Признание приоритета

  В конце прошлого года в «Кембриджском журнале экономики», авторитетном в мировой экономической науке органе, была опубликована статья доктора экономических наук, профессора Солтана ДЗАРАСОВА, посвящённая российской экономической мысли. Он стал  первым российским ученым, которому довелось выступить на страницах этого научного издания. В статье  доказывается отечественный приоритет в разработке коренной методологической проблемы экономической науки, связанной с именем ЦАГОЛОВА Николая Александровича, многолетнего (1957–1985) заведующего кафедрой политической экономии экономического факультета Московского университета. Солтан Дзарасов не впервые обращается к данной теме. Он является одним из авторов известной книги «Судьба политической экономии», посвященной жизни и научному наследию Н.А. Цаголова. В связи с 25-летием его смерти, в июле этого года, В.А. Линник обратился к Солтану Дзарасову  с рядом вопросов по поводу упомянутой публикации в английском журнале.

  — Известно, что авторитетные научные органы западных стран не балуют своим вниманием российских авторов. Вам же предоставили возможность доказывать, что российская экономическая мысль в чём-то даже опередила западную. Как это объяснить?
  — По правде говоря, это заслуга не столько моя, сколько моих английских коллег. Но, чтобы объяснить это, мне надо рассказать предысторию вопроса. Дело в том, что я был и остаюсь решительным противником и критиком принятой нами англо-саксонской модели экономики как пагубной для нас. Об этом я много говорил и писал, и прошедшие 20 лет только подтверждали мои и многих моих коллег худшие опасения. Из года в год состояние российской экономики становится хуже, наше технико-экономическое отставание от развитых стран только усиливается. В то время как такие страны, как Индия и Китай, выходят на уровень развитых стран, мы, наоборот, принимаем периферийное положение в качестве топливно-сырьевого придатка других стран. Высокие цены мирового рынка на энергоносители и валютные доходы от этого создают видимость благополучия, в то время как реальная ситуация, требующая модернизации экономики, не меняется.
  — Даже после того, как президент Медведев поставил эту задачу как первостепенную и выдвинул её в центр внимания государства и бизнеса?
  — Рад был бы ошибиться, но думаю, что даже после этого. Успех модернизации зависит не столько от президента, сколько от бизнеса, а он в ней не заинтересован. Согласно теории известного австро-американского экономиста И. Шумпетера частный собственник черпает право на своё положение и деятельность в том, что он продукт естественного отбора. Не личные связи и криминальные действия, а только рыночная конкуренция, говорит он, выдвигает его как новатора, созидателя, способного умножать общественное богатство. Российский собственник таким не является. Он мошенник и мот, родившийся в ходе насильственного захвата чужой собственности, в плоти и крови состоящий из этого насилия. Новаторскими талантами в том смысле, в каком о них говорит Шумпетер, он не обладает. Зато способен на махинации и безумные траты, которые он широко демонстрирует.
  — Но если власть не может, а бизнес не хочет, то это порочный круг. Получается, что выхода нет?
  — Думаю, что выход всё-таки есть. Чтобы получить нужный нам урожай, надо посеять на нашу почву другие семена. На мой взгляд, выход состоит в отказе от утвердившейся у нас неолиберальной (упрощённо её называют монетаристской) концепции и принятии альтернативной ей посткейнсианской концепции и соответствующей ей модели экономики. С этой целью вступил в контакт с рядом западных коллег. В ходе общения и обсуждения российских проблем они обратили моё внимание на методологический аспект посткейнсианской теории, называемый «критическим реализмом». Когда я стал его изучать, то обнаружил, что это приблизительно то же самое или близкое к тому, чем задолго до западных коллег – ещё в конце 50-х и начале 60-х годов мы занимались в Московском университете под руководством профессора Н.А. Цаголова при подготовке двухтомного «Курса политической экономии». Когда я поведал об этом своим английским друзьям, то заметил некоторое недоверие к своим словам. Как люди деликатные они ничего скептического не сказали, но их отношение было видно. Вряд ли может быть, наверное, думали они, что в России, да ещё в тоталитарное советское время кто-то разбирался в столь утончённой методологии. Несколько задетый этим, я написал специальную работу со ссылками на соответствующие литературные источники. После прочтения моего текста состоялся очень интересный разговор, в ходе которого, как я надеюсь, моя собственная осведомленность по проблеме тоже о чём-то говорила.
