

Мне белки шустрые
казались слугами,
И наплевать на то, что это бред...
Я заберусь в баркас,
бобрами угнанный,
И поплыву с утра на алый свет.

* * *
Когда неведомым художником
Расчертят небо журавли,
Пусть грусть прольётся
тёплым дождиком
Пар поднимая от земли.

Взгляни на миг на даль окрестную
У чувства светлого в плену.
Грусть осветляет даль небесную
И с глаз снимает пелену.

И мир совсем иным окажется
Ты в нём живи, а не гости.
И боль бессонная уляжется.
Грусти, любимая, грусти.

И станет прошлое рутиною
Ты в мире этом не одна...
Вон с незаконченной картиною
Мольберт вздыхает у окна.
* * *
По уставшей стране,
по забытым просёлкам и весям
Исполинское солнце
катилось, как мягкий клубок.
И небесным хоралом
звучала старинная песня,
И звенели, как гусли,
горячие струны дорог.

Спой же мне ещё раз
ту старинную песню в дорогу.
Пусть замрут на мгновенье,
летящие ввысь, облака.
Все дороги уводят не в Рим,
а к всесильному Богу,
И мы знаем с тобой,
как дорога к Нему нелегка.

Горечь тяжких обид
неприкаянный ветер рассеет.
И, как память о них,
будут горькие травы расти,
Но счастливее нас
никого мы не знали на свете,
Коль я в этом не прав,
ты меня, дорогая, прости.

Помолись обо мне, —
погаси в моём сердце тревогу.
О тебе перед Ним
я в святых небесах помолюсь.
Спой же мне как тогда
ту старинную песню в дорогу,
По которой к тебе
я уже никогда не вернусь.

По уставшей стране,
по забытым просёлкам и весям
Исполинское солнце
катилось, как мягкий клубок.
И небесным хоралом
звучала старинная песня,
И звенели, как гусли,
горячие струны дорог.

* * *
Когда в полночной тишине
Ко мне приходят чьи-то тени,
Не ты ль взгрустнула обо мне,
Главу роняя на колени?
Немая ворожба теней,
Луны мерцанье между окон.
Вдруг на расплывчатой стене,
Свернулся змейкой милый локон.

Не знаю, может это бес,
В его проделках я не профи,
Но кто сказал, что нет чудес,
Когда ты здесь в анфас и профиль.

Во мне смиряя бунтаря,
Ты что-то шепчешь мне влюблённо...

А это в свете фонаря
Шевелит ветер ветви клёна.

* * *
Взметнётся лебедь над Россией.
Погаснет свет в твоём окне.
Взойдёт луна на небе синем,
И мир забудет обо мне.

Но там, у золотых дверей,
Благодарить я стану Бога,
За то, что в памяти твоей
Я поживу ещё немного.

Когда откроются врата,
И гром прольётся в ясном небе,
О землю разобьётся лебедь...
И станет пухом у креста.

* * *
Союз не долог человечий,
Проходит всё — таков закон.
И тают айсберги, как свечи,
И сохнут слёзы у икон.

Травою зарастают храмы,
И ряска покрывает пруд.
На сердце заживают раны,
Любовь перетекает в блуд...

Остынет боль, как адский кратер,
Устанут вороги кружить,
Но в этой тихой благодати
Я бы не смог и дня прожить.

* * *
Ах, если б всё начать иначе!..
Но, видно, так уж суждено,
Что жизнь нельзя переиначить,
Нам это Богом не дано.

Скрывая раны от ушибов,
С лицом счастливого раба
Мы ходим на цепи ошибок
Вокруг житейского столба.

Пуд яблок съеден, да не с теми...
Вкушая вновь библейский плод,
Мы разбиваем лбы о стены,
Приняв паденье за полёт.

И потому: за око – око,
Ударом каверзным под дых
Ошибки мстят нам так жестоко
За то, что исправляем их.

* * *
Дождь превращается в пургу,
И льдинки жалят, словно осы.
А мы идём на Уреньгу,
У неба милости не просим.

Давай притормозим, дружок,
Достанем старый и помятый,
Пропахший рыбою и мятой,
Жизнь повидавший котелок.

Снег зачерпнув, зажжём огонь.
Любая искра нам награда...
А котелку так мало надо —
Лишь берестинку спичкой тронь!

Ему давно уж вышел срок,
С годами выгорели даты...
И мы, как этот котелок,
Судьбой неловкою помяты.

Но всё же, если не солгу,
Десяток лет ещё продюжим.
И терпким чаем на снегу
Спасём кого-нибудь от стужи.