После бала с императором на рис и воду

Захватывающе интересный путь выдающегося мыслителя и учёного представлен в новой книге Дмитрия Рублёва и Вадима Дамье «Пётр Кропоткин: жизнь анархиста» (М.: Альпина нон-фикшн, 2022). Фигура Петра Алексеевича Кропоткина (1842–1921) вызывает восторг, но трудно поддаётся расшифровке. Тем заманчивее попытаться понять всю сложность его натуры, то, чем руководствовался этот сверкающий умом и глубинными знаниями энциклопедист, мега-Ломоносов (по определению авторов) второй половины ХIХ века, умевший до преклонных лет гармонично сочетать и развивать свои разнообразные дарования и таланты.

Потомок древнейшего княжеского рода, аристократ самых голубых кровей, хорошо знавший Александра II, друживший с первыми интеллектуалами эпохи, он мог взлететь по императорской карьерной лестнице очень высоко. А вместо этого пошёл искать дорогу к справедливости. Истинно русский человек! Планировал восстание в духе Степана Разина и предлагал не просто изменить политический строй, но и ликвидировать частную собственность как таковую, сорганизовать жизнь так, чтобы «народу жилось легче, чтобы открыть ему двери к свету, свободе и образованию». Как и откуда установилась эта прочная связь с простым людом, рабочими, которым читал лекции и защищал в любой ситуации? Авторы хотят это разгадать, реконструируя систему взглядов Кропоткина.

Мало кто подобно ему признавался: «Наука — великое дело. Я знал радости, доставляемые ею, и ценил их, быть может, больше, чем мои собратья... Но какое право имел я на эти высшие радости, когда вокруг меня гнетущая нищета и мучительная борьба за чёрствый кусок хлеба? Когда всё, истраченное мною, чтобы жить в мире высоких душевных движений, неизбежно должно быть вырвано изо рта сеющих пшеницу для других и не имеющих хлеба для собственных детей?». Это цитата из «Записок революционера», в предисловии к лондонскому изданию которых в1899 году скандинавский историк Георг Брандес заметил: «Кропоткин называет себя революционером совершенно справедливо. Но редко бывают такие гуманные и мягкие революционеры... Он никогда не был мстителем, но всегда мучеником». Его «Речи бунтовщика», «Хлеб и Воля», «Современная наука и анархия» зачитывались до дыр. «Богатство одних зависит исключительно от бедности других, — пишет Пётр Алексеевич в «Хлебе и Воле». — Можно ли говорить об учении рабочему, который возвращается вечером, разбитый целым днём каторжного труда?.. Вся наука обогащения сводится к этому: найти бедняков, платить им треть или четверть того, что они смогут сработать, накопить таким образом состояние и увеличить его посредством крупной операции при помощи государства».

Государство для него — это аппарат господства над людьми, институты, обладающие монополией принимать решения и заставлять повиноваться. «В течение всей истории человечества оно служило для того, чтобы мешать всякому прямому союзу людей между собою, чтобы препятствовать развитию местного почина и личной предприимчивости, душить уже существующие вольности и мешать возникновению новых. И всё это — чтобы подчинить народные массы ничтожному меньшинству». «Буржуа установил, что для процветания личности необходимы рабы и угнетение других (не его самого)». Капитализм, по Кропоткину, реакционный строй, уродующий человека, рождающий безликое «массовое общество», когда «все узы единения между обитателями одной улицы и соседства исчезли». Он за строй, в котором договариваются на равных. «Только свободный почин, инициатива народа может создать нечто хорошее и долговечное». «У крестьян одной деревни, — писал Петр Алексеевич, — тысячи общих интересов, постоянное общение; но такого соединения государство не любит — оно не желает, чтобы они соединялись. Оно даёт им школу, попа, полицейского и судью; чего же больше? И если у них явятся ещё какие-нибудь нужды, они должны в установленном порядке обращаться к церкви и государству».

Как выглядело бы общество по Кропоткину? Отчасти ответ можно найти в романе-утопии «Вести ниоткуда» дружившего с ним поэта-дизайнера Уильяма Морриса, изобразившего общество после анархической революции: без власти и собственности, полное гармонии, товарищества и покоя. Кропоткин взгляды Морриса во многом разделял.

В 1917-м вернувшись домой после 40-летней эмиграции, он призывает к примирению политических сил. Если бы его услышали, возможно, не случилось бы гражданской войны. На августовском Государственном собрании в Москве среди бушующих страстей он говорит: «Если бы в России народности разбились на мелкие государства: кавказское, украинское, финское, литовское, это было бы поприщем для интриг между всеми царьками — романовскими, т. е. годьштейн-готторнскими, кобургскими. Так вот, граждане, товарищи, пообещаемте же друг другу, что мы не будем более делиться на левую часть этого театра и на правую. Ведь у нас одна Родина, и за неё мы должны стоять и лечь, если нужно, все мы, и правые и левые».

По его мнению, в результате революции должно возникнуть низовое управление производством, городом, жильём. Кропоткин указывал на это Ленину. Из Дмитрова писал ему в 1920 году: «Живя в Москве, нельзя знать истинного положения страны. Нужно жить в провинции, в близком соприкосновении с повседневностью. Без участия местных сил, без строительства снизу, самих крестьян и рабочих — постройка новой жизни невозможна. Казалось бы, такое строительство должны выполнять Советы. Но наплыв и верховодство людей «партии» уничтожили влияние и построительную силу этого много обещавшего учреждения — Советов».

В советское время Петра Алексеевича представляли чаще как исследователя труднодоступных районов — Сибири, Амурского края, Маньчжурии, как географа, человека науки. О том, что это мирового уровня мыслитель и с 1870-х годов активный участник международного анархистского движения, умалчивалось. Хотя в годы Первой мировой, в 1917-м и 18-м Кропоткин от анархизма отдалился. Науку же не бросал. Даже накануне ареста — за ним следили, надо бежать, скрываться — он не прервал выступления в Русском географическом обществе. Тезисы того доклада стали основой его знаменитой теории оледенения Евразии.

Он одним из первых озаботился экологией и тем, «к какой ужасающей трате сил приводит принявший ложное направление современный порядок», разрушающий природу, превративший человека в придаток машины, в «тупеющих» узкоспециализированных работников. Как труд расходуется «на производство предметов, совершенно бесполезных, служащих удовлетворению тщеславия, «чтобы при помощи рекламы заставить вас купить ненужную вещь».

Сам был неприхотлив и аскетичен. Отказался от партийного пайка и квартиры в Кремле, предпочтя деревянный домик с маленьким садом и огородом в Подмосковье. Один из друзей Кропоткина говорил: «Такие люди могли питаться рисом и сливами и пить воду». Ссылки, тюрьмы наградили кучей хворей, но он не сдавался, продолжая работать до последних дней.

В фондах Российской государственной библиотеки хранится «Дневник наблюдения за котом», который Кропоткин вёл в камере тюрьмы Клерво. Есть и собственноручный портрет котика по кличке Мсье Пюсси, поднимавшего ему настроение в «зловредном учреждении, которое никого не исправляет, а лишь усугубляет существующие проблемы».

Кот должен был сидеть на скамейке рядом с ним и по замыслу автора памятника Кропоткину в Дмитрове. И он там сидел, но потом его почему-то спилили, оставив идеолога анархизма в одиночестве…

 Автор: Татьяна КОВАЛЁВА.