  Убедившись, что мы этим действительно занимались и что-то сделали, профессор из Эдинбурга Дуглас Мэйер и профессор Кембриждского университета Джефри Харкорт высказались в таком духе, что наследие Цаголова заслуживает того, чтобы ознакомить с ним западных экономистов. Дуглас спрашивал меня, почему никто из нас не сделал этого раньше? Не знаю. Наверное, потому, что, находясь на периферии науки, мы не знаем и не привыкли соблюдать её законы. Дуглас любезно предложил мне написать статью для Cambridge Journal of Economics и выразил готовность отредактировать её в духе требований западного читателя. Так и сделали. Ничего не знавшие об авторе рецензенты журнала оценили её высоко, и после этого она была опубликована. Вот почему, считаю, что главная заслуга в появлении статьи, где доказывается приоритет Московского университета в разработке важной методологической проблемы мировой экономической науки принадлежит скорее моим английским коллегам, чем мне.
  — А как отнеслись ваши российские коллеги к этому событию после того, как узнали, что англичане проявили интерес к приоритету российской науки в вашей области?
  — Да никак. Даже не заметили. Вот вы почему-то заинтересовались, а ни о ком другом я пока этого сказать не могу.
  — Как это понимать?
  — Думаю, что есть две причины. Во-первых, надо быть в курсе разработки методологических проблем политической экономии в мире и стране, а таких специалистов после развала науки остались единицы. Во-вторых, в нашей ревнивой научной среде своекорыстное «Я» оказывается выше любых других соображений, в том числе национального приоритета. Тем более что в эпоху упадка, какую мы переживаем, всякие сверхличные ценности вообще утрачивают значение.
  — А что собой представляет та посткейнсианская теория, на которую вы возлагаете столь большие надежды. Почему она заинтересовала вас больше других?
  — Разработанная рядом выдающихся английских и американских учёных, она дает альтернативные (т.е. иные) решения по широкому кругу методологических, теоретических и прикладных проблем, нежели ныне господствующая в мире неолиберальная (монетаристская) концепция, которую 20 лет назад мы приняли на свое идейное вооружение как основу так называемого Вашингтонского консенсуса. При её сохранении, а тем более построенной на её основе модели, наша разрушенная экономика не может быть восстановлена, а о её модернизации нечего и говорить. Либеральная модель свободной рыночной экономики покоится на ложных предпосылках, о чём, кроме провала наших реформ, свидетельствует теперь ещё и бушующий в мире кризис. Если бы механизм рынка был так хорош, как его расписывают проповедники (Мизес, Хайек, Фридман, Самуэльсон и другие), то откуда экономические потрясения в западных странах и отсутствие модернизации у нас? Если бы рыночные пророки и их последователи были правы, то никакого кризиса в мире бы не было, а мы бы давно находились на обещанной высоте развитых стран. Ведь переход к рынку мотивировался тем, что он является лучшим способом модернизации экономики. Но ничего этого нет и не будет до тех пор, пока мы руководствуемся несостоятельной концепцией рынка и капитализма.
  — А в чём, по-вашему, состоит несостоятельность этой концепции?
  — Прежде всего в том, что она предлагает пассивно ожидать у моря погоды, вместо проведения активной промышленно-технической и социальной политики государства. Сошлюсь на популярную в начале реформ переводную книгу «Адам Смит шагает по Москве». Задуманная как своеобразная «Азбука капитализма» для малограмотных, она суммирует советы, которые западные эксперты дают при переходе к рынку нерадивым туземцам, каковыми они считают и нас. «А вы просто закройте глаза, – написано в ней, – и дайте невидимой руке рынка самой распределить собственность». Мы послушались и так и сделали: закрыли глаза и позволили перераспределить собственность в пользу одних и в ущерб другим. И что же? Имеем кучку миллиардеров на одном полюсе и многомиллионные массы бедных и страдающих — на другом. Если при рыночной экономике все само собой происходит наилучшим образом, то почему после 20 лет перехода к рынку президенту Медведеву приходится призывать к модернизации экономики? И к кому может быть обращён этот призыв? Согласно принятой теории, рынок представляет собой такой совершенный механизм, что модернизация должна была осуществляться сама собой, но ничего подобного не происходит.
  Теория неслучайно называется монетаристской. Она переносит центр тяжести экономического развития из реального в финансовый сектор, в виду чего основной ареной наживы становятся спекуляции в финансовой сфере. Подобная нацеленность мировой экономики привела её к нынешнему кризису. Российский же капитал с самого начала сформировался как спекулятивный, откуда и развал реального сектора. За 20 лет после реформ мы имеем один успех – по числу миллиардеров мы перегнали конкурентов.
