slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

Письмо студента Мамонтова

Издавна человечество преследовала чума. Бедствия от этой страшной болезни испытали на себе все народы мира. Особенно страдал Китай. При страшной скученности безграмотного населения, погибая от эпидемий, опиокурения и феодального хаоса, он оградил себя от западной цивилизации древними суевериями и традиционным пренебрежением ко всему европейскому. В самый канун XX века из Китая в Европу был завезён источник чумной инфекции — серая крыса-пасюк. Эта вспышка чумы (по названию «гонконгская») взяла немало жертв, но зато позволила учёным выделить из крысиных трупов то, что раньше ускользало от изучения, — чумную бациллу! Опытный и неуловимый убийца человечества, величиной всего в полтора микрона, был распят на стекле и разложен под микроскопом, как преступник на эшафоте. Близился торжественный момент его казни.
А теперь, читатель, окунемся в студенческую жизнь!

Илья Мамонтов один раз послушался родителей — поступил в Пажеский корпус; во второй раз* послушался самого себя — из пажей вышел. Сонливый и рассеянный увалень, это (был отличный товарищ, щедрый и покладистый... Дома сёстры его, гимназистки Шура и Маша, встретили бывшего пажа словами:
— Теперь, Илька, тебе одна дорога — в гусары!
— Хорош я буду гусар... с пенсне на носу.
— Иля, — сказала мать, — избери стезю жизни сам...
С аристократической Фурштадтской стезя привела Илью на демократическую Выборгскую сторону, где русскую молодежь издавна манило строгое здание Военно-Медицинской академии. Перевод был слишком резок и вызывающ. Вместо клубничного мусса Илья теперь поедал за завтраком «собачью радость», нарезанную кружками, в трактире пил чай вприкуску или внакладку. Бывший паж его величества сам напросился в ординатуру Обуховской больницы, где лечилась беднота рабочих окраин. А когда в столице раз­гулялась холера, Мамонтов, близорукий и старательный, пошёл в холерные бараки. Из этих бараков он однажды вывел за руку мальчонку, родители которого умерли, и привёл сироту в свой дом.
— У него никого нет, — сказал домашним. — Зовут его Петькой, а отчество по мне будет — Ильич... Я усыновляю его!
Так, не будучи женат, он стал отцом, а неизбежные заботы о мальчике сделали Илью еще более строгим к самому себе. Осенью 1910 года Мамонтов уже был на пятом курсе Академии, когда до медиков столицы докатились слухи, что в Харбине появилась чума — не бубонная, а лёгочная (самая заразная, самая опасная!).
Вечером он вернулся домой — согнутый от боли.
— Что с тобою? — спросила мать.
— Я сделал себе противочумные прививки.
— Зачем?
— Еду в Харбин... на чуму!
— Сын мой, надо же иметь голову на плечах.
— На плечах, мама, не только голова, но и погоны будущего врача. Если чуму не задержать в Харбине, она, как сумасшедшая, со скоростью курьерских поездов проскочит Сибирь и явится здесь, в Европе! При императоре Юстиниане, мамочка, чума взяла сто миллионов жизней и даже... даже изменила ход истории человечества! Так что ты меня не отговаривай...
Харбин! Илью потрясло не то, что он в Китае, а будто и не выезжал из России. Типичный русский город, каких немало в провинции: булыжные мостовые, фонари на перекрестках, а под фонарями — городовые с «селедками»... Ниже города, вдоль пристаней, в лабиринте кривых переулков, в зловонии опиокурилен, публичных домов и игральных притонов, жила чума, но все атаки её на русскую часть Харбина отбивались санитарной инспекцией и врачебным надзором...
В гостиницу Мамонтова не пустили.
— Чумовых нам не надобно, — заявил хозяин. — У меня почтенная публика-с. Дамский оркестр на скрипках соль мажор запузыривает. Господа разные мадамам разным букеты подносят... А вы здесь со своей чумой, извините за выражение, будете нереальны!
— Куда же мне деваться?
— Идите к своим — в бараки...
В четырех верстах от Харбина был разбит противочумной лагерь; в казарме — больница, за высоким забором — громадный двор, куда по рельсам загнали сотню вагонов, ставших палатами для больных; тут же, заметённые снегом, высились штабеля трупов, имевших какой-то необычный асбестово-фиолетовый оттенок. В бараках собрались медики-добровольцы, съехавшиеся в Харбин со всей России. Мамонтов протянул им руку, и она... повисла в воздухе.
— Отвыкайте от этого, — сказала ему медсестра Аня Снежкова. — Сначала пройдите дезинфекцию, а уж потом здоровайтесь.
Илья покраснел от смущения перед девушкой, пенсне упало с его носа и стало раскачиваться на чёрной тесьме...
Вечером Аня Снежкова велела ему собираться.
— А где взять балахон, маску и галоши?
— Вденьте гвоздику в петлицу фрака, если догадались привезти его сюда. Я приглашаю вас на бал в клуб КВЖД.
— А разве... Вот не думал, что на чуме танцуют.
— Чудак! Может, это наш последний вальс в жизни...
Когда музыка отгремела, Мамонтов сказал Ане Снежковой:
— Поверьте, что я человек вполне серьезный, моему сыну уже двенадцать лет, и я... я сегодня очень счастливый, Анечка!
Как и все чистые, непорочные люди, он влюбился с первого взгляда. А утром их ждала встреча с чумой — самой настоящей...
...........................................
Самое трагическое в том, что здесь никого нельзя было обмануть и никто сам не обманывался. Врачи хорошо знали, чем кончается встреча с чумою. За­разившись, они сами заполняли бланки истории болезни на свое имя, а в последней графе выводили по-латыни роковые слова: Exitus letalis (смертельный исход)! Почерк обреченных был разборчивый, у женщин даже красивый. Когда до смерти оставалось совсем немного, умирающему — по традиции — подносили шампанское, он пил его и прощался с коллегами. Но чума, словно издеваясь, порой выписывала сложнейшие иероглифы загадок: нашли русскую де­вочку, что сидела на постели, бездумно играя между умершими отцом и матерью; врачи взяли её в барак, проверили — здорова, как ни в чем не бывало... Счастливая! Но врачи на такое «счастье» не рассчитывали. Бывало, что под конец рабочего дня один из них говорил замедленно:
— Я, кажется, сегодня увлекся и допустил ошибку. Сдвинул маску, когда этого нельзя было делать. Пожалуйста, не подходите ко мне. Ужин оставьте в коридоре, я его возьму и сам закроюсь! В случае чего, не тратьте на меня вакцину — она пригодится другим.
Из форта «Александр I» приехал в Харбин известный профессор-чумолог Д.К. Заболотный*, при всех обнял и расцеловал Мамонтова.
— Барышни, — сказал он медсестрам, — вы тоже поцелуйте Илью: это подлинный рыцарь, в чем я убедился, работая с ним в Питере на холере... Кончай, Илья, Академию, и я беру тебя в ассистенты. Будем вместе гонять чуму по белу свету, пока не загоним её в тесный угол, где она и сдохнет под бурные овации всего мира!
Потом профессор отозвал в сторону Аню Снежкову.
— Анечка, — сказал он ей. — Илья хороший человек, но малость нескладный. Чумогонство не терпит рассеянности. Даже слишком собранные натуры, застегнутые и замотанные до глаз, и то иногда ошибаются. А он за всё хватается голыми руками, пенсне у него вечно болтается на шнурке... Присмотрите за ним!
— Хорошо, Данила Кириллыч, — отвечала Снежкова. — Я-то ведь очень осторожна в работе, промашки нигде никогда не допущу...
Изолировать больных от здоровых, а здоровых оградить от чумы — такова задача, которую поставил Заболотный перед врачами. Каждое утро сотни китайцев толпились близ пропускного пункта, надеясь, как обычно, проникнуть в русскую часть Харбина, где они искали себе дневной заработок и пищу. Карантин охраняли сибирские стрелки в мохнатых шапках, врачи осматривали каждого китайца. Обутые в матерчатые тапочки, китайцы часами выстаивали на снегу — сплошная серая стенка, не выражавшая нетерпения, как это бывает с русскими, когда их долго мурыжат в очереди.
Но это лишь оборонительная операция, а врачи вели и наступление.
