Комментариев пока нет
Рубрика: Круг чтения
07.11.2014
На моем берегу
Виктор Соколов – не случайный человек в литературе, поскольку ещё в советские годы печатался вместе с Петром Вегиным (Мнацаканьяном), Борисом Примеровым, Аршаком Тер-Макарьяном. Он родился в 1941 году в Ростове-на-Дону. Живет в г. Иванове. Поэт, литературный критик, публицист, редактор-составитель ежегодного литературного альманаха Ивановской областной писательской организации «Откровение». С 1990 по 2002 гг. – главный редактор областной «Ивановской газеты», в настоящее время – преподаватель гуманитарного факультета Ивановского государственного химико-технологического университета. Член Союзов писателей и журналистов России. Автор поэтических сборников «Стихи мои, стихи…», «Под високосною звездой», «На моем берегу», историко-публицистических книг «За горизонтом – горизонт», «Опаленные черной звездой». Лауреат областной журналистской премии имени Д. А. Фурманова, областной литературной премии им. М.А. Дудина, премии «Триумф» за личный вклад в развитие культуры и искусства города Иваново. Заслуженный работник культуры РФ. Участник ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС, награжден медалью «За спасение погибавших».
По моей просьбе Виктор Соколов внимательно прочитал стихи Кирилла Алейникова и пришёл к выводу, что с молодым камчатским поэтом, делающим первые шаги в настоящей литературе, ему публиковаться не стыдно.
Санкт-Петербург.
* * *
Когда поэты замолкают –
не от нужды, не от свинца,
когда поэты замыкают
ключами ржавыми сердца, –
тогда с усмешкою кривою
для них в безжалостной тиши
тупым ножом чужая воля
оттачивает карандаши.
И над страной, застывшей сонно,
из-за решётчатых оград
всплывают маленькие солнца,
кривые солнца полуправд.
И кто-то грозно хмурит брови,
и реют, рдеют без конца
те флаги, на которых профиль –
лишь половиною лица.
Кони раскоряченные,
хриплые бока.
Нас гонит наудачу
курьерская река –
ржание и гул,
мимо перепуганных
огней на берегу.
вслепую, напролом,
летит, сшибая бакены,
беспомощный паром.
как тут ни крути –
с заученного, сонного,
привычного пути.
вперёд-назад
движок самоуверенный,
незыблемый канат.
ворочала река
покорного парома
могучие бока...
высокая вода!
Ты нас срываешь, паводок,
и гонишь – но куда?
в такую карусель,
одни меняют тросы,
других несёт на мель,
разогнанной в карьер,
теряют кони голову
и тычутся в барьер.
и сорвано рекой.
А всё-таки – здорово,
тревожно и легко!
чтоб раз за много лет
срываться с переправы
и – за рекою вслед,
и шли на абордаж,
чтоб бакены, как нищие,
цеплялись за борта,
и ахало в корму,
чтоб эту злую силу
изведать самому,
надсаживая грудь,
понять, чего он стоит –
твой поперечный путь.
Мой клин журавлиный,
над крышей паря,
мне крыльями машет: «Пора,
брат, пора...»
Он строй собирает, в дорогу трубя, –
но как я оставлю тебя?
как тающий в сумраке пух тополей.
И вот на лугу, в журавлином кругу,
прощальная чарка на раннем снегу...
Они убывают, закат пригубя,
и каждый перо отряхает с себя –
чтоб было крыло у тебя.
задумчивый сад,
и вечные братья вернутся назад –
из смерти, из утренних
смутных полей,
где каждое пёрышко жизни живей,
и скажут: «Мы так
вспоминали тебя –
налей за неё и себя».
А. Гладунюку
Слова на волю вылетают,
легко словам.
Счастливые, они не знают,
что ждёт их там.
из пустоты.
От корешка до окончанья
они чисты.
у кромки дня,
где гром и пыль, и перебранка,
и толкотня.
и рифма «жизнь»
вцепилась намертво в глаголы
«давай, держись!»
в ладони бьют,
и тяжко руки умывают,
и флаги шьют.
камень,
и смех, и свист,
и обольстительно лукавый
газетный лист…
в туманный свет.
Сгорят, рассыплются, растают,
сойдут на нет?
Летят, не ведая заботы,
на зов свечи.
От мотыльковой позолоты
светло в ночи.
Мальчик, хакер неуёмный,
Билла Гейтса сын приёмный,
ты все коды запросто взломал.
Заходи, высоколобый,
угощу варёной полбой –
мне её Сергеич прописал.
в немудрёный мой компьютер,
ты ж своими трюками достал!
Спор Балды с лихим бесёнком –
вековая побасёнка,
но не спеши, сынок, на пьедестал.
как ловчей давить на «enter», –
это я осилю, не боись.
Но напряги свою науку
и объясни такую штуку –
как ты понимаешь эту жизнь.
что в программном нашем мире
лишь логической цифири
позволительна игра.
И не стоит ни полушки
всё, что там царапал Пушкин
с помощью гусиного пера».
«Самозванки алгоритма!» –
«И пусть они летят в тартарары
с гумилёвскою улыбкой
и с его безумной скрипкой
меж волками начинателя игры?»
Мир сегодня – дом игорный,
да и тот на взлом – вот в чём кураж!
Парацельс с наивной колбой,
Дон-Кихот с пустою торбой
и Балда с варёной полбой –
этот мир, приятели, не ваш...»
Мой компьютер словно в мыле.
Впору тут чекушку доставай.
По-людски бы хоть по стопке...
Мальчик щелкает по кнопке:
«Время – деньги, дяденька, гуд бай!»
белоглазый, тонкогубый,
мой всемирный, завтрашний,
ничей...
наши души, как в руинах,
под тоскующей осанной скрипачей.
В день, висящий на ниточке,
у самой последней калиточки
выдохнул Саша Смышляев:
«Ребята – пошли стихи…»
Читать уже не было силы,
а мы его и не просили.
Мы пили коньяк, шутили –
да отпустит нам Бог грехи.
живы были одни глазищи,
лучистые и неистовые,
запредельные, как звезда.
В них теплились строчки тающие,
как угольки угасающие,
как птицы, навек улетающие
в неведомое – туда…
печальной травою поросшее,
могилами позаброшенными,
где Базаровские лопухи.
Но по весне неистовой
они к нам летят лучистыми
мужественными словами:
«Ребята – пошли стихи!»
Что сделано – то и зачтётся.
Что выдохнуто – остаётся.
А коль помирать придётся –
так это лишь только раз.
Мне не стыдно за эту цитату,
как не стыдно за пулю солдату,
что когда-то находит
в бою любого из нас.
на краю недописанной строчки,
вольные иль невольные
моего бессилья грехи, –
пред горькой последней чашей
ты отпусти мне их, Саша,
за это бессмертное наше –
«Ребята – пошли стихи…»
Прощай, мой вальяжный
верблюжий джигит Абдулла!
Прощай, Нефертити,
прощайте, Рамзесы, Хеопсы!
Во мгле усыпальниц
умолкли весёлые хлопцы,
оставив на камне
скрижаль про лихие дела.
дикая воля пустыни,
где ржавою кровью
на щебне века запеклись,
где зорко кружит
в прокалённой и выцветшей сини
пернатый бродяга,
свою охраняющий высь.
натруженный чартерный «Боинг»,
и фляжки-канашки
прощально пойдут по рукам.
А в песне родной
выше солнца взовьётся орлёнок –
российский степняк,
стосковавшийся по облакам.
Под пасмурным небом,
где лето ненастьями выпито,
где первый снежок
обожжёт холодком Покрова,
там сумрачно ждёт нас
из знойных миражей Египта –
своих бедуинов –
скупая на ласку Москва.
так безоблачно чудо паренья.
Но нам ностальгия
штампует обратный билет.
И белый орлёнок зимы
из-за туч нам блеснёт опереньем –
как в песенке давней,
собою затмив целый свет.
Яну Бруштейну
Пойдём, где весеннее небо
кипит в заливных лугах, –
дурачиться на потребу
над нами смеющихся птах.
босыми по хлюпкой траве,
расхристанными, изначальными,
без царя в голове.
дарованной нам земли,
вольготными, невесомыми,
как птицы и корабли.
предутренний смутный клип, –
намёком на стихотворение,
где только лишь ритм и всхлип.
забыв про вчерашнюю тьму,
как пред зачатием нашим –
неведомые никому.
Ивану Усенину
На исходе весны он вернулся с войны.
Ни двора, ни жены – сожжены.
блестят.
Соловьи, словно пули, свистят.
он к другому – бурьян...
В чайной плачут, поют под баян.
одному?
В чайной кто-нибудь сядет к столу
твоему.
ветеран...
День за днём, год за годом –
как тяжкий туман.
Победитель Иван...
Комментарии:
Статьи по теме:
Россия и Запад обменивались информационными залпами. Начало этой звучной канонаде положило интервью ...
Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий