Гюрза

Это случилось в хрущёвские гонения на Церковь. Я служил в то время в городе Красноярске, в Покровском храме. Не только я, но и все прихожане знали: вот-вот его закроют. Я обратился к ним с пастырским словом: «Давайте защищать наш храм! Какие мы будем христиане, если отдадим святыню на поругание безбожникам! Какой ответ дадим Господу, если будем молчать?!» Паства меня поддержала.

Окрылённый успехом, я написал листовку, в которой призывал верующих не отступать и держаться до конца. Листовка попала в руки уполномоченного по делам религий. Он вызвал меня к себе и сказал, чтобы я в двадцать четыре часа покинул город. Иначе – тюрьма.
Куда ехать? Взял билет до Новосибирска, там у меня были знакомые верующие. Они сказали, что у них оставаться нельзя. «Поезжай в Ташкент, — посоветовали они, — там живёт один хороший батюшка, будешь с ним служить». Батюшка оказался и в самом деле любвеобильный: приютил меня, обогрел ласковым словом, стали вместе служить. Прошло несколько дней. Думаю: «Слава Богу, всё нормально». Да не тут-то было. Вдруг батюшку вызвали в исполком. Приходит, убитый горем. «Беда, — говорит, — брат, даже и сообщать не хочется». — «Что такое?» — «Сказали: пусть немедленно уезжает, иначе мы его арестуем».
Я первым же рейсом вылетел в Москву. Почему в столицу? Сам не знаю. Мне было всё равно куда. В Москве у меня не было ни одного знакомого. Где преклонить голову, ума не приложу. Еду в метро. Смотрю: монахиня, вид не очень радостный. «Ты гонимая?» — спрашиваю. — «Да». — «Я тоже. Как быть?» — «Поедем в Сухуми. Туда едут все гонимые монахи».
Купили билеты на поезд и приехали в Сухуми. Здесь я познакомился с монахами из Глинской пустыни. В них нашёл братьев по духу. Они жили в горах. «Пойдём с нами, — предложили они. — Тебе у нас понравится. В городе ты завянешь. Да и милиция не даст покоя».
Я согласился.
И вот мы пошли в горы. Шли двое суток. Горные хребты, уходящие своими вершинами к облакам, быстрые реки, пенящиеся на камнях, узкие опасные тропы, серебряные водопады, густолиственные чинары — Кавказ поразил меня. Мы пришли в такие дикие места, куда и охотники, наверно, не заглядывали. Зато сюда не достигала рука чекистов.
У братии было девять готовых келий, одну выделили мне. О чем было мечтать? Еще недавно я был бездомный бродяга и не знал, что будет со мною не то что завтра, а в следующую минуту. Меня могли в любой момент схватить и заключить в темницу, обо мне некому было хлопотать, чтобы вызволить оттуда, а денег у меня не было, чтобы откупиться, одним словом, всё было неопределенно — и вот, по неисповедимой воле Божией, я, молодой иеромонах, оказался на Кавказе, среди своих по духу людей, и у меня есть жильё!
В самой большой келии была церковь. Один раз в неделю мы служили Божественную литургию. Облачений хватало на всю братию.
В порядке очередности, обязательно по двое, ходили в город за продуктами, свечами, духовной литературой – да мало ли чего нужно девятерым мужчинам. Однажды мы с иеромонахом Августином, плотным, кряжистым мужчиной лет сорока пяти, с тёмными, несколько удивлёнными глазами, возвращались в нашу горную пустынь. На плечах у нас были тяжеленные, килограммов по тридцать пять-сорок, рюкзаки. До пустыни оставалось километра три или около этого: расстояние небольшое, но, пожалуй, самое трудное — всё вверх и вверх.
— Иди вперёд, — сказал я своему спутнику, скидывая рюкзак на землю и садясь рядом с ним, — а я немножко отдохну и добреду один.
— Тропу помнишь? — спросил отец Августин.
— Как не помнить? — Я вытер со лба обильный пот. — Не первый раз иду.
— Ну, хорошо, — согласился мой спутник, — только не задерживайся.
Слегка наклонившись, он обеими руками подтянул лямки рюкзака и не спеша зашагал в гору.
