Смена эпох

Из новой книги «Царю Небесному верный. Митрополит московский Макарий (Невский) и его время»

О ловушке, устроенной генералом Алексеевым для ареста Государя Николая II, думается, современный читатель знаком основательно. И потому мы не станем повторять известные материалы. Упомянем лишь о так называемом «отречении» Государя.

Между двумя и тремя часами дня, 2 марта 1917 года, генерал Н.В. Рузский вошёл в вагон к Царю с текстами телеграмм от главнокомандующих, полученных из Ставки.

Как вспоминал присутствовавший в вагоне министр Двора Фредерикс, в этот момент у генерала Н.В. Рузского, видимо, до предела истощённого бесконечными разговорами и переговорами, сдали нервы — в конце концов, дипломатия никогда не была любимым хобби генерала от инфантерии. Рузский вскочил и, положив руку на кобуру с пистолетом, нервно закричал:

— Подпишите, подпишите же! Разве вы не видите, что вам ничего другого не остаётся?! Если вы не подпишете, то я не отвечаю за вашу жизнь!

Сам Николай Владимирович Рузский описывал эту сцену несколько иначе: «Царь выслушал доклад, заявил, что готов отречься от престола… После завтрака, около 15:00, Царь пригласил меня и заявил, что акт отречения им уже подписан и что он отрёкся в пользу своего сына...

 Я положил телеграмму в карман и вышел, чтобы, придя в штаб, отправить её. Совершенно неожиданно в штабе мне подали телеграмму за подписью Гучкова и Шульгина с извещением, что они выехали во Псков.

Получив эту телеграмму, я воздержался от опубликования манифеста об отречении и отправился обратно к Царю. Он, видимо, был очень доволен посылкой к нему комиссаров, надеясь, что их поездка к нему свидетельствует о какой-то перемене в положении.

Поезд с делегатами от Временного комитета Александром Гучковым (член Государственного совета и председатель предыдущей — Третьей — Госдумы) и Василием Шульгиным (один из лидеров партии «Русский национальный союз») прибыл в 19 часов вечера.

Но Гучков с Шульгиным приехали вовсе не для того, чтобы поддержать своего монарха.

— Вам надо отречься от престола, — с порога заявил Гучков.

Но тут Царь вдруг резко изменил своё решение.

— Хорошо, — ответил он, — я уже подписал акт об отречении в пользу моего сына, но теперь я пришёл к заключению, что сын мой не отличается крепким здоровьем, и я не желаю расставаться с сыном, поэтому я решил уступить престол Михаилу Александровичу.

Царь вышел с министром Двора Фредериксом в соседний вагон, где они напечатали на машинке текст Акта отречения в двух экземплярах, которые Царь тут же подписал простым карандашом…»

Обратим внимание и на следующие слова из единожды опубликованного рассказа генерала Н.В. Рузского, записанного Великим князем Александром Михайловичем в своем дневнике, 14 июня 1917 года в Кисловодске: «…Разговоры затянулись почти до 12 ночи, а когда все стали расходиться, Гучков обратился к толпе у вагона со следующими словами: «Господа, успокойтесь, Государь дал больше, нежели мы желали».

Вот эти слова Гучкова остались для меня совершенно непонятными. Что он хотел сказать: «больше, нежели мы желали».

Ехали ли они с целью просить об ответственном министерстве или отречении – я так и не знаю. Никаких документов они с собой не привезли. Ни удостоверения, что они действуют по поручению Государственной Думы, ни проекта об отречении. Решительно никаких документов я в их руках не видел. Если они ехали просить об отречении и получили его, то незачем Гучкову было говорить, что они получили больше, чем ожидали. Я думаю, они оба на отречение не рассчитывали».

В сохранившемся протоколе переговоров А.И. Гучкова и В.В. Шульгина с императором Николаем II 2 марта 1917 года есть следующая запись:

«Член Государственного совета Гучков: «У всех рабочих и солдат, принимавших участие в беспорядках, уверенность, что водворение старой власти — это расправа с ними, а потому нужна полная перемена. Нужен на народное воображение такой удар хлыстом, который сразу переменил бы все. Я нахожу, что тот акт, на который Вы решились, должен сопровождаться и назначением председателем Совета министров князя Львова».

