slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

Адвокатура оболганных монархов

История, точнее историография, а уж тем более историческая беллетристика, всегда находились в плену идеологии правящего режима. Так повелось ещё с «отца истории» Геродота, который несмотря на энциклопедический охват своей «Истории», оставался все же проэллинским хронографом.

Римский историк Корнелий Тацит, хотя и утверждал, что смотрит на историю «без гнева и пристрастия», в своих сочинениях был порою очень даже пристрастен, обращаясь к временам правления Тиберия и Нерона. Обладая незаурядным литературным даром, историк ярко живописал злодейства первых римских цезарей. При этом Тацит особо не рисковал, ибо обращался с изрядной толикой гнева и пристрастия к делам уже минувших дней. А вот хронографам-современникам венценосных злодеев вряд ли хотелось лететь вниз головой с Тарпейской скалы, быть распятым или же просто лишиться головы. Оттого их описания деяний Тиберия, Калигулы и Нерона выдержаны в исключительно комплиментарных тонах. Вот и пришлось Тациту, основываясь на неких диссидентских источниках, (оппозиция существовала всегда, даже в жестокие времена кровавых Цезарей), излагать нелицеприятные аспекты римской истории.

«Колумб русской истории», как с пушкинской точностью охарактеризовал Николая Михайловича Карамзина великий поэт, тоже был не всегда объективен в своём выдающемся труде — «Истории Государства Российского». Пушкинскому перу приписывают и такую эпиграмму — «В его «Истории» изящность, простота / Доказывают нам, без всякого пристрастья, / Необходимость самовластья / И прелести кнута».

Безусловно, Карамзин был монархистом до мозга костей. Однако же, для некоторых творцов русской истории у него были довольно разные оценки и эпитеты. Далеко не всегда справедливые, как посчитал современный историк Александр Боханов, создавший свою портретную галерею русских царей от Иоанна Грозного до Николая II. Из многотомного наследия Боханова, хотел бы остановиться на трех книгах, («Царь Иоанн IV Грозный»; «Павел I. Заговор против венценосца»; «Император Николай I»), в которых автор выступает в роли адвоката несправедливо оболганных историками монархов.

Начнем с Ивана Грозного. Фильм Лунгина «Царь» с талантливым Петром Мамонов как бы воскресил на экране образ кроваво-богомольного правителя, живущего в окружении злобных опричников — снаружи и столь же злобных демонов — в душе. В центре этого фильма — противостояние двух личностей: царя и митрополита, где ценою смерти побеждает праведник.

Историк Боханов с подобной трактовкой категорически не согласен. Его версия жизни и смерти митрополита Филиппа кардинально отличается от традиционной исторической версии, которая, как утверждает автор апологетической биографии ПЕРВОГО русского царя была составлена врагами Ивана Грозного, в первую очередь князем Курбским.

Боханов в своих историко-биографических изысканиях приводит массу различных деталей, которые призваны развеять устоявшийся миф об Иване Грозном. Царя оклеветали Курбский и всякого рода иноземные наёмники при московском дворе, а «Колумб русской истории» Карамзин повёлся на их сомнительные свидетельства.

В адвокатской практике метод манипуляции третьестепенными деталями вполне допустим. В историческом исследовании он крайне сомнителен. Но каждый автор имеет право на свою точку зрения, свой взгляд на такую неоднозначную фигуру, как Иван Грозный. Этим эпитетом царя нарекли в более позднее время, не вкладывая в него отрицательной характеристики. Резко негативная коннотация этого эпитета идет от неправильного толкования в европейских источниках, где «Грозный» переводился как «Террибль» (ужасный).

Кстати, второй Романов — царь Алексей Михайлович, прозванный Тишайшим и его сын третий Романов — император Петр Великий совершили немало кровавых деяний, однако никто их «душегубами» не клеймил. А император Александр I, после того как спас Европу от Наполеона, вошел в историографию, как Благословенный. Это притом, что каким-то боком он был причастен к заговору против собственного батюшки Павла, который не успел заработать себе достойного эпитета. Фигура этого российского императора трагична. Царствование его было коротким с ноября 1796 года по март 1801-го. Правда, правление его отца Петра III, известного, как «голштинский чертушка», было и вовсе молниеносным, — всего полгода на троне.

Восприятие Павла в дореволюционной, а потом и советской историографии весьма неоднозначно, отмечает Боханов. За ним закрепилась репутация самодура, тирана и деспота. Причем эти обвинения во многом голословны.

Александр Боханов с точностью «до наоборот» подчеркивает в своей книге рыцарственность и обострённое чувство справедливости Павла («романтик на троне», «Русский Гамлет»). Вполне справедливо историк считает Павла значительным реформатором различных сторон политического и экономического уклада Российской империи.

Вот какие аргументы в защиту Павла I приводит историк. В день коронации Павел публично огласил новый закон о престолонаследии, который подвёл черту под столетием дворцовых переворотов и женского правления в России. Женщины были отстранены от наследования российского престола, ибо появилось жёсткое требование перехода короны по мужской линии (от отца к сыну).