  Посткейнсианство — это совсем другая школа. Она ставит в центр внимания рост реального сектора экономики и обеспечение полной занятости населения. Государство всеобщего благосостояния, которым так хвастается теперь западный капитализм, создано по кейнсианским рецептам. По-иному решает оно множество других проблем. Отвергает свободный рынок как глубоко антисоциальную форму капитализма и выступает за регулирование экономики. Тем самым прокладывается дорога альтернативной модели экономики, основанной на сочетании рынка и плана, с помощью чего, как показывает мировой опыт, достигаются более высокие темпы роста и эффективности, чем при односторонней ориентации на рынок.
  — Под «мировым опытом» вы, очевидно, имеете в виду Китай, который показывает наиболее высокие темпы роста и устойчивость перед мировым кризисом?
  — Да, но не только. Вьетнам, Индия и Бразилия тоже в этом ряду и по той же причине. Что касается Китая, то действительно мы теперь с завистью смотрим на него. Он не принял Вашингтонский консенсус, а разработал и применил собственную модель планово-рыночной экономики. В то время как нас постигает одна неудача за другой, Китай идёт от одного успеха к другому. Пока мы в течение 20 лет восстанавливаем советский уровень, Китай увеличил свой валовой продукт более чем втрое, добился многих других достижений, наступает на пятки США и уверенно выходит на положение ведущей державы мира. А ведь 20 лет назад всё было по-другому!
  — Ваши рассуждения кажутся мне логичными, и хочется спросить: вы работаете в центре нашей экономической мысли – Институте экономики Российской академии наук – говорите ли такие вещи там, и какова реакция?
  — Говорил много и исписал немало бумаги, но толку не было. Более того, подобное говорили многие другие, более авторитетные, чем я. Ещё в 1996 году по инициативе академика Богомолова О. Т. была подготовлена и издана книга, в которой видные российские и американские ученые, в том числе три лауреата Нобелевской премии, выступили с критикой основополагающих подходов к осуществлению наших реформ, но результатов не было. Власти и бизнес в целом удовлетворены сложившимся положением и отвергают критику.
  Что касается академии наук, то это довольно сложная и противоречивая «империя». Хотя отдельных выступлений с критикой результатов реформ, в особенности теперь, когда кризис взял нас за жабры, хоть пруд пруди, но активной гражданской позиции и солидной концептуальной научной разработки нет. На этот счёт есть две основные причины. Среди наших ученых-экономистов сильно развит рефлекс конформизма. Мы приучены принимать всё идущее сверху, а нынешняя модель экономики, хоть и предложена западными исследовательскими центрами, но принята существующей властью, а конфликтовать с ней в нашей среде не принято. Это — субъективная сторона вопроса. Но есть и объективная. Советская экономическая мысль, застывшая на марксистской догматике сталинско-брежневской эпохи, оказалась неподготовленной к ответу на вызовы нашего времени. Выступлений типа упомянутых – много. Но такое достаточно для обычного человека. От учёных требуется нечто большее – разработка альтернативной научной концепции по всему кругу социально-экономических проблем, а этого нет.
  — Является ли такое состояние экономической теории наследием прошлого или явлением нового. Как, на ваш взгляд, выглядит советская экономическая наука по сравнению с современной западной наукой через 20 лет после того, как прежней системы не стало, а наука всё равно нужна. Было ли в ней что-то стоящее, что может быть использовано и сейчас, или нет, или мы обречены пользоваться милостью посланцев из чужой земли?
  — В целом советская экономическая мысль сильно отстала от западной…
  — Но почему, неужели мы более бесталанны, чем они?
  — Не потому, конечно, а совсем по другой причине. Вначале позвольте сказать, что идеализировать никого не следует. Западная экономическая наука также не свободна от того недостатка, который был у нашей. Принадлежность к господствующей ортодоксии открывает тебе двери везде, а остальные там тоже, как я заметил, обречены занимать второстепенные позиции. В остальном источник успеха западной науки – как и всей западной системы – в более высокой демократической культуре. Неортодоксия не запрещена, как была у нас, а вполне легально занимает свою ограниченную нишу. Разумеется, как уже сказано, в западной науке есть своя обласканная правящим классом ортодоксальная элита, но нет синекур для ее представителей, которые должны постоянно подтверждать свой «входной билет» новыми оригинальными работами. Качество (уровень) научной разработки оценивается независимо от званий и положения автора. Добросовестность выполненной работы – главный критерий, по которому судят об авторе. Нет блата и халтуры. Ни о каком «откате» на заказанную работу не может быть и речи.