Стоял на редкость жаркий июль. Дубы, грабы, платаны томились в солнечной неге, набираясь тепла на зиму. Сквозь их листву с трудом можно было увидеть редкое облачко.
— Тук, тук, тук! — невдалеке трудился работяга-дятел.
По коре рядом стоявшего ясеня пробежала ящерица. В густой траве шуршала мышь. Пахло дикой грушей.
«Какую же красоту создал Господь! — размышлял я, оглядываясь кругом. — Рай, да и только!»
Отдохнув с полчаса, я взвалил на плечи рюкзак и тронулся в путь. Идти было легко, груз не тяготил меня. «Вот что значит — последние километры! И лошадь, чуя близость дома, бежит веселее!».
На радостях я не сразу заметил, что тропа идёт под гору. Послышался шум горной реки. С каждой минутой он становился всё громче. «Кажется, я иду совсем не туда, — подумал я, остановившись. — Вблизи нашей пустыни никакой реки нет».
— Оте-е-ец Августи-и-и-ин! — закричал я изо всей мочи. — Где-е-е ты-ы-ы?
Горы ответили молчанием. Лишь река вела бесконечный разговор сама с собой.
Я испугался. Приближалась ночь, и остаться наедине в дикой местности, где водятся волки и медведи, не предвещало ничего хорошего.
— Оте-е-ец Аавгусти-и-и-ин! — снова изо всей силы закричал я. — Отзо-о-ови-и-и-ись!
Лишь слабый шум ветра, пробежавший по вершинам каштанов и лип, был мне ответом. Мороз пробежал по моей спине.
«Пойду назад, — решил я после некоторого раздумья. — Может, найду свою тропу».
Рюкзак снова стал тяжёлым. Каждый шаг давался с трудом. Я согнулся в три погибели и почти касался руками земли. Наконец я выдохся, бросил рюкзак на землю, а сам вытянулся на спине рядом.
Вижу: прямо передо мною, в каких-нибудь нескольких метрах, высокий каштан; он был сух, без единого сучка, истлевающий; чувствовалось, что внутри него пустота. Забыв про усталость, я встал, обошёл дерево кругом. «Как же оно до сих пор не упало? Странно! Очень странно! Дай-ка я его повалю!» Мною овладел нездоровый спортивный азарт. Умом понимал, что не надо этого делать, не до каштана сейчас — я же заблудился, неизвестно, найду нужную тропу и приду ли домой, и вообще останусь ли жив?
«Три секунды ничего не решают, — успокоил я себя. — А каштан надо повалить, чтобы он не мозолил глаза».
Я разбежался и ударил дерево подошвой сапога. Каштан с шумом и треском повалился, задевая ветви других деревьев. Достигнув земли, он разлетелся на множество мелких частей.
«Вот так! — весело подумал я. – И делу конец!»
Вдруг из остатков каштана вылетела большая стая ос; громко, нудно и противно жужжа, она закружила в воздухе; я опрометью бросился в кусты радады, которые, на моё счастье, росли поблизости — и не успел: одна оса догнала меня и пребольно ужалила в колено. Я свалился в кусты, опасаясь, как бы другие осы не напали на меня. Но Бог миловал.
«Зачем я связался с этим каштаном? – корил я себя. – Мешал он мне, что ли? Только нажил беду на свою голову»!
Нога сильно болела.
«А если бы вовремя не убежал, что бы было со мною?! Мог бы погибнуть! Как пить дать!»
Я полежал ещё некоторое время, растирая ногу. Жужжание ос затихло. Я надел рюкзак и, прихрамывая, продолжил подъём в гору. Больная нога всё сильнее давала о себе знать. Силы оставляли меня. Останавливаться однако было нельзя. Я опустился на колени и пополз на карачках. Через некоторое время я достиг тропинки, которая вела в нашу пустынь.
«Как я мог её пропустить давеча? Непонятно! Не иначе, как лукавый попутал! Сколько лишнего прошёл! Уже давно был бы дома, если бы не заблудился!»
Обливаясь потом, я преодолевал метр за метром: следил за тропинкой, чтобы не потерять её из виду, и за тем, чтобы встречные кусты не выкололи мне глаза. Вдруг я увидел гюрзу, которая, извиваясь, ползла впереди меня. