Калиновый берег

Давно он не был на реке, но вот вспомнилось заветное место на берегу, и воспоминание подстегнуло, заставило торопливо надеть сапоги, куртку. Подумав, взял спиннинг, чтобы не идти пустым. Когда собрался, показалось, будто окликнули с улицы голосом Светланы: «Алексей!» Через веранду вышел на крыльцо, но, никого не увидев, вздохнул: «Опять померещилось…»

Частенько Алексей Петрович стал замечать за собой несуразицу. Она и во сне снилась, хотя в такие моменты он словно и не спал, а укрывался невесомой кисеёй – всё видел и слышал, а если окончательно просыпался, то всё улетучивалось. И тогда досада брала, словно от великой потери. Вот и теперь на улице никого не оказалось, лишь безмолвная ворона застыла чёрной головешкой на берёзе перед домом. Ворону он замечал уж несколько дней и не понимал, откуда она прилетала и зачем. «Моей смерти, что ли, ждёт окаянная! — сердился Алексей. — Плечи мне пока рано опускать и на тот свет торопиться…» И вспоминал жену, которую Бог рано прибрал: «Вот когда Светлана поманит, тогда, значит, и время придёт, а пока чего же блазнить костлявую! На сына с дочкой хочется посмотреть, на внучат. Старший-то теперь самостоятельный — летом университет окончил, а два младших — подростки, уж до чего на выдумки горазды. На них поглядишь и, хочешь не хочешь, себя вспомнишь. Так что их деду пожить надо!»

Над селом нежилась бабье лето, летели паутины, и настроение от неяркого солнышка было таким же неярким, мягким, словно пребывал он в кисейном сне. Дачники к этому дню почти разъехались, а без них на улицах стало пустынно, временами дико; в иной день и человека не увидишь, а оставшиеся жители встречались во вторник и пятницу, когда приезжала автолавка. Запасутся провизией и колготятся по домам, занимаясь мелкими делами.

На этот раз ему встретилась Кобли́ха, жившая в конце порядка. Она постарше Алексея Петровича, но задора — молодым на зависть, работает в администрации уборщицей и всё обо всех знает. Не ходит, а лётает по селу, лишь юбчонка серая из стороны в сторону вихляется. Пять минут поговорит, и все новости узнаешь. Не стерпела она и в этот раз, сразу укорила:

— Чё ж вчерась за хлебом-то не приходил, а? Бабы испереживались: уж не заболел ли случаем?

— Да есть хлеб-то пока, а в пятницу сын свежего привезёт.

— Тогда другой разговор. А сейчас-то далёко ли навострился?

— Пойду, блесну побросаю. Глядишь, к его приезду щучку-другую зацеплю.

— Ну-ну — зацепишь… Дачники всех переловили, мелюзгой не брезгуют.

— Говорят, проходящие с верховий скатились… Ладно, надо идти, если собрался!

Коблиха всегда уважала его и Светлану, как и все в селе, называла их «врачами», хотя жена работала фельдшером, а он — спокойный, обстоятельный — вместе с ней шофёром «скорой». Но где теперь Светлана — всегда торопливая и раскрасневшаяся от заботы, когда Алексей не спешил к машине, чтобы отправиться на вызов, где он сам, если фельдшерский пункт закрыли, а его «буханку» списали. Обо всём этом говорить теперь нет смысла, если не осадить соседку, она будет час болтать лишь бы о чём, а ему хотелось прогуляться по приветной погоде, вспомнить давнишние деньки. А рыба? Будет — хорошо, не будет — и без неё обойдётся.

До обмелевшей реки и километра нет, но он решил сходить на Сашин омут. Омут назван именем чудаковатого парня, запутавшегося в чьих-то сетях и утонувшего. Давно это было. Но Алексея Петровича более влекла к омуту не рыбалка, а воспоминания о Светлане — любил с ней в молодости хаживать к нему. По вечерам молодёжь егозилась на «пятачке» вокруг гармошки или под радиолу в клубе танцы устраивала, а они, немного покрутившись на виду, спешили по росной тропинке к реке, устраивались под кустом калины, склонившимся над обрывом. И столько у них было разговоров и тёплых прикосновений, когда он укрывал Светлану пиджаком, чувствуя, как она дрожит от речной прохлады, — не счесть. Не понимал он тогда, что её пылающая душа трепетала не от озноба, а от него самого и его горячих губ.