  Что касается советской экономической теории, то, несмотря на определённые пороки, она размещалась на вершине марксистского Монблана и это позволяло ей вносить свой вклад в общую сокровищницу. Теперь же, после огульного отказа от всего прошлого, российская экономическая мысль скатилась на обочину и превратилась в подголосок неоклассической ортодоксии, от чего вреда больше, чем пользы. Свободы вроде стало больше, но финансирования нет, и учёные низведены до положения нищих. От нищих и униженных едва ли следует ожидать особого творческого порыва.
  У советской же экономической науки были несомненные достижения. Назову главные из разработанных ею теорий: линейного программирования и оптимального планирования экономики Канторовича, за которую он получил Нобелевскую премию; плановой цены Немчинова — Новожилова, за которую они получили Государственную премию; система оптимального функционирования экономики (СОФЭ) академика Федоренко; качественной неоднородности ресурсов академика Ярёменко; роли денег в плановом хозяйстве профессора Кронрода. В этом ряду стоит также вклад Н.А. Цаголова и его школы в разработку методологии политической экономии и создания системы экономических законов и категорий. Новизна цаголовского подхода состояла в системном подходе к изучению экономических явлений. Сегодня в нашей науке господствует присущее неолиберальной модели представление, что научное знание исчерпывается эмпирическими наблюдениями. В соответствии с этим подходом методы науки сводятся к различным измерениям, а знание об экономике предстает в виде совокупности количественных оценок различных хозяйственных процессов. Главным пороком подобной «методологии» является слабая связь, которая прослеживается между разными сферами экономики. Подход Н.А. Цаголова, коренившийся в идеях Гегеля и Маркса, был иным. В экономической системе выделяются исходное, основное и производные явления. Это называется методом «восхождения от абстрактного к конкретному». Подобная методология позволяет выделить в эмпирическом хаосе экономических процессов основные причинно-следственные связи. Без этого невозможно выработать никакой осмысленной практической политики.
  — Прошу прощения, но боюсь, что читателям нашей газеты трудно будет разобраться в этих теоретических дебрях, если не скажете об их практической стороне.
  — Практическая сторона цаголовской методологии связана прежде всего с введением в теорию понятия «основное экономическое отношение», под которым понимается цель экономики. Фиксируя главную цель общественно-экономической системы, которой подчинены все её составные элементы, она позволяет понять основные свойства и связи экономики, понятой как целостная система.
  Методология Цаголова и его школы разрабатывалась как единая для изучения всех обществ и нашла свое воплощение в университетском «Курсе политической экономии», один том которого посвящён капитализму, а другой — социализму. В этой работе была предпринята попытка вместо идеологической трактовки социализма представить научное объяснение его возникновения и функционирования. Кому-то сегодня это может показаться никчемной затеей. Но спешить с выводами всегда рискованно. При всех пороках советского социализма нельзя закрывать глаза на то, что у него были и свои достоинства, которые теперь выступают с большей очевидностью.
  — Что вы имеете в виду?
  — Я имею в виду социальную направленность экономики. При капитализме такой целью является прибыль. Принятая нами сейчас либеральная (на профессиональном языке она называется неоклассической) теория утверждает, что данный мотив является безальтернативной движущей силой прогресса и облагораживает общество. Стремясь к этой цели, говорят либералы, каждый капиталист удовлетворяет разнообразные потребности людей и делает множество других хороших дел, а потому прибыль является его заслуженной наградой. Советская же политическая экономия в качестве основного фактора нашей общественно-экономической системы выдвинула альтернативную цель экономики – удовлетворение материальных и культурных потребностей людей. Получение же прибыли в ней рассматривалось как одно из средств достижения этой цели.
  Конечно, по своему уровню советская экономика отставала от экономики развитых стран (производила только половину американского объёма ВВП), но по социальной обеспеченности граждан, на чём Н.А. Цаголов делал основной акцент, она им не уступала, а в чём-то даже превосходила. Эта реальность подтверждается сегодня индексом человеческого развития ООН (включающего социальные компоненты), по которому СССР и другие бывшие социалистические страны занимали более высокие места в мировом рейтинге, чем по ВВП на душу населения, в то время как для развитых капиталистических стран было характерно обратное. Это означает, что в странах советского блока при всех их недостатках рядовой человек получал больше благ с единицы ВВП, чем в самых передовых капиталистических государствах.
  А что теперь, когда цель удовлетворения потребностей сменилась целью получения прибыли? Высокие прибыли олигархов достигаются за счёт обеднения рядового населения, разрушения обрабатывающей промышленности, деградации здравоохранения и образования. Миллионы людей остались без работы и зарплаты, а качественная медицина стала недоступной рядовому человеку. Не от того ли смертность на тысячу человек в год подскочила с 8—10 случаев в советское время до 14 с лишним сейчас? Рост населения сменился его сокращением. Наш капиталист не улучшает, а ухудшает условия жизни людей. Бесплатное он превращает в платное. Качество продуктов питания снижает, а цены на них повышает. С лекарствами и того хуже — за многократно возросшие цены подсовывает нам фальсифицированные и даже вредные.
  Сегодня абсолютное большинство жителей бывшего СССР может само судить о том, насколько это было практически значимо. Цаголовская методология «основного отношения» позволяет понять те глубинные истоки социальной направленности советской экономики, которых теперь больше нет, несмотря на декларирование в Конституции социального характера нашего государства. Что может быть практичнее теории, объясняющей реальности прошлого и настоящего. Например, то, почему мы теперь живем меньше, а умираем больше? Потому что раньше была одна цель экономики, а теперь другая.
  — Но тогда почему же социализм потерпел поражение?
  — Во всяком случае, не по причине социальной обеспеченности граждан, а неразвитости экономики в целом, а самое главное — отсутствия демократии, бюрократизации всех сторон общественной жизни и неспособности выдвигать к руководству наиболее достойных людей. Но это уже другой вопрос.
  — Да, это другой вопрос, но реальность такова, что на смену социализму пришёл капитализм. Помогает ли цаголовская методология понять то, что с нами происходит сейчас?
  — Думаю, что да. Введя разграничение экономических явлений на основные и производные, цаголовская методология сделала особый акцент на механизме действия одного из ключевых положений марксизма. Речь идет о том, что корни всех экономических явлений как положительного, так и негативного характера заключены в специфических социальных интересах, господствующих в обществе. Если говорить о современной России, то эти интересы существенно отличаются от мотивов крупных корпораций западных стран даже с поправкой на эрозию, внесенную в их деятельность ростом спекулятивного капитала.
  Крупный российский бизнес нацелен на извлечение краткосрочного дохода путём контроля над финансовыми потоками предприятий. Распространенной практикой, например, является продажа продукции предприятия фирме-посреднику по заниженным ценам, с последующей перепродажей её на рыночных условиях. Зарегистрировав этого посредника в офшорной зоне, можно избежать уплаты налога на прибыль в России и вывести её на личные счета за рубеж. Подобный доход означает: урезание заработной платы, снижение инвестиций, падение налоговых поступлений в бюджеты всех уровней. Разумеется, подобная практика в долгосрочном плане ведет к падению конкурентоспособности предприятия и даже к его разорению. Но если собственник приватизировал своё предприятие за ваучеры, то он сказочно обогатится за короткое время, а что будет далее с предприятием, трудовым коллективом и, в конечном счете, со страной, его не волнует. Этим объясняется отсутствие спроса на инновации со стороны нашей промышленности (менее десяти процентов отечественных предприятий осуществляет какие-либо инновации, а доля инновационной продукции в отгруженной продукции предприятий не превышает пяти процентов). Долгосрочные инвестиции не осуществляются, поскольку сокращают текущий доход. Вывод средств за рубеж и уклонение от налогов требуют «покровительства» (крыши) со стороны государственных чиновников. Отсюда неистребимость коррупции. Систематические недоплаты в бюджет не позволяют создать подлинную систему социальных гарантий. Урезание фонда оплаты труда подрывает социальную стабильность и делает бедность неразрешимой проблемой.
  В отдельности все названные проблемы многократно констатировались печатью и специалистами. Однако методология Н.А. Цаголова позволяет продвинуться гораздо дальше, выделив единый корень всех этих проблем специфический доход, определяющий всю деятельность российского капитализма. В экономической системе, подобной сложившейся у нас, где крупный бизнес заинтересован в краткосрочной прибыли, а не в долгосрочном развитии страны, невозможно перейти к инновационному развитию, даже если втридорога построить «чудо в Сколкове». Вообще амбициозные планы государства типа «Россия-2020» обречены на провал в обществе, в котором ресурсы находятся в частных руках и используются для извлечения краткосрочной выгоды. Из логики цаголовского подхода к экономике вытекает, что подлинной предпосылкой модернизации должно быть установление социального контроля над крупным капиталом. В какой мере и в каких формах — это вопрос открытый для дискуссии и может быть окончательно решен только на основе практического опыта.