Илья понял, что это такое, когда в составе «летучки», неповоротливый от тяжести защитных доспехов, он проник в китайский район Фудзядзян, куда русские до этого никогда не заглядывали. В опиокурильне было темно и сыро, как в могиле, только вспыхивали огоньки трубок. Хозяин курильни следил за порядком: вынув трубку изо рта уснувшего (или умершего?) наркомана, он совал её в рот другому китайцу. Когда вскрыли пол, там лежали уже разложившиеся чумные трупы. Здесь, в Фудзядзяне, китайцы уже не были покорны, как на пропускном карантине, — здесь они отбивались от осмотра, и даже умирающие от чумы старались заползти в какую-нибудь щель, чтобы врачи не нашли их... Но самое ужасное было в том, что китайцы отвергали всяческую помощь врачей, всеми силами сопротивлялись вмешательству медицины. Тревога по поводу действия медиков звучала даже на страницах газет. Так, жалея своих «несчастных, запертых в вагоны, плачущих» соотечественников, газеты возмущались тем, что «три раза в день (!) их осматривают доктора и всякого, чуть кашляющего и слабого, объявляют заражённым чумою». Врачам попало как раз за то, за что надобно похвалить: трижды в день общаться с чумными — это три раза сыграть в кошки-мышки со смертью; это всё равно что солдату трижды в день подниматься в штыковую атаку! Русские врачи были замотаны в спецодежду, и только глаза у них оставались открытыми. Кое-кому из больных пришла в голову совершенно безумная мысль: плевать врачам в глаза! Первой жертвой оказался студент Беляев — через несколько дней он умер от чумы...
Данила Кириллович Заболотный сказал:
— Китайская вежливость вошла в поговорку. Но в этом случае китайцы повершили все рекорды своей церемонности. Что ж, господа хорошие! Работать всё равно нужно...
Ане Снежковой профессор ещё раз напомнил:
— Илья старается и может перестараться. Вы, миленькая, не давайте ему излишне увлекаться. Мало ли что...
— Не волнуйтесь. Он от меня не отходит.
— Влюблен?
— Кажется, да. Но сейчас это выглядит глупо.
— Любовь, Анечка, никогда не бывает глупой...
Мамонтов много часов проводил в лаборатории — над анализами чумной мокроты. Вечером он выстаивал под напором струй гидропульта, который смывал с его «доспехов» миллионы бацилл. Беда вскоре пришла, но совсем не с той стороны, с какой её можно было ожидать. Это случилось при посещении китайской деревни Ходягоу, где чума уже собрала богатый урожай. В брошюре врача-эпидемиолога И. Куренкова, который виделся с последней участницей этого дела, эпизод описан так: «...в одной фанзе энергично действовала сестра милосердия Аня Снежкова, ей удалось взобраться на чердак. Через несколько минут она спустилась оттуда, её халат был изорван и покрыт пылью, а марлевая повязка съехала набок.
— Если бы вы знали, что там делается! — чихая и кашляя, проговорила девушка. — Все вперемешку...
Мамонтов бросил на нее быстрый взгляд.
— Не волнуйтесь, Илюша, ничего со мной не случится...»
Вечером она несколько раз покашляла. Мамонтов принес градусник:
— Аня, без лишних разговоров.
— Может, и повышенная. Простудиться немудрено...
Температура была подозрительной. Илья сам производил анализ. На предметном стекле микроскоп высветлил кружок, в котором резвились крохотные «бочонки». Илья капнул на стекло фуксином, и бациллы сразу окрасились биполярно — их концы покраснели. Он сдернул с лица маску и заплакал. Это была чума! Снежкову изолировали, Мамонтов вымолил разрешение ухаживать за нею...
— Илья, — сказала ему девушка наедине, — если ты меня полюбил, так скажи мне это. Пусть я умру любимой...
Он ей сказал, и она заплакала.
Вакцина, камфара, кислород — иных средств лечения не было.
Из поездки срочно вернулся в Харбин Заболотный:
— Илья, ты поступаешь рыцарски, не отходя от Снежковой, но как чумолог ведешь себя неосторожно.
За ужином он сдержанно кашлянул.
— Ерунда, — сказал. — Кто из нас не кашляет?
— На анализ! — велел ему Заболотный...
Первый анализ — чисто. Второй — чисто. Третий. Четвертый.
— Продолжайте и дальше, — настоял профессор...
Десятый анализ. Одиннадцатый. Двенадцатый. Тринадцатый.
— Всё чисто, — сказал лаборант. — Никакой чумы.
— Хорошо, — повеселел Заболотный. — Ради моего успокоения, голубчик, сделайте четырнадцатый, и на этом закончим...
Четырнадцатый анализ был ужасен.
— Ну, что вы молчите? — спросил Данила Кириллович.
— Кишмя кишит... гляньте сами!
Заболотный навестил Илью, который ему пожаловался:
— Не повезло мне. В такое время схватил простуду...
— Тебе, Илья, и правда не повезло. Мы сделаем, что можем, но больше того, что можем сделать, мы сделать не в силах!
На следующий день в комнату, где он лежал в одиночестве, из Харбина чья-то добрая душа прислала первые тюльпаны.
— Можно, я перешлю их Анечке? — спросил он.
— Не надо! Аня уже вся в цветах...
Ани Снежковой в это время уже не было на свете, но смерть её решили от Мамонтова скрыть. Юноша весь день лежал тихо, задумчивый, потом постучал в стенку и попросил студента Исаева сыграть ему на гармошке. Через стенку донеслась раздольная песня:
Ой, да подведите коня мне вороного,
Покрепче держите под уздцы.
Эх, едут с товаром дорогой широкою
Муромским лесом купцы...
Глухая стенка в рыжей известке отделяла его от поющих.
Это был барьер между жизнью и смертью — уже непреодолимый!
Илья попросил бумаги и стал писать прощальное письмо...
Он всё понял, когда при нем откупорили шампанское.
Потом начался бред, средь бессвязных слов прорвалось:
— Ну вот, а мы ещё ругались из-за трупов...
Это были его последние слова.
Сгустились сумерки, его не стало. В комнату вошёл профессор Заболотный, постоял над телом ученика, взялся за письмо:
— Это матери. Продезинфицируйте, пожалуйста...
...........................................
Была ранняя весна 1911 года; на Невском в Петербурге дворники обкалывали ото льда панели. Шура и Маша Мамонтовы отпросились с уроков в гимназии: — Нам нужно встретить... брата, его везут из Харбина.
Мать, почернев от горя, надела поверх буклей траурную кисею, взяла за руку Петьку, и всем семейством они отправились на вокзал к приходу дальневосточного экспресса. Старый служака, военный фельдшер в шинели, пропахшей лизолом и карболкой, вышел из вагона, безошибочно зашагал в их сторону.
— Видать, госпожа Мамонтова? — спросил, понурясь.
Раскрыв чемодан, солдат из небогатых пожиток извлек небольшую урну с прахом сожженного Ильи Мамонтова.
— Он вот здесь. Понимаю — тяжело. А что поделаешь?
Мать, рыдая, отступила назад:
— Шура, Маша... возьмите вы. Я не в силах понять, что произошло. Неужели это всё, что осталось от моего Или?
Урну из рук солдата перенял сосредоточенный Петька:
— Давайте, я понесу... папу!
Солдат снял фуражку. Говорил, словно извиняясь:
— И письмо от сынка имеется.
Письмо, как и солдат, тоже пахло лизолом и карболкой.
Илья Мамонтов перед смертью писал:
«Дорогая мама, заболел какой-то ерундой, но так как на чуме ничем, кроме чумы, не заболевают, то это, стало быть, чума...
Мне казалось, что нет ничего лучше жизни. Но из желания сохранить её я не мог бежать от опасности, которой подвержены все, и, стало быть, смерть моя будет лишь обетом исполнения служебного долга... Жизнь отдельного человека — ничто перед жизнью общественной, а для будущего счастия человечества нужны жертвы...
Я глубоко верю, что это счастье наступит, а если бы не заболел чумой, уверен, что мог бы жизнь свою прожить честно и сделать всё, на что хватило бы сил, для общественной пользы. Мне жалко, может быть, что я так мало поработал. Но я надеюсь и уверен, что теперь будет много работников, которые отдадут всё, что имеют, для общего счастья и, если потребуется, не пожалеют личной жизни...
Жизнь теперь — это борьба за будущее... Надо верить, что всё это недаром и люди добьются, хотя бы и путём многих страданий, настоящего человеческого существования на земле, такого прекрасного, что за одно представление о нём можно отдать всё, что есть личного, и самую жизнь...
Ну, мама, прощай... Позаботься о моём Петьке!
Целую всех... Твой Иля».
Когда я много лет назад впервые прочёл это письмо студента Мамонтова, оно меня потрясло. Какое мужество! Какое благородство! Какое богатое гражданское сознание!
Удивительно, что перед смертью Илья допустил лишь одно восклицание — в той фразе, в которой просил за своего «сына» — человека будущего. Письмо как бы произнесено ровным голосом — так обычно говорят люди, уверенные в своей правоте. Он и в самом деле был прав, этот студент Мамонтов, каких в России тогда были тысячи и тысячи.
(Печатается с сокращениями).
* Заболотный Д.К. (1866—1929) — всемирно известный эпидемиолог, «чумогон», как называл он себя; академик и президент Украинской Академии наук; при похоронах Заболотного за его небывалое мужество в борьбе с чумою ему были отданы воинские почести. Я не знаю другого примера, чтобы воинские почести отдавались врачу.

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: