Не было лучше времени, в котором выпало жить

Ольга Трифонова о своём муже и о себе
В нынешнем августе литературные гурманы вспоминали Юрия Трифонова — автора сильной, волнующей и стильной прозы. Цепляла её глубина, нетривиальный взгляд, неторопливая интонация. Сын донского казака и еврейки чувствовал происходящее обострённо чутко, добирался до самых потаённых уголков подсознания. Его «Обмен», «Дом на набережной», «Исчезновение» в 70-х передавали друг другу, зачитывая до дыр. Не устарели они и сегодня, когда Юрию Валентиновичу исполнилось бы 90 лет и уже 35 лет его нет с нами. Каким он был в жизни и творчестве, мы попросили рассказать его вдову Ольгу Романовну Трифонову, директора музея «Дом на набережной».
Она тоже пишет книги. Их у неё восемь. Но называет себя литератором. Говорит: «После таких имён, как Достоевский или Трифонов, стесняюсь сказать, что я писатель».
— Ольга Романовна, вы начали писать до знакомства с Юрием Валентиновичем?

— Да. При нём писать было как-то неловко. К тому же он отнёсся довольно прохладно к моим сочинениям, долго не давал оценки. Я настаивала, и он спросил: «Тебе как: с наркозом или без?». «Давай, — говорю, — без наркоза» и слышу: «Ты хорошо знаешь жизнь...» Подумав, что хорошо знать жизнь может и консьержка, я взяла тайм-аут. Да рядом с ним у меня и времени-то особо не было. А вот когда он ушёл, чтобы как-то избыть свою боль, нестерпимо захотелось написать о нём. Наверное, внутренне я понимала, что это лучшая психотерапия. Позже родились ещё две книги: «Единственная» — о жене Сталина Надежде Аллилуевой — (монография стала бестселлером и переведена на итальянский и немецкий) и «Сны накануне».
— Рядом с ним вам было легко или это было трудное счастье?
— Жить с ним было необычайно легко: он был щедрым, весёлым, очень покладистым, великодушным человеком. А производил впечатление угрюмого и мрачного от того, что скрывал одышку: у него было больное сердце. Но он не хотел, чтобы его жалели, был гордым, медлительным. Любил играть в шахматы, не любил проигрывать, хотя тщательно это скрывал. Играл с Даниилом Даниным, Евгением Винокуровым. С Юрием Казаковым они запоем играли в «маджонг» — любимую его игру, привезённую отцом из Китая. Такое страстное увлечение крайне раздражало первую жену Нину Нелину, и однажды она выбросила её в окно. И они с Казаковым ползали под дождём по тротуару, собирали эти красивые костяные камни с инкрустацией. Они дружили, Юрий Валентинович очень высоко его ценил, написал чудесное эссе о Юрии Павловиче к его 50-летию.
— А кто, по-вашему, хорошо написал о Трифонове?
— Мне нравится, как писал о нём Борис Панкин, когда-то главред «Комсомолки», позже председатель Агентства по авторским правам. Интересно писали зарубежные критики, в той же Германии Райх Раницкий. Прекрасную статью опубликовал о нём Джон Апдайк в журнале «Нью-Йоркер».
— Что-то трифоновское переиздаётся сегодня за границей и что выходит у нас?
— Пять лет назад благодаря моей рассеянности, если не сказать лопоухости, право на издание Трифонова приобрело издательство АСТ. Через два месяца этот договор заканчивается. Они выпустили четырёхтомник и отдельно большую книгу «Московские повести». За границей сейчас издают мало. Хотя бывают неожиданности: недавно вышла книга в Южной Корее. А в Европе разве что иногда возвращаются к «Дому на набережной».
— Он считал этот роман главной своей книгой?
— Нет. С таким пафосом, какая у тебя главная книга, мы никогда не говорили. Он очень обрадовался, когда увидел, как мне понравился «Старик». Я прочитала, не отрываясь, и, заметив восторг в моих глазах, он был счастлив. Дорожил этой книгой. В ней заложены большие личные мотивы.
— Его восхищение поколением «кочегаров революции», одним из которых был его отец, видно во многих текстах...
— У него было сложное отношение к прошлому. Отец был из тех, кого называли старыми большевиками и кто делал революцию. В 1938-м его расстреляли, арестовали мать. Любить советскую власть ему было трудно...
— Он сравнивал историю с полыхающим костром, в который каждый из нас бросает свой хворост. Считал, что отблеск истории на каждом человеке. Одних он опаляет жарким и грозным светом, на других чуть теплится. Эта тема не отпускала его?
— Тени, освещённые историческим огнём, — платоновская тема. Юрий Валентинович любил историю, знал её и очень серьёзно ею занимался. Подтверждение — удивительный роман «Нетерпение» о народовольцах и эпохе Александра II. Как сделаны его другие вещи, я понимаю. А вот как сделано «Нетерпение», нет. Когда я говорила об этом, ему было приятно. Не хочу говорить банальности, но там колоссальное осмысление исторического пути России. У него было не меньше тридцати тетрадок подготовки к «Нетерпению».
— Писал быстро?
— Садился и писал почти без помарок. Выдал целый залп: «Обмен», тут же немедленно «Предварительные итоги», и на следующий год «Долгое прощание», потом «Другая жизнь», «Дом на набережной» в 1976-м, «Старик» в 1978-м и сразу огромный роман «Время и место» — важная книга, увидевшая свет уже после его смерти. Может быть, как раз главная, потому что он уже, наверное, знал, что уходит, как-то предчувствовал, ощущал это. В ней последние прощальные слова.
— Какие именно?
— Это надо читать. Он пишет, что такое жизнь, что не было лучше времени и места, в которых выпало жить. Несмотря на все доставшиеся ему ужасы: арест родителей, война, униженность, обездоленность, голодуха — всё, что пережило поколение 25-го года. Как у Некрасова: «На всех рождённых в 25-м году иль около того / Отяготел тяжёлый фатум / Не выйти нам из-под него». Как в 19 веке было, так и в 20-м: «отяготел тяжёлый фатум».
— Юрий Валентинович получил в 25 лет Сталинскую премию за повесть «Студенты», которой сам был не особо доволен. Почему потом была долгая пауза?
— В «Студентах» он отдал дань времени, что стало уроком на всю жизнь: не надо подлаживаться — это выльется тебе потом десятилетием молчания. Хотел попасть в струю? Попал, но и расплата была жестокой. Обернулась мучительными поисками своей темы, голоса, интонации, которые зазвучали в «Обмене». Это совпало ещё с личными переменами и стало новым этапом и в жизни, и в творчестве.
— Для вас Трифонов — писатель № 1?
— Однажды я спросила его, в чём недостаток женской литературы. Он, не задумываясь, ответил: «В отсутствии метафизики». Очень точное наблюдение. Часто и мужские книги без метафизики. А у него метафизика была. Никто из его современников не был оснащён таким кругозором и таким метафизическим чутьём. Я знала замечательных писателей. Великолепно писали Валентин Распутин или Фёдор Абрамов. Я не сравниваю таланты, они могут быть равны или один выше другого. Но это немножко иная ветвь. А Юрий Валентинович был веткой на стволе русской литературы, где Пушкин с «Историей Пугачёвского бунта», Аксаков с «Детскими годами Багрова-внука». В Музее Москвы на юбилейной выставке «Рисунки Юры Трифонова» представлены ещё и детские дневники, где есть запись: «Почему я не чувствую за других, а чувствую только за себя?» Таким вопросом задаётся мальчик восьми лет. Вот вам масштаб личности.
— Дневники изданы?
— Взрослые — частично, детские — полностью. Пока публиковать всё подожду. Это дело щекотливое. Юрий Валентинович не поручал мне обнародовать свои дневники, значит, я должна быть предельно осторожна. Я не принадлежу к вдовам, которые подправляют унаследованные дневники. То, что могла и считала абсолютно бесспорным, вышло. Хотя и там, в эпизоде, когда собирали подписи в защиту Твардовского, заменила инициалами некоторые фамилии. По причине беспощадных или узнаваемых характеристик людей, которые ещё были живы: ну, скажем, Катаева, Нагибина и др. Ждёт своего часа и очень любопытный роман об Азефе — провокаторе и террористе. Момент публикации будет решать уже наш сын, я оставляю это ему.
— Из того, что воплощено на сцене, на экране по Трифонову, немного удач...
— Почему же? Два ярчайших спектакля Юрия Любимова, особенно блистательным был «Дом на набережной». А из недавнего блестящий фильм «Долгое прощание» Сергея Урсуляка. Кто-то справедливо назвал его тихим шедевром.
— Вы гордились тем, что вам повезло быть вместе с таким человеком?
— Очень гордилась. Юрий Валентинович был особенный человек, ему были чужды мелкие человеческие страсти и пороки. Большой талантливый писатель, настоящий мужчина.
— Вам завидовали?
— Тогда я не обращала внимания, не замечала, не чувствовала, какого уровня была зависть и к его успеху, и ко мне. Осознала лишь, оставшись без него. Мы были в ауре, которая губит человека. Убеждена, что его рак был следствием ещё и этого.
Он понимал это и спасался юмором. Этому его научила мать. Её арестовывали и уводили из этого дома, в котором мы сейчас сидим. Здесь в лифте, боясь эксцессов, никогда не увозили, только по лестнице. И вот её вывели, и дети с рёвом выскочили на лестничную площадку. «Она остановилась, обернулась, — рассказывал он мне, — и произнесла: «Дети, что бы в жизни ни случилось, никогда не теряйте чувства юмора»...
— Что сейчас в квартире, где они жили?
— В «говорящей» квартире № 137 поселились не самые добрые люди. Когда я стала директором музея в этом доме, мне ужасно хотелось войти туда, дотронуться до стены, посмотреть из окна. Но они меня не пустили. Теперь эта квартира поделена на две.
— В вашем музее Юрию Валентиновичу отведён маленький стенд с фотографиями. Где ещё воплощена память о нём?
— С невероятными усилиями открыли мемориальную доску. Это стоило большого унижения и нервов. Я шла по Москве от чиновника, заведовавшего досками с ощущением, что мне надавали пощёчин…
Лучший памятник — книги Трифонова, которые постоянно переиздаются. Хотя моя мечта — экранизация «Времени и места».
— 90-летие Трифонова отмечается довольно скромно?
— Библиотеки имени Трифонова на ул. Чаянова и имени Пришвина в Северо-восточном округе столицы вспомнили Юрия Валентиновича. И, конечно, мы в «Доме на набережной» собрались. Всё как если бы он был жив: капустный пирог со свечами, маленький оркестрик, кто хотел — выступил. Главное же действующее лицо юбилейных дней — Музей Москвы, отделением которого мы являемся. Они оплатили многие мероприятия, предоставили помещение для выставки рисунков Юрия Валентиновича. Это рисунки подростка, выдающие тем не менее незаурядный талант рисовальщика. Он ведь хотел быть художником. Там есть очень любопытные работы, к примеру, про дружбу народов: портреты всех национальностей, входивших в то время в СССР 15 союзных республик. Есть по-детски наивные сценки с партизанами в лесу, смешные политические шаржи на Гитлера1941 года, злобного японца... Он любил живопись и учил меня, которая в ней не разбиралась, понимать и смотреть её. Очень любил Сезанна. Когда я спросила: «Что тебя так в нём пленяет?», ответил: «Это может быть единственный художник, передающий движение времени». То, к чему стремился и Юрий Валентинович и что ему тоже удавалось.

Беседовала
Татьяна ЛАЗАРЕВСКАЯ.