Одна Германия — две нации

  Падение Берлинской стены пышно отпраздновали на прошлой неделе в Германии и во всём мире как символ сокрушённой тирании, как начало эры истинной свободы на европейском континенте. Торжества и фейерверки в Берлине, премьеры европейских стран, выступившие с прочувственными и пышными речами, толпы ликующих немцев, Горбачёв в лужковской кепочке — снова в роли спасителя цивилизации, снова расточающий улыбки…

  Берлинская стена, конечно же, должна была рухнуть рано или поздно. Но разве так бездарно, так предательски подло, как это случилось в ноябре 1989-го? Разве СССР, заплативший немыслимыми жертвами за освобождение немецкого народа от фашистской тирании, не вправе был определять политическую и экономическую цену объединения Германии? Валентин Фалин, свидетель сотворения новой Германии, свидетель правды, говорит об этом в публикуемом ниже интервью.
  Но тогдашний генсек ЦК КПСС не подумал о том, чтобы списать долги СССР перед ФРГ и ГДР! Только наша собственность в ГДР стоила один триллион долларов! Не говоря уже о советской собственности в Венгрии, Чехословакии, Польше, которую и не подумали оформить юридически прежде, чем затевать процесс «освобождения» в духе общечеловеческих ценностей. И это в то время, когда продуктовые магазины на огромных пространствах СССР зияли пустыми витринами, что нам с вожделением до сих пор демонстрирует телеэкран как символ органичной ущербности коммунизма! Немцы были готовы заплатить огромные деньги, чтобы увидеть свою страну единой. Горбачёв и не подумал о том, что это было бы совсем не лишним для бедствующего в годы его правления советского народа. Впрочем, разве наш народ свой для «лучшего немца» Европы?!
  Объединению Германии воспротивились тогда Тэтчер и Миттеран. Как показывают обнародованные ныне документы, если бы не настойчивость Горбачёва, процесс поглощения ГДР затянулся бы на долгие годы. Можно было выиграть время для того, чтобы отстоять национальные интересы Советского Союза. Горбачёв и не подумал сделать это.
  Наконец, о наступившей свободе. В те месяцы и годы шла речь об одновременном роспуске двух противостоящих блоков — НАТО и Варшавского договора. Под грохот молотков берлинцев, колошмативших что было сил по Берлинской стене 20 лет назад, об этом начисто забыли. Зачем Западу было идти на компромиссы с Горбачёвым, если к ним с подачи Горбачёва под ноги падала вся Восточная Европа? И – как оказалось чуть позже – весь Советский Союз?
  А стена осталась. Только передвинулась она вместе с НАТО на тысячи километров ближе к России.

  
  Мы приехали в Лейпциг в особый день – 4 октября 1989-го. Новый шеф мужа должен был узнать его по газете «Правда», которую следовало держать на виду, — это из-за неё местная публика и обтекала нас на перроне по неприлично большой окружности. Толпа рассосалась, а профессора всё не было — телеграмма, которую мы отправили ему из Восточного Берлина от нашей подруги Карин, пришла через неделю после нас. Но ощущение нереальности окружения пришло раньше: поезда (немецкие!) опаздывали, а северный ветер — «ветер из Москвы», как называют его берлинцы, гонял по (немецким!) улицам обрывки старых газет… Мы вышли в город и позвонили. Ответил сам Унгер, звонок его разбудил: кругом такое, вестей от нас нет, и он третьи сутки сидит у телефона… «Стойте там! Я скоро...» Тут мы заметили, что вокруг полно солдат. Они топтались на узких улицах старого города у сотен армейских грузовиков и явно бодрились – громко подкалывали друг дружку и шутили с прохожими. «Праздник?» — спросил муж у кого-то. Ответил ему уже Унгер: выскочив из своих «Жигулей», он быстро отправил нашу опасную для здоровья газету в урну и только потом поздоровался…
  Вечером тысяч сто народу на Аугустусплац со свечами скандировали: «Горби, помоги!», а Унгер в большом возбуждении спешно чинил машину – десять лет назад его старшая дочь сбежала в Западный Берлин, а тут прошёл слух, что открывают границу, — наконец-то он сможет увидеть её! И потом сутки стоял в гигантской пробке по пути «туда», продвигаясь в общем потоке метровыми тычками каждые десять минут, ещё сутки — в том же духе обратно... Ощущение фантастичности происходящего только усилилось. Не ушло оно и на утро, и вообще не ушло. И то сказать: дивная страна «эксквизитов» и «деликатов» плавится у тебя на глазах, что свечи на Аугустусплац, — много ли в этом обыденности?
  А годы спустя сознание свело воедино мозаику деталей, стало ясно: приводные ремни этой фантасмагории были вполне реальные и уж совершенно не случайные. Например, кто сегодня вспомнит, что до 1990 года любой гражданин ГДР, оказавшийся на территории ФРГ, мог по своему паспорту раз в год получить в любом банке подарок — 100 дойчмарок? При курсе чёрного рынка 1:36 в 1988—1989 годах это был примерно полугодовой заработок квалифицированного восточногерманского рабочего. А какие телевизионные антенны были в ГДР? Не наши скромные «грабли», а целые многоэтажные многоканальные этажерки. Стена стеной, но против электромагнитных волн она слаба — так рассудили на Западе и буквально поливали соседнюю страну сигналами своих телевизионных каналов. Так что вся ГДР, вожделея иной жизни, по ночам смотрела западное ТВ, а по утрам зевала — рабочий-то день на востоке начинался в 6 утра…
  Звонила наша подруга Карин — Карин Зиг из Кёнигс Вустерхаузена, референт в крупном объединении, пять языков свободно, и севшим от перевозбуждения голосом приглашала запечатлеть снос стены. Даже приехала за нами специально на своём «Трабанте». По дороге травила в кураже политические анекдоты, дважды мы чуть не улетели в кювет, а потом как бы невзначай сказала: «Сейчас у Бранденбургских ворот будет ужас что твориться, вы старайтесь по-русски-то не очень…»
  Зрелище вмиг ошалевшего народа — все изъяснялись форсированными, надсаженными голосами: кто-то орал, кто-то причитал, кто-то плакал, кто-то пил пиво из горла — не самое спокойное и даже как бы не совсем немецкое. Когда шлагбаум под натиском толпы открыли, Карин оказалась среди нескольких сотен самых шустрых. Просочилась на запретную зону, прошла несколько шагов и осела на бордюр — сердце прихватило.
  Физикой на факультете никто не занимался — «до того ль, голубчик, было…» В каждом окне чёрно-красно-желтый флаг, по малейшему поводу распевают «Deutschland ueber alles»…». «Осси», как киношный Плейшнер, совсем опьянели от свалившейся свободы и расслабились. И совершенно напрасно.
  Формально восточные немцы сами решали судьбу своей страны — хотя референдум и был организован правительством ФРГ. Вот один из вопросов: «Согласны ли вы, чтобы объединение произошло в соответствии с Конституцией ФРГ?» Кто из «восточных» мог тогда поверить, что простую  фразу «Германия — одна» можно интерпретировать и так: «ГДР не существует в природе, и, соответственно, нет и её собственности, заводов-машин-пароходов»? Они и не поверили. А администрация Коля нашла свой ключик к сердцам соседей: студентам — это треть населения — обещали стипендию студентов ФРГ, 1000 марок в месяц, пенсионерам (ещё треть) — «западную» пенсию в 2000 марок в месяц. Так вариант Коля — быстрый — набрал более 60% голосов, но возникло множество проблем. Например, на факультете, где работал муж, были фонды поощрения студентов. Но раз по Конституции ФРГ существуют только граждане бывшей ГДР, то и деньги обменяли только им, до 20 тыс. — по курсу 1:1, остальное поделили на три; по курсу 1:3 обменяли и все марки ГДР негражданам страны, а деньги организаций ГДР просто сгорели. Чтобы этого не допустить, на время обмена деньги распределили между сотрудниками и потом собрали обратно. На последние семь общественных тысяч марок штатных сотрудников не хватило, Унгер выдал их мужу и сам прошёл с ним по 24 кабинетам городского финуправления, «пробил» ему статус гражданина — так сохранили «факультетский общак». А наша Карин лишилась квартиры – нарисовался новый старый хозяин и решил, что в доме будет проживать пять семей вместо десяти, а квартплата вырастет втрое. Лишилась работы — кто-то стукнул, что она член СЕПГ. Членом партии не была, решила судиться, но с кем? И годами жила на «социале». Читала учебники дочери и, ухмыляясь, говорила: «Посмотрите — мы в ГДР это изучали в третьем классе, а они в седьмом!» Однажды отправила пудовую посылку своему другу, начальнику баварской криминальной полиции. Тот потащил коробку в офис, дал понюхать специально обученной собаке и даже просветил рентгеном. Когда из картонного ящика на всеобщее обозрение предстал бюст Карла Маркса, все разом выдохнули — это был самый «весомый» привет всем «весси».
  Мы перебрались в Нюрнберг, оазис немецкого благополучия, и однажды она приехала к нам — всё на том же «Трабанте».
  — Знаете, какими взглядами эти чванливые «весси» меня провожали всю дорогу? «И это авто?!» Не удержалась, показала одному палец. Так меня на 60 марок оштрафовали! – хохотала она с каким-то радостным изумлением. — Как вы среди этих надутых индюков живёте?!
  Как пишут в фильмах, прошло 20 лет. Карин «подтвердила» свое высшее образование и вошла в комиссию по рассмотрению дел приезжих этнических немцев. Однажды весьма жёстко отбрила одного «казадойча», казахстанского немца: «Если у вас там была и квартира отличная, и работа — зачем же сюда приехали? Немецкого в вас только ваша овчарка, языка не знаете…» «Хочу отрезвить, — оправдывалась. — Здесь он будет балластом. Мы, «осси», хотя и немцы, и то второй сорт».
  Как это ни горько, но про второй сорт — правда. Вот и Валентин Михайлович Фалин, непосредственный участник тех событий, любит цитировать непопулярные сегодня слова Лотара де Мезьера, последнего премьер-министра ГДР: «Раньше было две страны и одна нация, теперь — страна одна, а наций две».
  Прийти для разговора о Германии именно к Фалину — логично: это самая та фигура. Бывший главный специалист по Германии в советском руководстве, заведующий международным отделом ЦК КПСС и посол в ФРГ – казалось бы, кто знает больше него о той стране и взаимоотношениях с ней. Но практически все, что он говорит, не укладывается в российский мейнстрим — ведь говорит он зачастую вещи, для некоторых персоналий весьма неприятные. Потому неудивительно, что это имя фактически исключено из широкой информационной среды; и даже когда какие-то фрагменты из его интервью всё же мелькают в документальных кадрах, понять, что он на самом деле сказал, невозможно: предыдущая-то фраза «не смонтирована».
   Я очень хотела услышать всё без купюр, и мне повезло: хотя Фалину уже 83, он в отличной форме, увлечённо пишет мемуары и с завидным куражом читает лекции в Российской академии госслужбы. О «горячих» мировых войнах — Первой и Второй, о войне холодной, о месте России в современном мире… И об истории двух Германий, разумеется.
  Фалин: Историческое слияние, точнее, аншлюс — поглощение большой Германией малой, сброс всего объективно конструктивного, передового в ГДР и поношение этого передового, как мы это делаем по отношению к СССР, — повод для многих размышлений. Например, о том, как вообще Германия была расколота после войны. А сделали это «западные демократии», фактически следуя плану черчиллевской операции «Немыслимое»: после Второй мировой 1 июля 1945-го должна была начаться Третья, и главной ударной силой против советской армии должны были стать… снова немцы! Это факт, подтверждённый документами.
  — А что же СССР?
  — Раскол Германии противоречил нашим интересам — он вёл к монополии США на мировом рынке. И в Потсдаме Сталин предложил: будет единая демократическая Германия. Общегерманские партии и профсоюзы, общегерманская печать, общегерманская церковь — и католическая, и протестантская. Ответ: американцы — против политического единства, американцы, англичане и французы против общегерманских партий, профсоюзов, СМИ. В 1946-м мы предложили провести в Германии свободные выборы, создать национальное правительство, заключить с ним мирный договор и за год-два вывести все оккупационные войска. Против — все. Маршалл, госсекретарь США, заявил: «У нас нет оснований доверять демократической воле немецкого народа. Мирный договор будет выработан без немцев и продиктован им, когда Вашингтон сочтёт это нужным. Мы пропишем им те условия, которые будем считать нужными».
  — Но позже советская стратегия изменилась?
  — Да, после лондонского совещания, куда нас не пригласили и где США провели решение о создании сепаратного западногерманского государства, его ремилитаризации и включении в западные военно-политические блоки. В итоге из соседей СССР лишь Финляндия и Австрия сумели удержаться на нейтральном курсе. Хотя Сталин и был склонен умножить финляндский пример.
  Я прочел все меморандумы Совета национальной безопасности США тех лет и могу доказать документально: пытаясь с ними договориться, мы попусту теряли время — Вашингтон не устраивал сам факт существования СССР. Джозеф Грю, друг Рузвельта, и.о. госсекретаря США, 19 мая 1945-го пишет Трумэну: «Если есть что-то в мире неотвратимое, это война между США и Советским Союзом. Гораздо надёжнее иметь столкновение прежде, чем Россия восстановит разрушенную войной экономику и обратит свои людские и природные ресурсы в политический и военный потенциал». А Трумэн сразу после Потсдама поручает Эйзенхауэру готовить операцию «Тоталити», и в последнюю декаду августа появляется перечень 15 советских городов, первоочередных целей, и оценка — с учетом опыта Хиросимы и Нагасаки — числа атомных зарядов, потребных для их уничтожения. Планов ядерной войны против СССР с 1945 по 1949 год было не меньше шестнадцати, список целей разросся с 15 до 200, число бомб перевалило за 300. Узнай разведка США, что первое советское ядерное оружие создавалось из урана, добытого в Восточной Германии и Чехословакии — Вашингтон мог бы иначе воспринять предложение Москвы о выводе войск с немецкой территории…
  — Значит, отношение к нынешнему событию у вас неоднозначное?
  — Когда говорится о единстве Германии, кому-то нужно перенести на СССР вину за её раскол, за то, что три поколения немцев были унижены, лишены возможности жить вместе. Они говорят: кто виноват, что была разорвана Германия? Тот, кто начал «холодную войну». А кто начал «холодную войну»? Сегодня мы можем неопровержимо доказать, что «холодная война» родилась в умах американских политиков. А раз вы раскололи Германию, вам и нести всю ответственность за это. Во-вторых, и в годы после разъединения Германии было упущено много возможностей, чтобы смягчить его последствия — об этом сегодня тоже не вспоминают. Осенью 50-го Гротеволь, предсовмина ГДР, пишет Аденауэру, первому федеральному канцлеру ФРГ: наша с вами ответственность перед немецким народом в том, чтоб раскол отечества не сказался на простых людях. Аденауэр поначалу формулирует предварительные условия диалога с ГДР, но вскоре прекращает какие-либо контакты. Сталин предлагает Аденауэру через Красный Крест: давайте договоримся о судьбе военных, находящихся у нас в тюрьмах, после чего Красный Крест ФРГ обращается к канцлеру ФРГ за инструкциями. Резолюция Аденауэра: «Это вопрос не гуманитарный, а политический — чем дольше они сидят, тем лучше для нас».
  — Но даже униженные гэдээровцы жили всё же много лучше нас. В чём причина: в немецком трудолюбии или в советских дотациях?
  — Какие дотации? Мы рассчитывались с ними в мировых ценах за уран, который добывали там с 45-го. И учтите, военная нагрузка на экономику ГДР была гораздо более тяжёлой, чем в ФРГ, где на подобные цели шло всего 5,7 ВВП в год. А в ГДР — 15 %. Да кто мог это выдержать? А ГДР «тянула» ещё и очень затратные социальные программы: такой заботы о детях, о ветеранах, о природе, о сохранении немецкого наследства в ФРГ и близко не было. Общеизвестно: современная модель социального государства ФРГ с её системой страхования, здравоохранения, соцзащиты — это ответ на достижения ГДР.
  — Но никакие социальные завоевания не заставили их отказаться от мечты жить на западе?
  — Однако все знали: учиться выгоднее в ГДР, работать — в ФРГ, а жить на пенсии — снова в ГДР. Многие так и поступали — пока не выросла Берлинская стена.
  — Время показало: никакая стена — единству не помеха…
  — Всё могло сложиться совсем иначе, если бы американцы не загнали нас до смерти гонкой вооружений. В декабре 1982 года совет НАТО решает навязать Советскому Союзу соревнование в области обычных «умных» вооружений — они в 5—7 раз дороже ядерных. И вот уже 83% наших учёных работают на оборону, а маршал Огарков, тогдашний начальник Генштаба, говорит мне: наша экономика не выдержит… Из 7 изобретений в СССР реализуется одно, на 6 других нет средств.
  — Вот вы приехали в Германию после объединения. Какие впечатления?
  — Объединение — это, конечно, праздник, но со слезами на глазах. В западные земли из восточных после объединения ушло в полтора раза больше народу, чем за все годы выехало на Запад из ГДР. Городки восточных земель напоминают теперь наши деревни — старики и дети. За это время в бывшей ГДР модернизировали инфраструктуру, это правильно. Но — закрыли в восточных землях всех конкурентов. Шахты, производства, работавшие на буром угле, многие химические заводы, даже более успешные, чем в ФРГ. Гэдээровские крестьяне просили сохранить сельхозкооперативы — сохранили, но в кредитах отказали. Результат — незасеянные поля, безработица.
  — Западные-то немцы тоже недовольны…
  — Они до сих пор платят «налог солидарности» — на восстановление бывшей ГДР — и возмущаются: зачем было строить там столько очистных сооружений, столько супермаркетов — их уже больше, чем на западе страны?!
  — Правда, будто, приехав в Гамбург уже в 90-х, Горбачёв сказал, что, если Фалин будет в зале, он на встречу не придёт?
  — Об этом мне рассказал Вилли Брандт. И добавил: «У Горбачёва совесть нечиста».
  — И за что такая «любовь»?
  — В 1992 году я дал интервью одной берлинской газете. На вопрос о Горбачеве-политике я сказал: у него два недостатка – он не умеет подбирать кадры для выполнения конкретной работы и у него нет настоящих друзей.
  — А почему мы оставили там свою собственность безвозмездно?
  — Горбачёв не имел даже программы развития собственной страны ни в экономике, ни в политике, ни в социальной сфере, — что говорить о какой-то программе объединения Германии?! А как можно реформировать такую сложную страну, как наша, не расписав всё по часам: что, когда и почему? Объективно мы находились в очень трудном экономическом положении: гонка вооружений заставила урезать социальные программы на 30—40%. Плюс неурожай в 72-м — пришлось закупать зерно за рубежом. И в это время США при помощи Кувейта, Саудовской Аравии и ОАЭ выбросили на рынок столько нефти, что её стоимость упала ниже расходов на её добычу в СССР. Они могли себе это позволить: в Кувейте себестоимость барреля нефти была 1 долл., а у нас — 8—10 долл. К 1985 году, когда Горбачев пришёл к власти, нефть на рынке упала в цене до 5—6 долл. за баррель…
  А своя программа объединения Германии была бы нам очень полезна. И она была бы понятна немцам: чтобы они имели возможность мирно трудиться, адекватно реагировать на вызовы современного мира и действовать в своих собственных интересах, а не быть инструментом чужой политики. Я и немецким коммунистам на Западе говорил: без своей программы объединения ваша партия никогда не обретёт поддержку масс. Потом Хонеккер на заседании Политбюро СЕПГ поставил вопрос: не следует ли им добиться отзыва посла СССР Фалина из ФРГ?
  — В те дни создавалось впечатление, что от нас уже ничего не зависит…
  — А возможности для разумного решения у нас были. Миттеран был против механического слияния двух Германий, Тэтчер была решительно против любого объединения. Но если уж никак этого не избежать, говорила она, пусть будет длительный процесс, на десятилетия, из многих этапов, через конфедерацию. Но до момента её образования ФРГ остаётся членом НАТО, а ГДР — членом Варшавского договора. «Нельзя слишком давить на Горбачёва: он нам нужен, чтобы переустраивать Советский Союз. Нельзя слишком расшатывать его внутриполитические позиции, чтобы он мог продолжать выполнять нужную нам работу», — таков был один из её аргументов. Как вёл себя Горбачев? Когда в ходе их встречи в Киеве Миттеран предложил: полетим вместе в Восточный Берлин, поддержим Кренца (сменившего Хонеккера у руля СЕПГ), Горбачёв отказался: «Летите сами». А нам говорил: «Если Лондону и Парижу есть что сказать, пусть говорят сами, а не заставляют нас стирать их грязное белье». Социал-демократы западногерманские имели свою программу объединения, очень интересную, но Горбачёв наотрез отказывался встречаться с Брандтом. Принимал американских школьников, корреспондентов американских газет, кого угодно, но не Брандта. Он зациклился на Коле, и у него была одна забота: хоть как-то накормить народ. Поскольку к 1988 году в условиях внешнего давления и внутреннего разложения он довёл страну до такого состояния, что она не могла себя прокормить.
  — Так почему он не добился хотя бы достойных «отступных»? О каких суммах могла идти речь?
  — 124 млрд марок в порядке «компенсации» — такая сумма называлась при канцлере Эрхарде. В начале 80-х — 100 млрд марок за то, чтобы мы отпустили ГДР из Варшавского договора, и она получила бы нейтральный статус по типу Австрии. Я сказал Горбачёву: у нас все возможности, чтобы добиться для Германии статуса безъядерной территории и не допустить расширения НАТО на Восток, по опросам, 74% населения нас поддержит. Он: «Боюсь, поезд уже ушёл». На деле он им сказал: дайте нам 4,5 млрд марок накормить людей. И всё! Даже не договорился о том, чтобы списать долги Советского Союза обеим Германиям — хотя одно наше имущество в ГДР стоило под триллион! Когда документы были подписаны, он попросил меня представлять их в Верховном Совете для ратификации — я отказался. И выступил в Комиссии по международным делам, назвал всё своими именами — что это вариант Мюнхенского сговора, что через голову ГДР обо всём договорились, предали эту страну. Горбачев звонит: «Я от тебя этого не ожидал!» Он не страну спасал, а своё положение, у него даже идея была: он — номинальный президент страны, а Ельцин и К0 пусть делают, что хотят.
  — Многие готовы ему памятник при жизни поставить лишь за то, что он избавил страну от руководящей роли КПСС…
  — Когда эти «демократы» встретились в Беловежской Пуще, он, Верховный Главнокомандующий, должен был предотвратить государственный переворот — а для чего, скажите, человеку гражданское мужество, если не для того, чтобы в критические моменты вести себя достойно?
  — Большое видится на расстоянии, и поэтому мы с вами, Валентин Михайлович, говорим о днях ушедших. Как бы там ни было, Германия снова едина…
  — Но вопросы остаются. Берлин занял позицию более чем двусмысленную по факту агрессии Грузии в Южной Осетии и подготовки агрессии в отношении Абхазии. Он практически её оправдывал, подлаживался к трактовке ЕС, игнорируя реальные факты. «Презумпция виновности» России в менталитете германской политики всё ещё даёт о себе знать — во всём по-прежнему видится «рука Москвы».
  — Это политика. А «просто жизнь», вопреки политике? Вы же часто бываете в Германии…
  — Конечно, в 49-м её разорвали по-живому — 60% немцев с востока имели родственников на западе и 40% «весси» — родственников на востоке, разве это нормально? Поэтому я и посвятил всю сознательную жизнь тому, чтобы наши отношения были положительными и конструктивными. Хотя и мой личный счет отменить невозможно: моя семья потеряла в войну 27 человек. Моих бабку, тётку, двоюродных братьев и сестёр фашисты гоняли по гатям под Ленинградом в качестве живых разминирующих устройств, из десяти выжили двое. А в отцовской деревне из 150 домов уцелел всего один и вернулись два человека — моя тётя и солдат без ноги...
  — В октябре 2008-го вас пригласили в Берлин на мероприятие, посвященное 50-летию возвращения Советским Союзом «предметов культурного наследии ГДР, временно хранившихся в СССР». Говорят, вы там так выступили, что публика в зале не знала, куда глаза девать? Что же вы им сказали?
  — Что если бы мы вывезли из Германии всё вплоть до последнего ржавого гвоздя и тогда не возместили бы тот урон, который нанёс нашей стране фашизм. Имущество музейное, которое было уничтожено или разграблено, оценивается в 134 млрд золотых рублей образца 1914 года! В Новгороде фашисты срыли полтора метра культурного слоя земли, в Харькове уникальными книгами мостили грязные улицы… Часть зала восприняла эти слова неодобрительно, но Рихард фон Вайцзеккер, президент ФРГ в годы объединения, шепнул мне: «Всё так… Пусть и слышать это очень горько».
  — Валентин Михайлович, какие-то уроки из истории можно извлечь?
  — Всего один: мир спасет правда. Я Горбачёву постоянно внушал: вылечить все наши недуги можно одним только способом — сказать людям правду. Почему мы так плохо жили? Где была ошибка? Мы всюду трубили, что все пятилетние планы выполняются, а сами-то жили всё хуже и хуже?! Это же ошибка была, что мы поддались, дали себя вовлечь в такую гонку вооружений — так объясните, что и не могли мы жить лучше... А не потому, что мы дураки и работать не умеем!
 
 P.S. Странное чувство осталось от той многочасовой беседы с Фалиным — будто говорили мы не об объединении Германии, а о распаде СССР…