  — А есть ли в посткейнсианстве что-нибудь по этому поводу?
  — Прямо нет, потому что это явления нашего капитализма. Но главное в том, что посткейнсианство имеет идейное родство с нашей отечественной традицией. Оно тоже придает первостепенное значение социальной направленности экономики, обеспечению полной занятости и других социальных гарантий населению. Самое же существенное то, что посткейнсианство активно разрабатывает проблему государственного регулирования рыночной экономики в том числе и методами индикативного планирования. Поэтому во многом оно двигалось в том же направлении, что и советская экономическая мысль. Так, теория цены Немчинова — Новожилова имеет много общего с теорией цены Сраффы и Калецкого, а «критический реализм» Баскара — Лоусона через 20—30 лет снова открывал ту методологию, которая была воплощена в «Курсе политической экономии» МГУ, первое издание которого вышло в 1963 году. Если же точкой отсчёта считать 1929 год, когда Цаголов в возрасте 25 лет впервые опубликовал эту идею в журнале «Под знаменем марксизма», то получается, что мы их опередили почти на полвека.
  — Но была ли советская экономическая наука тогда самодостаточной, чтобы обойтись собственными силами, а не обращаться к западным специалистам в таком щекотливом деле, как осуществление реформ в интересах своей страны?
  — Самодостаточной она не была. Но несомненно, что при осуществлении реформ бразды правления надо было сохранить в собственных руках, а не вставать на колени и вручать ключи от своей квартиры чужим людям для того, чтобы они перестраивали её по собственному усмотрению. Это надо оценивать не иначе как акт национального предательства. Ведь Гайдар и Чубайс не были авторами российских реформ, как принято думать. Из опубликованных теперь за рубежом материалов видно, что в таком качестве они были объявлены лишь для отвода глаз, т.е. играли роль подставных фигур (пусть русские думают, что они сами осуществляют реформы). По поручению Белого дома нашими реформами руководил близкий друг Клинтона (а теперь экономический советник Обамы), тогдашний замминистра финансов США Ларри Саммерс со своими двумя помощниками Джефри Саксом, Дэвидом Липтоном и Андерсом Ослундом. Кстати, за свои «услуги» по разработке стратегии развала нашей экономики они получили щедрую оплату в десятки миллионов долларов, выделенных режимом Ельцина, разумеется, не из собственного кармана, а за счет российского налогоплательщика. Именно эти советники писали все указы президента, в частности, по приватизации государственной собственности, а Гайдар и Чубайс безропотно их принимали, передавали российскому руководству и «проталкивали». Так что наши «младореформаторы» были всего лишь исполнители чужой воли, а не самостоятельно действовавшими фигурами. Поэтому если мы дошли до того, что губителям российской экономики хотим ставить памятники, то лучше всего начинать с подлинных авторов наших реформ, чем с их помощников.
  Что касается того, достаточно ли было названного мною задела науки для реформ, то, повторяю, – нет. Для такой серьёзной перемены всё заранее сделано быть не может. Никто до конца не мог знать, какие проблемы возникнут в ходе осуществления перемен. Поэтому привлечение иностранных специалистов при всех условиях было необходимо, и в этом самом по себе ничего зазорного нет. Подлинная наука интернациональна, и её достижения с учётом конкретной ситуации могут подходить в разных ситуациях. Главная наша беда была не в отсутствии научного потенциала, а в отсутствии национальной воли для сохранения жизнеспособности российской цивилизации. В час тяжелого испытания мы дрогнули и выдвинули руководить собой сумасбродных честолюбцев, одержимых одной лишь жаждой власти и богатства. Мы позволили им пренебрегать нашими интересами и прибрать к своим рукам накопленные веками плоды трудов нашего народа. Наука здесь не при чем. Главный источник наших бед в другом – в нашем равнодушии к собственной судьбе и своекорыстие тех, кто нацелился на захват власти и собственности. В такой ситуации никакие научные теоремы не могут помочь. Если бы это было иначе и мы лучше осознавали свои интересы, то нашли бы нужные идеи, выдвинули к руководству страной людей, более соответствующих нашим нуждам, и весь исход преобразований был бы другим. Если эту мысль выразить в категориях методологии Цаголова, то можно сказать: там, где не было основного – созидательного настроя общества, не могло быть и его производных, т.е. плодов, к которым относится и наука.