Первые сутки Победы

май 45-го

Весна сорок пятого занималась в Европе широко и дружно, будто подталкивала народы скорее покончить с самым обильным кровопролитием в истории человечества. Верховный Главнокомандующий И.В. Сталин сказал: «В Берлин должны войти сталинградцы».

29 апреля 1945 года частям 3-й ударной армии 1-го Белорусского фронта, начавшей бой с жестоко сопротивлявшимся гарнизоном рейхстага, предстояло соединиться с войсками 8-й гвардейской армии и тем самым завершить войну с фашистской Германией.
Врассветный час 1 мая на командный пункт «генерал-штурма» явился парламентер – начальник генерального штаба сухопутных войск Германии, генерал от инфантерии Ганс Кребс. «Генерал-штурм» — так прозвали по обе стороны фронта командующего 8-й гвардейской армии генерал-полковника В.И. Чуйкова. В 1964 году я беседовал уже с маршалом Советского Союза В.И.Чуйковым
Рассказ свой Василий Иванович вёл обстоятельно:
— О Кребсе мне доложили неясно: не то ему поручено вести переговоры о перемирии, не то он должен предложить нам условия их капитуляции. Я рассудил так: о чем бы он ни говорил, решать будут не на уровне командующего армией. Стало быть, я в этом отношении лицо промежуточное и могу позволить себе некоторые вольности. А тут как раз позвонил Всеволод Вишневский. Ну я и пригласил на встречу с Кребсом сначала не своих генералов, а людей не официальных, но лично мне симпатичных: поэта Евгения Долматовского, писателя Всеволода Вишневского, композиторов Тихона Хренникова и Матвея Блантера. С Женей Долматовским мы встречали Новый год в Сталинграде, в самом пекле, в хозяйстве Саши Родимцева, теперь прославленного генерала войны. Под землей, в трубе! Пели, плясали, веселились широко, по-волгарски. В ста метрах от противника… А какой заразительный человек был Всеволод Витальевич, земля ему пухом! Оратор был какой: солдаты ему в рот глядели, когда он выступал с речами… Мотя Блантер – это же чудо из чудес песенной истории. Его «Катюша» перекочевала из мирного времени в войну, да так, что, верь – не верь, а даже немцами она пелась по ту сторону окопов. И с блантеровской «Моей любимой» мы всю войну жили, сроднились. В Сталинграде, бывало, почти шёпотом поют рядом с позицией противника… Да! Так я тебе о Тихоне ничего не сказал! Это ведь он, Хренников, в самый пик войны подарил людям День Победы в музыке для фильма «В шесть часов вечера после войны». Ты подумай, какое пророческое получилось кино: у них там – весна, Москва ликует, салют. Потомки станут думать, что это – документальная хроника. Да чего там – «станут»! Уже думают… Ну, теперь тебе понятно, с чего я в этом отношении пригласил не военных, а людей нашей культуры?..
Кребс вошел к Чуйкову, как подобает военному дипломату высокого ранга: подтянутый, с отменной выправкой, сдержанный, с видом торжественно-печального достоинства. Был он сухой, поджарый, с несколькими шрамами на лице. Они не уродовали его – даже украшали, и Василий Иванович вспомнил где-то вычитанное, что была мода у германских курсантов обзаводиться «рыцарскими шрамами». Нечто вроде моды на татуировку.
Кребс оглянулся и не смог объяснить себе, что означает пёстрое окружение «генерал-штурма». Пауза затянулась.
— Мой военный совет, — бархатно пророкотал Чуйков, посмеиваясь глазами.
Парламентёр поборол недоумение, начал говорить по-русски. Это вызвало вулканическую реакцию Вишневского.
— Эх вы! — запальчиво прокричал он. — Русский язык выучили, а души русской ни черта не поняли!
Кребс с тревогой поглядел на Чуйкова. Тот слегка развёл большие ладони.
— Патриот, — произнёс он примиряюще. В глазах плясали искорки смеха.
Немец понял, что есть опасность увязнуть в мелочах протокола, и произнёс строго-торжественно, как и подобает произносить исторические сенсации:
— Я уполномочен правительством Германии заявить, что вчера, 30 апреля, в 15 часов 50 минут, добровольно ушёл из жизни фюрер Германии Адольф Гитлер.
В глазах чуйковского окружения растерянность сменилась интересом, но «генерал-штурм» упредил, спокойно заметив:
— Мы уже знаем.
Тут настала очередь Кребса испытать некоторую оторопь.
Наконец, лица вновь обрели вежливую официальность. Парламент вручил Чуйкову письмо Геббельса советскому Верховному Главнокомандующему и завещание Гитлера с перечнем состава нового императорского состава, датированное 29 апреля 1945 года, 4 часа.
Матвей Блантер до начала переговоров был препровождён за сервант по причине своего архиштатского и не ко времени вскочившего на лице фурункула. Крайне заинтересованный происходящим, он высунулся из засады и навис над Кребсом. Тот обернулся и невольно отпрянул, увидев перед собой еврейское лицо с фурункулом. «Как символ возмездия», — весело подумал Чуйков. Он и этот инцидент перевел на житейские рельсы, принял оба документа и предложил парламентёру ждать, пока командующий армией доложит своему начальству, а там, по всей вероятности, — ещё выше.
Так вот, мирком да ладком, без победного чванства, но и не без юмора прошёл первый этап исторического события особого значения — переговоров о капитуляции фашистской Германии.
Дальше жанр резко изменился. Ровно в 4 часа утра 1 мая генерал-полковник Чуйков связался по телефону с заместителем Верховного Главнокомандующего маршалом Георгием Константиновичем Жуковым.
— Сообщение важное. Соединяюсь со Ставкой, — ответил Жуков.
Вскоре на КП Чуйкова прибыл представитель Ставки генерал армии Василий Данилович Соколовский. Он тут же был предупреждён:
— Кребс излагает условия, на капитуляцию мало похожие. Даже предлагает сохранить оружие офицерам вермахта как знак неутраченной чести. Хотел его спросить, куда в таком разе девать мою честь? Сколько миллионов моих соотечественников загубили они тем оружием!
Выслушав Кребса, Соколовский довёл до Жукова германские предложения. Тот ответил спокойно и жёстко:
— Передай, Василий Данилович, что если до 10 часов не будет дано согласие Геббельса и Бормана на безоговорочную капитуляцию, мы нанесём удар такой силы, что он навсегда отобьёт у них охоту торговаться…
К этому моменту состав «военного совета» сменился на генералов 8-й гвардейской армии. Всё стало весомей и результативнее.
Кребс уходил явно расстроенный, даже забыв перчатки, за которыми вскоре вернулся. Василий Иванович поймал себя на мысли, что этому неглупому человеку и профессиональному военному более чем ясен исход войны и он не прочь остаться в плену.
Передача о «военном совете» В.И.Чуйкова заканчивалась редкой аудиозаписью – самым первым на берлинской земле концертом в честь Победы. Он был записан 7 мая 1945 года в студии берлинского Дома радио. В тот день четверо моих будущих добрых знакомых — поэты Константин Симонов, Евгений Долматовский и композиторы Тихон Хренников с Матвеем Блантером, повинуясь всё тому же сумасшедшему зову победной весны, ворвались в германский радиоцентр. Там находились специалисты, охраняющие имущество от возможного мародёрства. Немцы не знали о жесточайшем приказе Сталина на сей счёт. Разобравшись, кто перед ними, мастера звука испытали некоторое облегчение. Им объяснили, что хотят записать на пластинки несколько песен и стихотворений, чтобы подарить генералам славной 8-й гвардейской армии. Немцы недоумевали: отчего же на пластинках, если есть куда более удобный носитель — магнитная пленка. Советским людям магнитофоны были неведомы. Победители настояли на своём, записались на пластинке и подарили весь крохотный тираж Чуйкову и его генералам. С тех пор до нашей встречи в кабинете маршала прошло 19 лет. Пластинки либо разбились, либо звук был безнадёжно искажён.
Откуда могла быть передача? Только по радиостанции «Волга» — для наших войск в Германии! Надо думать, что у них имеется запись всего концерта…
Я снова бросился к Чуйкову.
На следующий день в 9 часов утра его первый помощник подполковник Косенко вручил мне катушку с вожделенной плёнкой. По приказанию маршала она была за несколько часов доставлена в Москву спецрейсом военного самолёта.
Никакая самая талантливая литература не может передать атмосферу и интонации, опалённые первым чувством Победы, — потока ликования, гордости, лихого озорства и одновременно горечи. Никогда и нигде с таким внутренним горением и концентрацией мысли не читал Константин Симонов стихотворения «Ты помнишь, Алеша…» и «Жди меня» — знаковые для человека любого возраста военных лет. Почти задыхаясь от волнения, пел Тихон Хренников две песни из фильма «В шесть часов вечера после войны». Со светлым мужеством читал стихи «В тридцати километрах от Берлина» Евгений Долматовский. И Матвей Блантер весело кричал в микрофон о том, что «даёт дрозда в Берлине в честь своего московского друга». Он исполнил две песни на стихи Симонова: «Чемодан» и более шести десятилетий популярную «Песню военного корреспондента» в её первой редакции, где вместо подцензурной строки «под ветром и стужей петь мы стали хуже» звучала подлинная «от ветра и от водки охрипли наши глотки»…
За радиопередачу эту меня только что на руках не носили. Копии её затребовали Киев, Тбилиси, Ташкент, Ереван и, разумеется, радиостанция «Волга» в Германии 1964 года. Больше года её можно было поймать в эфире чуть ли не через день.
Позже в кабинете Константина Михайловича Симонова переписал я из ещё неопубликованной рукописи его военных дневников:
«У Чуйкова традиция ужинать вместе со своим штабом, если позволяет обстановка. Сейчас она позволяет. Сидим на окраине Берлина в мещанском особняке. Первые полчаса проходят весело, поднимают тосты за победу, за взятие Берлина, за Сталинград, а потом все как-то вдруг стихают и от ужасной усталости всех последних дней, и от странного ощущения, что завтра не воевать…»
Василий Иванович всегда оставался предан своим соратникам. Он завещал похоронить себя не в Кремлёвской стене и не на Новодевичьем кладбище, а на Мамаевом кургане, рядом с солдатами 62-й армии, под его командованием оборонявшими «несколько десятков домов, стоявших ближе всего к берегу». На том Мамаевом кургане, на котором замкнули первое победное кольцо войны его воины с солдатами 21-й армии.

 

Александр КРАВЦОВ, академик российской словесности