Его Величество: «Я хотел бы иметь гарантию, что вследствие моего ухода и по поводу его не было бы пролито еще лишней крови»…

В заключение депутаты попросили подписать еще дубликат Манифеста на случай возможного с ними несчастья, который остался бы в руках Рузского.

Государь простился с депутатами и отпустил их. «Приблизительно через час дубликат Манифеста был поднесен Государю на подпись, после чего все четыре подписи Царя (подчеркнуто нами. — Л.А.) были контрассигнированы министром Императорского Двора графом Фредериксом».

В тот день Николай II записал в своём дневнике: «В час ночи уехал из Пскова с тяжёлым чувством пережитого. Кругом измена и трусость, и обман!»

Любопытную трактовку акта отречения изложил в своих записках комиссар путей сообщения Временного комитета Государственной Думы А.А. Бубликов: «Одной их основных черт характера семьи Романовых является их лукавство. Этим лукавством проникнут и весь акт отречения. Во-первых, он составлен не по форме: не в виде манифеста, а в виде депеши начальника штаба в Ставку.

При случае это — кассационный повод.

Во-вторых, в прямое нарушение основных законов Империи Российской, он содержит в себе не только отречение Императора за себя, на что он, конечно, имел право, но и за Наследника, на что он уже определенно никакого права не имел.

Цель этого беззакония очень проста. Права Наследника этим нисколько по существу не подрывались, ибо по бездетном и состоящем в морганатическом браке Михаиле, в пользу которого отрекся Николай, все равно автоматически имел вступать на престол Алексей. Но зато на время беспорядков с него как бы снимался всякий odium как с отрекшегося от своих прав».

«Зададимся формальной стороной: было ли это отречение зафиксировано юридически?» — задает вопрос исследователь темы К.Г. Капков. Действительно, «возникает много вопросов даже при беглом взгляде на мало презентабельную бумажку с заглавием: «Ставка Начальнику Штаба», но которую представляют как «Манифест об отречении Государя Императора Николая II от престола».

Внизу этого потертого листа (когда-то сложенного вчетверо) видим подпись Государя и заверительную подпись министра Императорского двора, графа Владимира Борисовича Фредерикса.

И здесь первая неувязка. В документе, известном как оригинал отречения, чернильная подпись графа Фредерикса, по всей видимости, написана сверх карандаша. Подпись Государя сделана карандашом. Оба росчерка касаются самого края листа. На месте, где должны обозначаться часы и минуты отречения, явные подчистки.

На другом документе, озаглавленном «Факсимиле акта отречения Николая II», слева снизу небольшое чернильное загрязнение поверх факсимиле. Время отречения: 15 час. 5 мин. Цифра «15» написана одним почерком, «5» — другим. И на третьем известном «акте об отречении…» — машинопсином тексте, вверху виден позднейший архивный штамп, подписей нет. Время отречения: 15 час. 3 мин.

Никаких других документов, имеющих наименование «Акт об отречении» или «Манифест об отречении», в настоящее время в архивохранилищах нет.

Впервые так называемый подлинник отречения появился на свет в 1929 году.

«Документ был случайно обнаружен среди массы прочих некими сотрудниками Академии Наук СССР, которые сообщили об этом Комиссии по проверке (по «чистке») аппарата Академии под руководством Юрия Петровича (Якова Исааковича) Фигатнера. Об обнаружении документа был составлен акт, где, в частности, говорилось, что «изображенная подпись Фредерикса написана по подчищенному месту». Отметим, было сказано не «подпись», а «изображенная подпись».

Вероятно, контрассигнующая подпись графа Фредерикса была нанесена чернилами поверх остатков карандаша. Подпись самого Государя проставлена карандашом (странно, что у Императора не было пера или никто не поделился с ним чернилами). Необычно и то, что обе подписи находятся очень близко к краю листа. Комиссия, сличив подпись Государя с несомненно подлинными, пришла к выводу об их идентичности.

Итак, мы знаем всего три разновидности документа с заголовком «Ставка Начальнику Штаба», известных как «Акт об отречении»: копию, опубликованную в 1919 году в США, факсимиле, ссылка на которое появляется в 1927 году, и условный оригинал, обнаруженный в 1929 году.

Сравнение трех документов показывает, это один и тот же документ, несмотря на разное время отречения, обозначенное в трех его вариантах.  К тому же, если три подписи графа Фредерикса скопировать и наложить друг на друга, они полностью совпадут (включая расстояния между словами и между строк). Поставить одинаковую подпись на трех разных листах невозможно. Любой экспер-криминалист скажет, в подобном случае подписи, сделанные одним человеком, обязательно будут разниться между собою. 

Кроме того, во всех трех экземплярах очевидны подчистки, затертости.

Имеет ли такая подложная бумага безусловное значение юридического документа? Полагаем, что нет.

Добавим следующее. В июне 1917 года заверивший отречение граф Фредерикс в официальных показаниях Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства утверждал, что не помнит, как и где произошло отречение Императора. То есть отказался от своего участия.

А теперь приведем строки из книги воспоминаний А.А. Вырубовой (под редакцией Ирмели Вихерюури), изданной впервые в 1987 году издательством Ottava Publishing Company Ltd.

 «Воспоминания о последних днях, проведенных в Царском Селе, тяжелые. Государь вернулся из Могилева после своего отрешения от престола. Обыкновенно по вечерам Их Величества приходили проведать меня в мою комнату, в которой я была изолирована, заболев корью. Государь подвозил Государыню на кресле к краю моей кровати, и мы проводили час вместе.

В эти вечера я видела слезы на глазах Госудря, когда он рассказывал о предательстве Великих князей, генералов, командиров полков и своих слуг, и о том, как его принуждали под угрозой убийства семьи отречься от престола. «Государыне никто не причинит вреда, не перешагнув вначале через мой труп», — был ответ Государя на угрозу»…

 «Как только поезд двинулся со станции [на которой произошло отречение], — вспоминал дворцовый комендант Воейков, — я пришел в купе Государя, которое было освещено одной горевшей перед иконой лампадой. После всех переживаний этого тяжелого дня Государь, всегда отличавшийся громадным самообладанием, не был в силах сдержаться: Он обнял меня и зарыдал…

Сердце мое разрывалось на части при виде столь незаслуженных страданий, выпавших на долю благороднейшего и добрейшего из Царей. Только что пережив трагедию отречения от Престола за Себя и за Сына из-за измены и  подлости отрекшихся от Него облагодетельствованных Им людей, Он, оторванный от любимой Семьи, все ниспосылаемые Ему несчастия переносил со смирением подвижника…».

Он никогда не думал покидать Россию.

И надо ли комментировать слова его, сказанные в сердцах командиру царского конвоя, графу А.Н. Граббе: «Теперь, когда я вскоре буду свободен от своих обязанностей перед народом, возможно, я смогу исполнить желание всей моей жизни: завести ферму где-нибудь в Англии»...

Царь-Мученик пострадал за Христа и всем простил: Великая княжна Ольга позже писала из Тобольска: «Отец просит передать всем тем, на кого они могут иметь влияние, чтобы они не мстили за него, так как он всех простил и за всех молится, чтобы не мстили за себя, чтобы помнили, что зло, которое сейчас в мире, будет еще сильнее, но что не зло победит зло, а только любовь».

Заговор против монархии созрел в слоях российских верхов, включая военную и земельную знать, при участии некоторых членов династии. Громадную роль на этом этапе заговора сыграли Родзянко, Гучков и начальник Генерального штаба генерал Алексеев.

 Заговорщики были вынуждены спешить, поскольку в начале 1917 года победа союзников в мировой войне стала очевидной. А это могло означать крушение всех их планов по захвату власти. Страх за свою жизнь побуждал к решительным действиям. В противном случае, все сознавали это, планы их рано или поздно будут раскрыты. Перспектива же оказаться на виселице никого из них не устраивала.

К тому же, многим грозило уголовное преследование. Ожидалось, что после окончания войны начнутся серьезные судебные разбирательства по делам о финансовых махинациях в Земгоре и военно-промышленных комитетах, в которых замешаны были Г.Е. Львов, А.И. Гучков, А.И. Коновалов, В.А. Маклаков, П.П. Рябушинский и множество других… Судебная ответственность за клевету на Императора могла ожидать и П.Н. Милюкова.

Предваряя заговор, Керенский уже 14 февраля в своей речи, произнесенной им в стенах Думы, заявил:

— Исторической задачей русского народа в настоящий момент является задача уничтожения средневекового режима немедленно, во что бы то ни стало... Как можно законными средствами бороться с теми, кто сам закон превратил в оружие издевательства над народом? С нарушителями закона есть только один путь борьбы — физического их устранения.

Председательствующий прервал выступление Керенского вопросом, что он имеет в виду. Ответ последовал незамедлительно:

— Я имею в виду то, что совершил Брут во времена Древнего Рима.

Так мог сказать только человек, который прекрасно был осведомлен обо всех планах заговорщиков.

Отъезд Императора в ставку состоялся 22 февраля 1917 года. А уже на другой день в Петербурге начались демонстрации, скандирующие «Хлеба! Хлеба!». В городских складах в этот момент находился запас ржаной и пшеничной муки на 10–12 дней, кроме того, мука имелась еще и пекарнях. Поэтому можно уверенно говорить, перебои со снабжением столицы хлебом были специально спланированы именно к моменту отъезда Императора из Петербурга.

Вслед за тем кто-то спровоцировал рабочих выдвинуть требование (явно нереальное) о единовременном повышении зарплаты на 50%.  Конечно же, оно было отвергнуто хозяевами петроградских заводов. 24 февраля в городе начались забастовки. А уже на следующий день к забастовщикам, с тем же требованием, присоединилось более 249 тысяч рабочих. Конечно же, самопроизвольно собраться в таком количестве рабочие не могли. Нужна была руководящая рука. Кроме того, во время демонстраций провокаторы неоднократно стреляли в полицию.

К вечеру были вызваны войска, которые в ответ на провокационные выстрелы в их сторону стали стрелять в демонстрантов. Однако уже в первые дни выяснилось, что большинство солдат не обучены военному делу и даже не приведены к военной присяге Государю. А главное, они категорически не желали отправляться на фронт.

Незадолго до февральских событий Николай II приказал убрать ненадежные части из города. Но ни градоначальник генерал Балк, ни командующий войсками Петроградского округа генерал Хабалов повеления Императора не выполнили. Оба ссылались на то, что в казармах совершенно нет места и запасные батальоны некуда вывести. Зато вместо разложившихся войсковых частей они отправили на фронт несколько тысяч городовых и нижних чинов полиции. В результате на 2,5 миллиона жителей Петрограда осталось менее 10 тысяч полицейских.

Здесь, пожалуй, стоит привести строки из воспоминаний Великого князя Александра Михайловича: «Гарнизон столицы, состоявший из новобранцев и запасных, конечно, был слишком ненадежной опорой в случае серьезных беспорядков. Я спросил у военного начальства, собирается ли оно вызывать с фронта надежные части? Мне ответили, что ожидается прибытие с фронта тридцати гвардейских кавалерийских полков. Позднее я узнал, что изменники, сидевшие в Ставке, под влиянием лидеров Государственной думы осмелились этот приказ Государя отменить».

 26 февраля взбунтовался Павловский полк, а на следующий день к нему примкнули Литовский, Преображенский и Волынский полки. В распоряжении Хабалова были 8 военных училищ, 2 кадетских корпуса, школа прапорщиков — все они сами рвались в бой, но командующий категорически запретил им участвовать в подавлении уличных беспорядков, приказав продолжать обычные занятия.

Он, похоже, служил уже другим хозяевам.

Совет старейшин 26 февраля, собравшись в экстренном заседании и ознакомившись с указом о роспуске, постановил Государственной Думе не расходиться и всем депутатам оставаться на местах.

Около 1 часа дня 26 февраля делегация от солдат явилась в Гос. Думу для уведомления о позиции, занятой народными представителями.

Родзянко передал делегации следующее, единогласно принятое постановление совета старейшин:

«Основным лозунгом момента является упразднение старой власти и замена её новой. В деле осуществления этого Государственная Дума примет живейшее участие…»

В ночь на 27 февраля премьер-министр князь Н.Д. Голицын, без согласования с Императором, пустил в дело заготовленный (подписанный, но без даты) царский указ о роспуске Думы. Тем самым он явно подыгрывал заговорщикам, поскольку Дума автоматически становилась центром революции.

В этот же день всё правительство во главе с премьером подало в отставку. Генерал Хабалов спрятался в здании Адмиралтейства и не подавал оттуда никаких признаков жизни.

Да, единственной реальной властью в Петрограде осталась Государственная Дума. В эти первые два дня престиж её был высокий, к Думе под звуки военных оркестров стали подходить для присяги на верность войска. Причем как бунтовавшие против Государя, так и совсем недавно подавлявшие эти беспорядки. Дело дошло до того, что моряков Гвардейского экипажа привел к Таврическому дворцу Великий князь Кирилл Владимирович.

Скажем здесь и о том, что в эти последние дни февраля экзарх Грузии митрополит Платон (Рождественский), вызванный Великим князем Николаем Николаевичем для совета, благословил его послать телеграмму Государю с просьбой отречься от престола. Телеграмма, в которой Великий князь «коленопреклоненно молил» Государя «сдаться на милость победителя» — Государственной Думы —
была отправлена.

28 февраля в Таврическом дворце создается Исполнительный комитет Государственной Думы, самозванно присвоивший себе права правительства страны. В него вошли: Родзянко, Керенский, Чхеидзе, Шульгин, Милюков, Караулов, Коновалов, Дмитрюков, Ржевский, Шидловский, Некрасов и Львов.  Одиннадцать членов этого комитета являлись масонами.

Одновременно эсеры и меньшевики создают временный исполнительный комитет Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Руководство Совета избиралось исключительно из среды самых активных «братьев» — Чхеидзе (председатель), Керенский и Скобелев (заместители), Соколов (секретарь), по совместительству являвшийся еще и секретарем Верховного Совета масонов.

В результате, якобы совершенно самопроизвольно в России возникают два центра власти. И хотя оба центра возглавляют представители разных политических направлений, но принадлежат они к одной и той же тайной организации. И как здесь не отметить следующее: утренний выпуск «Биржевых ведомостей» от 5 марта писал, что еще «1 марта французский и английские послы официально заявили председателю Государственной Думы М.В. Родзянко, что правительства Франции и Англии вступают в деловые сношения с Временным Исполнительным Комитетом Государственной Думы, выразителем истинной воли народа и единственным законным правительством России». «Если это действительно так, — пишет историк В. И. Большаков, — то существует засекреченный до сих пор массив документов — дипломатической переписки, предшествующей вероломному демаршу официальных представителей наших союзников Англии и Франции, предпринятому более чем за сутки до подписания Государем акта об отречении от престола. Даже по правилам международной политики столь поспешное признание мятежников “законным правительством” не может быть оправдано никакими дипломатическими видами и является поистине беспрецедентным во всей прежней истории европейских международных отношений. Налицо международный заговор против императорской России».

Надо ли после этого еще говорить, кто стоял за дворцовым переворотом в феврале 1917 года и кто организовал двоевластие?

Фактически уже 28 февраля Николай II был отстранён от власти. Этого могло, думается, и не случиться, если бы в Могилёв, где находился Царь, было переведено не только военное, но и гражданское управление страной.

Подавить мятеж не представляло особого труда. Достаточно вспомнить, как во время революции 1905 года были подавлены гораздо более мощные вооружённые восстания в Петербурге и Москве. А в данном случае достаточно было просто перерезать железнодорожное снабжение северной столицы, и революция была бы задушена в зародыше.

Но генерал Алексеев не только ничего не сделал для подавления мятежа. Напротив, он использовал волнения в Петрограде для самого жесткого давления на Царя с целью заставить его отречься от престола.

Этот генерал фактически отстраняет Императора от управления армией и, явно выходя за пределы своих полномочий, рассылает тенденциозный циркулярный запрос командующим армиями с вопросом, согласны ли они с отречением Императора.

В этом запросе Алексеев грубо фальсифицирует реально сложившуюся обстановку в стране, утверждая, что войска деморализованы и войну можно продолжить только при условии отречения Николая II. Кроме того, генерал Алексеев информирует своих корреспондентов, что якобы беспорядки охватили большую часть России и, в частности, Москву, что являлось заведомой ложью. Ибо генералу было прекрасно известно: беспорядки происходили только в Петрограде, Кронштадте и Гельсингфорсе.

При таких обстоятельствах неудивительно, что за исключением двух генералов все остальные выразили свое согласие с отречением Государя Императора.

(Окончание в след. номере)

Лев Анисов