Литература: век ХХ. Наконец его оставили в покое...

Скоро сорок дней со дня кончины культового американского писателя Джерома Дэвида Сэлинджера. Он умер в конце января на 92-м году жизни.
    «Да, стоит только умереть, они тебя сразу же упрячут! Одна надежда, что, когда я умру, найдётся умный человек и вышвырнет моё тело в реку, что ли. Куда угодно — только не на это треклятое кладбище. Ещё будут приходить по воскресеньям, класть тебе цветы на живот. Вот тоже чушь собачья! На кой чёрт мертвецу цветы? Кому они нужны?..» (Дж. Сэлинджер «Над пропастью во ржи»).

  Конечно, упрячут! И никто тело в реку не вышвырнет! И по воскресеньям будут приходить, будут! И обязательно класть цветы на живот! И это правильно. Как бы Сэлинджер этому ни противился. Теперь он себе точно не принадлежит. Хотя при жизни это ему удалось настолько, насколько это вообще возможно при жизни.

Апрожил он долгую жизнь (если вообще жизнь можно назвать долгой). И эту жизнь он разделил на две половины. Провел чёткую грань между ними.
  Первая половина жизни была довольно типична для его поколения. Растерянного, потерянного, не верующего ни в Бога, ни в чёрта. С Богом и чёртом в душе.
  Он родился 1 января 1919 года в Нью-Йорке, в зажиточной семье. Отец так мечтал дать сыну хорошее образование! В 1936 году Сэлинджер окончил военное училище в Вэлли-Фордж (Пенсильвания), затем слушал лекции в Нью-Йоркском университете, Урсинус-колледже, Колумбийском университете, но ни одно из высших учебных заведений так и не окончил.
  Как и положено в юношеском возрасте, безумно влюбился. В Уну О’Нил, актрису, дочь известного драматурга Юджина О’Нила. Писал ей романтические письма, но она не ответила Джерому взаимностью. Как и положено в юношеском возрасте, первая любовь его отвергла. Она предпочла Чарли Чаплина. Как и положено. Потому что Сэлинджер ещё не стал Сэлинджером. А Чарли Чаплин был Чарли Чаплиным уже давно.
  Сэлинджер, как и многие его ровесники, был захвачен идеями здорового американского патриотизма. В 1942 году призван в армию, окончил офицерско-сержантскую школу войск связи, в 1943 году в чине сержанта переведён в контрразведку и направлен в г. Нэшвилл (Теннесси). Уже 6 июня 1944 года сержант Сэлинджер в составе отдела контрразведки 12-го пехотного полка 4-й пехотной дивизии участвовал в высадке десанта в Нормандии. Работал с военнопленными, принимал участие в освобождении нескольких концлагерей. Он участвовал в открытии второго фронта в Европе, освобождении Парижа, видел Хемингуэя и гибель сотен своих товарищей. Война, кровь, война. Он не хотел это вспоминать. Не хотел рассказывать. Ни в жизни, ни в творчестве. Он ненавидел нацизм. И, как многие, надеялся, что вот после войны… как хорошо! Будет мир!.. Страшная война закончилась. Мир наступил. Но принес только разочарование.
   Что ж, если полное разочарование... Иного выхода нет. Только стать поэтом, музыкантом, художником. Сэлинджер стал писателем. Впрочем, его первый рассказ «Молодые люди» (Young Folks) был опубликован в журнале «Stories» ещё в 1940 году. Но для настоящего писателя нужно настоящее разочарование. «Самое худшее, что бывает с художником, — это никогда не знать полного счастья». (Дж. Сэлинджер, «Голубой период де Домье-Смита»).
