Поэзия это код души народа.

Поэзия сегодня оттеснена на самые задворки культурной жизни — причём не только в прагматичных Европе и Америке, но и в литературоцентричной ещё недавно России (вспомним-ка «книжный бум» 1980-х и километровые очереди за билетами на поэтические вечера в Лужниках и Политехническом!), а также в странах — республиках вчерашнего СССР. Её место беззастенчиво заняли всевозможные «попса» и порнуха, нагло воцарившиеся на телеэкранах, сценах театров и журнально-книжных страницах — в святая святых духовной жизни советского (да и просто — всякого нормального) человека.

  Как ни горько осознавать, но у подавляющего числа жителей России и нынешних суверенных государств появились абсолютно другие — весьма далёкие от духовности и культуры — жизненные ценности и приоритеты. «Ни Достоевский, ни Пушкин, ни Гоголь ещё ни разу не помогли кому-нибудь стать богатыми, поэтому моим детям читать их книги незачем!» — безапелляционно заявляют многие из сегодняшних «новых русских», считая вершиной своего жизненного успеха красно-кирпичный особняк на Рублёвском шоссе да сверкающий под его окнами шестисотый «мерседес». И совершенно не замечая того, как скоропостижно скукоживается и становится чужим (а то и откровенно враждебным) окружающее их жизненное пространство, в пределах которого как раз и предстоит созидать свои судьбы их детям.
  Что же ожидает их и всё остальное человечество в будущем? Куда летят наш мир, Россия и вчерашние братские республики? Какие изменения происходят в современном обществе, какие тенденции дают о себе знать сегодня и чем они обернутся для всех в завтрашнем дне?..
  Быстрее любых аналитиков на эти и многие другие актуальные вопросы современности реагируют поэты. И это не удивительно, поскольку поэзия всегда очень чутко относилась к малейшим изменениям общественной жизни, а иногда и предвидела их заранее, предупреждая читателей о приближении. И уж тем более она не может не откликаться на то, что происходит в настоящее время, прямо на её глазах ломая многолетние традиции и разрушая привычные жизненные устои.
  Слово во много раз сильнее всех других категорий воплощает в себе характеристики нашего стремительно изменяющегося времени, и новая книга стихов белорусского (я бы сделал акцент именно на второй половине этого слова) поэта Анатолия Аврутина «Август в декабре» (С.-Пб: «Родные просторы», 2009) как раз и представляет собой ярчайшее свидетельство того, как наша расползающаяся по всем швам действительность отражается в поэтическом слове. «Всё ничейно… Поля? Вот те на… / А по-русски выходит «поляна». / И высокое слово «страна» / на две трети читается «рана», — пишет он в одном из открывающих книгу стихотворений, показывая с помощью своеобразной филологической игры, насколько глубоко укоренены в сердцевине, казалось бы, давно знакомых и привычных нам слов основополагающие жизненные смыслы. — Сколько взгляд ни мечи из-под век — / лишь устанут набрякшие веки, / а тут всё не поймёшь — «человек»: / о челе или, может, о веке? // Так вот, мучась, уйдём навсегда / в мир, где больше ни боли, ни бреда, / помня — русское слово «беда» — / всё ж две трети от слова «победа».
  Словесный материал для настоящего поэта — это не просто строительная глина, из которой лепятся строки и образы создаваемого стихотворения, но поистине — код к сущности происходящих со страной и всеми нами явлений. История народа со всеми её великими свершениями и трагическими перегибами ни в чём не отражается так отчётливо и рельефно, как в литературе и культуре, оставаясь вплавленной, точно доисторические жуки в янтаре, в строфах лучших стихов и куплетов песен. Благодаря этому для воссоздания атмосферы былых времён не обязательно приводить объёмные описания того, что происходило с нашими народами в далёком или недавнем прошлом, достаточно привести всего лишь одну строку из песни, и вместе с ней перед глазами читателя встанет и сама отшумевшая эпоха: «Гудок. Погода ржавая. / Темно совсем. / «Не спи, вставай, кудрявая…» / Динамик. Семь. // Глазунья. Сени тёмные. / Сальца не трожь. / «Вставай, страна огромная…» / И ты встаёшь. // В любую непогодину — / вперёд, за дверь. / «Была бы только Родина…» / А что теперь? // Былая жизнь с невзгодами / в смурной дали. / «Ходили мы походами…» — / к чему пришли? // И помыслы греховные, / и в душах тлен. / «Среди долины ровныя…» — / не встать с колен».
   Всякий раз, когда по телевизору показывают встречи с первыми лицами наших государств, проходящие в их рабочих кабинетах или загородных резиденциях, я с трепетом и надеждой всматриваюсь в книжные шкафы за их спинами — не мелькнёт ли там знакомый корешок с именем Пушкина, Блока, Маяковского или Есенина? Не увижу ли я на столе толстый литературный журнал или тоненький сборник стихов современного автора?.. Но сегодняшние руководители наших государств читают, похоже, только тома собственных указов да постановления Государственной Думы, а откровения поэтов былых эпох и их сегодняшних современников остаются, как правило, вне поля их видимости. А ведь именно стихи и заключённая в них метафорическая образность (а вовсе не сухие формулировки проектов резолюций и других рабочих документов!) передают душу народа, ради которого-то, по идее, и трудятся на своих постах руководители наших государств. Поэзия была и остаётся главной хранительницей и охранительницей духовно-философских, идейно-эстетических и нравственно-психологических ценностей нации. Разве не из стихов можно узнать о том, что делает нас людьми, ради чего мы живём на свете и что унесём с собой в тайниках своей памяти в те вечные дали, откуда уже не будет возврата? «Свет вечерний, тихий свет вечерний, / звёздный пруд, как золото на черни. // На воде, к волне склонившись косо, / чёрный лебедь — чёрный знак вопроса. // А волна ласкает взгляд, ласкает, / никуда тебя не отпускает. // <…> // Жизнь идёт… Вторая половина. / Я уже привязан пуповинно / к уголку, что истины безмерней, / где струится тихий свет вечерний».
  Поэтической манере Анатолия Аврутина присуще удивительно редкое сочетание таких не очень-то вроде бы и сочетаемых качеств, как болевая, предельно откровенная исповедальность интонации, повышенное внимание к внутреннему звучанию слова, какая-то просто-таки органическая неспособность говорить ни о чём, переливая из пустого в порожнее, а также свойственный в основном молодым поэтам интерес к формотворческим поискам. Любители поэтического эксперимента найдут у него стихи, которым мог бы позавидовать даже великий будетлянин и Председатель Земного Шара Велимир Хлебников, например, такие: «Прозрачный призрак принёс прозренье, / под простынёю письмо пронёс. / Падёт позорное подозренье — / письмо положено под поднос. // Придёт прислуга, поднос подхватит, / письмо помятое подберёт. / Пока парчою пылает платье, / поручик пылкий портвейны пьёт. // Потом прошепчет: «Прости…» Подхвачен / порыв прощальный: «Придёшь? Приди!» / Пускай простушка пока поплачет, / пустоголовость, пардон, претит. // Прощанья — после, погони — после, / под пулей — после — прервётся путь. / Привет последний придёт по почте… / Портье! Портвейну пора плеснуть…» Виртуозности и изяществу, с каким написано это озорное стихотворение, могли бы позавидовать одновременно и представители куртуазного маньеризма, и последователи авангардизма, но в творчестве Анатолия Аврутина подобные шалости занимают всё же далеко не основное место. Отдавая дань формотворческой стороне дела, великолепно владея всем арсеналом классических и современных поэтических средств, главное внимание он всё-таки уделяет не внешнему оформлению своих стихотворений, а их внутреннему наполнению, причём опять-таки довольно часто ставя на первое место не лежащие на поверхности мысли, а глубинные, проступающие, словно очертания сада сквозь утренний туман, ощущения и чувства.
  Аврутин — не из тех поэтов, которые не помнят своего поэтического родства, отнекиваясь от всякой, даже видимой невооружённым взглядом, связи со своими литературными предтечами; он не только не чурается тех, кому обязан своим творческим становлением, но ещё и сам подсказывает читателю их имена. В его стихах неоднократно возникают тени Блока, Тютчева, Мандельштама, Пастернака, Гумилёва и других классиков отечественной поэзии вплоть до недавно покинувшего нас Юрия Кузнецова («Только грохни ведром — отзовётся тоска мировая, / только стукни калиткой — земля затрясётся околь…»).
  Образный ряд поэтики Анатолия Аврутина заслуживает особого разговора, его метафоры, эпитеты и остальной арсенал поэтических средств отличается ярко выраженной индивидуальностью, которую может обеспечить только врождённая острота поэтического зрения да удивительно тонкое чувствование слова. «А голос взметался и плакал, / цеплялась за берег река, / и ржавого цвета собака / клыками рвала облака»; «Тускло сморщилось туберкулёзное небо, / посерели ограды. И вздох посерел»; «Ветрено. Сосны в ознобе, / шастают низко стрижи. / Руки в царапинах. Обе — / цвета неубранной ржи»; «Опять этот взгляд завидущий, / похожий на чёрный стилет»; «Расхристан вечер, сумрак виноват, / что мысленно всё прожито стократ, / и на закат так остро повернуло»; «Уезжаем. Селезень картавый / всколыхнёт остылую волну»; «И ты, опять запутывая роли, / с душою, как расстроенный бемоль, / любви не сможешь отличить от боли, — / и там — болит, и это — только боль»; «День отнудил. Звезды не видно. / Светильники едва чадят. / И морось горклая ехидно / шершавит улочку и взгляд», — думаю, что именно вот это «горклая», а не «горькая», как скорее всего написали бы 99 авторов из 100, и отличает стихи Аврутина от продукции огромной армии его формальных собратьев по перу, давая право носить высокое звание поэта. Последнее время мы как-то стали не то стесняться, не то бояться честно говорить о том, кто находится перед нами — мастер или подмастерье, профессионал или дилетант, поэт или графоман, как бы априори ставя каждого пишущего в столбик в один ряд с Пушкиным, Есениным или Рубцовым. А это ведь далеко не так, и едва ли не большинство из тех, кто причисляет себя к наследникам вещего Бояна, заслуживают в лучшем случае быть отнесёнными к категории рифмоплётов-любителей. А довольно-таки обширная группа сочинителей стихов не заслуживает и этого звания, ибо сколько ни перечитывай их книги и журнальные подборки, а в душе и в памяти не остаётся ни одного запоминающегося образа, ни одного яркого эпитета; ни одно незаёмное слово не царапнёт по сердцу своей самородной неповторимостью, не говоря уже о всколыхнувших бы чувства мыслях, несущих в себе дыхание откровения или истины.
  В творчестве же Анатолия Аврутина всё это присутствует в самой полной мере, хотя образность его стихов основывается совсем не на тех формально-эпатажных приёмах, что использовали, скажем, Андрей Вознесенский, Виктор Соснора, Алексей Парщиков, Дмитрий Пригов, Александр Ерёменко, Владимир Друк и другие поэты авангардистской, метаметафористской или постмодернистской школы (хотя выше мы видели, что формальная сторона поэтического дела для него трудностей не представляет). Открываемые Аврутиным истины кажутся такими простыми и наивными, как гладившая нас когда-то по голове тёплая бабушкина ладонь или запах горячего хлеба в деревенской избе, но потому-то, наверное, сердце так безошибочно и узнаёт в них что-то родное и нефальшивое, на что оно просто не может не откликаться:
  Вдруг поймёшь, что не близко,
  не рядом
  То, что близким казалось всегда:
  То окно с зарешёченным взглядом
  И гусиная кожа пруда.
  Было… Слыло… Захлопнута
  дверца…
  Средь безумного бега минут,
  Будто в храме стоишь иноверцем,
  А креститься — персты не идут.
  Встрепенёшься… Раскроются очи.
  С косогора сбежишь налегке.
  И вдруг станешь ещё одиноче
  От того, что гульба вдалеке…
  Объяснить, в чём отличие настоящей поэзии от поэзии с приставкой «псевдо», очень непросто, но не почувствовать эту щемящую настоящесть невозможно, даже если ты не специалист, не литературный критик и не филолог, она всё равно даст о себе знать, сжав сердце горячей пятернёй внезапно пробуждённых её строчками чувств и воспоминаний.
  Для многих поэзия сегодня стала этакой забавой, вроде экскурсионной турпоездки или нахрапистого шоп-тура, единственный итог которого — нахапать побольше кричащих, но дешёвых впечатлений. Но только не для Анатолия Аврутина, который даже самой своей фамилией, имеющей метафизическое свойство к палиндромическому (то есть читающемуся в обе стороны) прочтению категорически протестует против этого, заявляя: «Ни тур вам — Аврутин!» То есть — не экскурсионно-туристический тур, не спекулянтский шоп-тур, не флиртовый тур вальса, не даже ломящийся сквозь валежник дней и обстоятельств неукротимый и воинственный буй-тур…
  Аврутин — он другой, он до краёв наполнен болью за ту жизнь, которая его сегодня окружает, за ту, которая неотвратимее, чем кусок сахара-рафинада в стакане горячего чая, растворяется в забывающемся прошлом, а также за ту, которая, точно выбредший из недр Беловежской пущи на дорогу красавец-зубр, смутно виднеется в клочковатом тумане приближающегося к нам будущего.
  …Не всё из сегодняшней реальности сохранится в памяти наших потомков, многое безвозвратно канет в Лету, как уже канули туда целые эпохи и цивилизации. А вот многие из стихов, я думаю, сохранятся. И в этой уверенности мною руководит не слепая бравада, а реальный исторический опыт, донёсший до нас сквозь бесписьменные пустыни тысячелетий такие памятники древней литературы, как гомеровы «Илиада» и «Одиссея», древнерусские духовные стихи типа «Голубиной песни» или обрывки «Велесовой книги». Потому что эти произведения были упрятаны в самое надёжное из всех существующих на свете книгохранилищ — народную память. И, прочитав сегодня или сто лет спустя стихи Анатолия Аврутина, их ни за что не спутаешь со стихами другого поэта, написанными в координатах какого-то иного пространства и времени. Ведь в них, точно в молекулах ДНК, запечатлена неповторимая индивидуальность души поэта и всего его народа. А значит, пока в мире сохраняются стихи и поэты, народ не растворится ни в каких общечеловеческих ценностях, и белорус будет всегда белорусом, русский — русским, украинец — украинцем…
  Не потому ли один из главных ударов глобалистских сил, обрушенных на постперестроечные пространства бывшего СССР, пришёлся именно по культуре и в частности по поэзии, оказавшейся сегодня выброшенной практически из всех журналов и книгоиздательств? В этих условиях роль каждого настоящего поэта оказывается сродни подвигу былинных богатырей, почти в одиночку защищавших рубежи своего Отечества то от Змия Тугариновича, то от орд свирепых степняков.
  Несмотря на свою внешнюю невоинственность, стихи Анатолия Аврутина — из этой же категории.