Заветные дни остались в памяти навсегда. Всю жизнь он прожил со Светланой и часто вспоминал калиновый куст. Как-то напомнил о нём, а она не поняла его настроения, отмахнулась: «Мало ли их вдоль реки!» И он более не стал теребить, а когда выбирался порыбачить, сидел у калины, вздыхал, и мог бесконечно смотреть на воду речного переката, тугими толчками выливавшуюся из чёрной глубины.

В тот год, когда не стало Светланы, берег в половодье подмыло, и заветный куст исчез, унесло его, растрепало в мутной воде — не найти следов. И вроде бы в этом не виделось ничего необычного, но для Алексея стало двойной потерей, словно кто-то пытался стереть из памяти жену и всё, связанное с ней. Но он-то помнил и всегда приносил ранней осенью букет огненных гроздей калины — отмечал её день рождения. Пусть это были гроздья с других кустов — неважно, главное, что Алексей считал этот подарок лучшим напоминанием о днях их молодости — сочной и незабываемой.

Он давно не появлялся у Сашиного омута из-за нехватки настроения, а сегодня вдруг что-то навеяло, даже вот голос послышался... Вышел за село знакомой тропинкой, а у разлатого дуба свернул к омуту. В последние годы туда редко кто ходил: лощина заболотилась и, заросшая чертополохом и кустами, почти не просыхала.

Еле заметная тропинка из кудрявившегося рыжеватого ольховника поднималась в горушку, оканчивавшуюся обрывом, и когда Алексей выбрался из зарослей, то растерялся от неожиданности. Там, откуда когда-то наблюдал со Светланой речные струи, переплетавшиеся в лунном свете или в бликах рассветного солнца, склонился под тяжестью налитых пурпурных гроздей молодой куст калины. Он непостижимым образом вырос, как показалось, взамен когда-то унесённого половодьем, и, возможно, ягоды на нём уродились впервые, и оттого показались крупными, упругими, когда он к ним прикоснулся. Даже не решился сорвать, а держал на ладонях, ощущая прохладу и приятную тяжесть.

Алексей присел на обрыв и, забыв о спиннинге, вспоминал день за днём, год за годом, что согревало в совместной жизни, такой, казалось, короткой и ненасытной, будто находился в этот момент рядом со Светланой. И что можно сделать, чтобы вернуть её и продлить счастье… Увы, это теперь невозможно, сколько не переживай. Он так и ушёл от омута, не сделав ни одного заброса блесны. Пытался и не мог понять, как так получилось, что молодой куст калины вырос на прежнем месте, словно для того, чтобы у него не рвались воспоминания, чтобы они всегда жили в душе и бесконечно грели её.

Вечером он долго не мог уснуть, в какой-то момент догадавшись, что калина появилась не сама по себе, а, чтобы он как можно дольше помнил свою молодость и себя в ней. И Светлану помнил, и жил этими воспоминаниями, и никогда не расставался с ними.

Через день приехал сын, переночевал и уехал, и вновь Алексей остался со своими мыслями. А как-то глянул — ворона на берёзе пропала, и он, повеселевший, отправился к омуту с другим настроением. У калины увидел стаю свиристелей, облепивших её. Птицы не успели оклевать ягоды, поэтому Алексей аккуратно срезал кисти и понёс домой, помня, что завтра у Светланы день рождения. Утром он отнесёт пурпурные ягоды на её холмик, а какие останутся — сохранит на веранде. Он и в недавние годы так делал. Калина всю осень горчила, но Алексею казалась самой терпкой и сладкой ягодой. Перед морозами он положит подсохшие кисти между оконными рамами, чтобы любоваться ими всю долгую зиму. И ждать новой весны, и нового лета, и новой осени, когда созреют молодые кисти. От этих мыслей, от радости обновления Алексею Петровичу показалось, что всё окончательно и навсегда изменилось, не оставив и следа прежнего уныния.

В селе он встретил Коблиху.

— Во, добышной-то! Где же калины-то нарвал? Её нигде нет в этом году! — удивилась она.

— Нарвал вот… Держи кисточку… Это тебе от Светланы…

Ничего суматошная соседка не поняла, а он ничего не стал объяснять. Неторопливо завернул к своему дому, смешав в душе радость и печаль, и всё то, что обрушилось на него в эти мягкие дни ласково стелившейся осени.