  После войны он лицом к лицу столкнулся с миром. И этот мир его не обрадовал. И счастья Сэлинджер не узнал. И написал свой единственный культовый роман «Над пропастью во ржи» (The Catcher in the Rye, 1951), который имел ошеломляющий и на все сто оправданный успех. Точное попадание в этот насквозь лживый мир, увешанный крикливыми рекламами. Затоптанный ловкими дельцами. Одурманенный лицемерными политиками. Смирившийся с расовым произволом. Обескровленный пошлым, бездушным искусством. Мир, где всё-всё можно продать. И всё-все купить. Чтобы вновь продать. Но уже подороже. Даже девочку «с худыми-худыми плечами».
  Как нам это знакомо! Только теперь знакомо! И мы добровольно к этому бежали. К этой чудовищной и вульгарной несправедливости, от которой добровольно сбежал Сэлинджер.
  Книгу тогда запретили в нескольких странах и штатах США за депрессивность и употребление бранной лексики (!). Учителей, рекомендующих старшим школьникам читать Сэлинджера, выгоняли из американских школ… Эти факты говорят сами за себя. И при чём тут депрессивность и бранная лексика?! Сказки для дураков. Это был социальный роман. Да, именно социальный, смелый и очень антибуржуазный роман, откровенно разоблачающий и американскую демократию, и американскую мечту о демократии. И не только о ней. Как бы суть книги ни замалчивали американские ретрограды и наши сегодняшние, очень умные и очень продвинутые критики.
  Кстати, в 1961 году роман был переведён уже в двенадцати странах, включая СССР, где его напечатали в журнале «Иностранная литература». И советская критика, и советские читатели приняли его восторженно. Он был не о нас. Мы даже не предполагали, что когда-нибудь он станет ещё более современным. И настолько правдивым. И настолько о нас. Что ж! Догоним и перегоним Америку! Догнали и перегнали! Почти по Сэлинджеру.
  Это произведение возмущало многих не только социальной резкостью. Оно было написано по-особенному! Что особенно усиливало его гуманный смысл. Оно было бесспорно гениально! Оно не поддавалось анализу и не имело аналогов.
  Так до Сэлинджера никто не писал. И вряд ли напишет. На уровне – конечно. Но чтобы так… Эксклюзив, раритет, уник. Ну, как «Маленький принц» Сент-Экзюпери. Понять, как он написал, – невозможно. А вот о чём – более чем понятно. Это и называется — талант.
  Сэлинджер пролил на бумагу, словно чернила, своё разочарование жизнью. И успокоился. И, возможно, тогда осознал, что настоящую свободу в этом несвободном мире может дать только одиночество. Мечта о свободе была настолько сильной и бесконечной, что в один миг он упёрся лбом в стену. И в один миг понял, что свобода возможна только тогда, когда свободен лично ты. А для этого нужны стены, крепкие кирпичные стены, железный забор и вокруг – ни души. Только щебетанье птиц и завывание ветра.
  Во вторую половину этой жизни он стал одиночкой, затворником, отшельником, как угодно. И, наверно, именно в эту половину жизни и сбылись его мечты. Насколько, опять же, могут сбыться мечты при жизни.
  «Хижина будет стоять на опушке леса – только не в самой чаще, я люблю, чтобы солнце светило на меня во все лопатки. Готовить еду я буду сам, а позже, когда мне захочется жениться, я, может быть, встречу какую-нибудь красивую глухонемую девушку, и мы поженимся. Она будет жить со мной в хижине, а если захочет что-нибудь сказать – пусть тоже пишет на бумажке. Если пойдут дети, мы их от всех спрячем. Купим много книжек и сами выучим их читать и писать...»
  Допустим, не хижина, а дом за высокой оградой (в городке Корниш, штат Нью-Хэмпшир). Хотя со свойственным упрямством он построит и настоящую хижину, чтобы прятаться и от родных. И жёны были не глухонемые, и дети частенько перебегали на сторону тех, кто хотел нарушить, ещё хуже – вероломно вторгнуться в жизнь отшельника. Но в остальном… Лес рядом. И звенящая тишина природы. И её волнующий покой и умиротворяющий непокой. И бледные восходы солнца, и яркие заходы. Не навсегда. А главное – вокруг на несколько километров ни души.
  Сэлинджер добровольно отгородился от мира. Не потому что его не любил. Просто ему не нравилось, как он устроен. В этом мире он выбрал то, что ещё можно по-настоящему любить, то, что молчаливо, бесконечно и вечно.
  И его можно понять. Это он хлопнул перед жизнью дверью, закрывшись на все замки. В тот самый момент, когда жизнь распахнула перед ним все двери. И за этими открытыми дверьми, там, вдалеке, виделась благополучная судьба писателя с мировым именем, разбалованного славой, деньгами, поклонниками и поклонницами, роскошью, Нобелевскими премиями, Оскарами и аплодисментами… И он пнул эту судьбу ногой. Захлопнул двери и повернул ключ.
   «Я приду домой и крепко-накрепко запру дверь. Сварю кофе, поставлю пластинку – и крепко-накрепко запру дверь. Буду читать книги, напьюсь кофе, наслушаюсь музыки и – крепко-накрепко запру дверь. Открою окно, впущу девушку, милую, кроткую – и крепко-накрепко запру дверь…» (Дж. Сэлинджер «Солдат во Франции»).
  И всё же была маленькая надежда, что он – однажды – приоткроет чуть-чуть дверь, ну хотя бы для того, чтобы бросить миру в лицо: «Пошли вы все к черту! Наконец оставьте меня в покое!»…
  Эта надежда умерла вместе с писателем 27 января 2010 года в американском городке Корниш.
  Сэлинджер запер свои двери навеки. Наконец, его оставили в покое. Навсегда. Только его талант вряд ли оставит в покое живущих.
  Можно утверждать, что он ненавидел жизнь. А можно, что он любил её так сильно, что возненавидел. Потому что хотел видеть её совершенной, а этого не бывает. И он так понятен в этой ненависти! Ворчливый и недовольный, он всё же был сентиментальным романтиком. Хотя вряд ли мы об этом узнаем наверняка.
  Можно сказать, что он всё в жизни категорично отрицал. А может быть, просто принимать было нечего?.. И он так понятен в этом отрицании!
  Что он по-настоящему принял и с чем согласился? Вряд ли мы об этом узнаем наверняка.
  Он так хотел, чтобы мы ничего о нём не узнали. Чтобы никогда, ни под каким предлогом не вторгались в его жизнь. И тем более в его смерть. Но его желание вряд ли сбудется… И себя защитить он уже не сумеет. Ни от шумихи вокруг его имени, ни от лжи, ни от славы. И, возможно, от экранизации его великолепного романа, на которую он наложил прижизненное табу. Потому что не верил, что можно что-то снять стоящее, особенно сегодня. Справедливо не верил. Как можно снять такое? Если и написать такое просто невозможно!
  «Пропасть, в которую ты летишь, — ужасная пропасть, опасная. Тот, кто в неё падает, никогда не почувствует дна. Он падает, падает без конца…»
  Иногда кажется, что он оставил нам выбор в жизни. Колосящаяся рожь. Край пропасти. Или её дно.
  «Понимаешь, я себе представил, как маленькие ребятишки играют вечером в огромном поле, во ржи. Тысячи малышей, и кругом – ни души, ни одного взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю скалы, над пропастью, понимаешь? И моё дело – ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть. Понимаешь, они играют и не видят, куда бегут, а тут я подбегаю и ловлю их, чтобы они не сорвались. Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи. Знаю, это глупости, но это единственное, чего мне хочется по-настоящему. Наверно, я дурак…»
  Иногда кажется, что он остался в огромном поле, во ржи. А мы так и стоим на краю пропасти, не зная, что делать дальше. То ли повернуть назад, туда, где жили они, настоящие. То ли упасть. Потому что падать всегда легче, чем удержаться. Особенно, когда уже некому удержать.