Многие реформы Павла были направлены на ограничение позиций дворянства и улучшение положения крестьян (Манифест о трёхдневной барщине). Павел успел провести ряд преобразований, направленных на дальнейшую централизацию государственной власти. Однако его военные реформы были неоднозначны, прежде всего своей прусской направленностью. Вместе с тем ряд его нововведений по улучшению организации армии имел положительный эффект и сохранился в армии после гибели императора. В исторических мемуарах упоминают о десятках и тысячах сосланных в Сибирь в павловское время. Боханов разоблачает эти лживые наветы опираясь на документы. Число сосланных при Павле не превышает десяти человек.

Быть реформатором в России опасно для жизни. Можно её лишиться, как Павел от придворных заговорщиков, или, как его внук Александр II Освободитель — от рук бомбистов. Последний из династии Романовых реформатором не был, но ввязался в мировую войну, потерял трон, а затем и жизнь.

Но мы вернемся к одному из самых младших детей убиенного императора Николаю Павловичу, вошедшему в историю как император Николай I. У него не было эпитета, зато эпоха его долгого правления носит название «николаевской». В российской истории, точнее в трехсотлетней истории дома Романовых, с именем императора Николая I связано наибольшее число разного рода обвинений в его адрес. Палач декабристов, солдафон, гонитель Пушкина, жандарм Европы, одним словом, «Николай Палкин».

Особенно доставалось Николаю в советских учебниках по истории и литературе. И как-то оставалось в стороне, что именно на николаевскую эпоху пришёлся пик творчества Пушкина и Гоголя. Что восстание на Сенатской площади 14 декабря, вожди которого готовили убийство всего царского дома, было циничным обманом солдат, введенных в заблуждение хитросплетениями престолонаследия. Высшую кару понесли всего пять заговорщиков. Это — далеко не «утро стрелецкой казни» при Петре Великом.

Александр Боханов в своем биографическом исследовании императора постарался уйти от мифологии со знаком минус, хотя не знаю насколько удалось ему уйти от мифологии со знаком плюс. Многочисленные ссылки автора на мнения и высказывания современников царствования Николая не всегда являются индикатором абсолютной объективности.

Николай не жаждал власти. Напротив она его пугала и печалила. Но старший брат Константин, которому по праву принадлежало престолонаследие короны чурался. Вот и получилось кратковременное междуцарствие, которым воспользовались заговорщики.

Двадцатидевятилетний Николай отправился на Сенатскую площадь в попытке увещевать выведенных к памятнику Петру Великому обманутых командирами солдат. Он до последнего момента не желал крови. Смерть героя Отечественной войны генерала Милорадовича, подло застреленного декабристом Каховским, стала Рубиконом, за которым Россию ждал или николаевский порядок, или хаос и кровь очередного гвардейского переворота, нацеленного на сей раз на свержение монархии.

Николай I воспринял корону как миссию, непростую и нелегкую. Тридцать лет его правления — отнюдь не период мрачного застоя в российской истории. Были и победоносные войны, и утверждение империи на Кавказе, в Средней Азии и на Дальнем Востоке. Почему-то о них либеральные историки предпочитали умалчивать, а советская историография и вовсе смыкалась с точкой зрения известного русофоба де Кюстина. Поэтому николаевская эпоха преподносилась исключительно в мрачных тонах.

Да, внешнеполитические просчеты императора очевидны. Восточная или Крымская война показала, что у России нет союзников ни в Европе, ни в Азии. Что позднее четко сформулировал внук Николая, Александр III, сказавший, что у России есть лишь два верных союзника: её армия и флот.

Теперь, в нескольких словах расскажу ещё о двух очень любопытных новинках издательства «Вече». Прежде всего, это псевдомемуарная книга Наполеона Бонапарта «Итальянская кампания».

Наполеон здесь ещё на самом старте своего восхождения на вершину власти. В 1793 году он отличается при осаде Тулона, после чего именует себя «начальником артиллерии». Для начала — скромненько. Но уже в 1796 году Наполеон — главнокомандующий Итальянской армией. Пора, как Юлию Цезарю, обращаться к запискам об итальянской кампании, где герой мемуаров говорит о себе в третьем лице, не скупясь на дифирамбы в свой адрес, заодно пунктирно очерчивая портреты генералов Республики, которые впоследствии станут маршалами Великой армии. Свои военные записки Наполеон продолжит в книге «Египетский поход», в котором он проявил себя как полководец, мягко говоря неважно. А вот рассказ о катастрофическом нашествии Великой армии на Россию Бонапарт предпочел доверить перу своего дипломата Армана де Коленкура. Зря что ли говорится: «у победы много отцов а поражение всегда сирота».

О французской революции написаны сотни книг, как во Франции, так и в других странах. Наиболее известен капитальный труд Томаса Карлейля, есть и ряд книг русских историков Тарле и Манфреда. Тем любопытнее было ознакомиться с книгой немецкого писателя и политика Вильгельма Йозефа Блоса «История французской революции. От первых дней до Директории», вышедшей в 1888 году и бывшей в первой половине прошлого века на пике популярности, в том числе и в Советском Союзе. Немецкий историк пишет с одной стороны лапидарно, но в тоже время очень точно прослеживая анатомию Великой французской революции от созыва Генеральных штатов до кровавого якобинского диктата. Чтение этой книги вызывает массу ассоциаций с русской революцией 1917 года от февраля, через октябрь и далее через «красный террор». Словом, всякая революция завешается тем, что по меткому изречению Дантона, ставшему афоризмом, — «пожирает своих детей».

Виктор ПРИТУЛА

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: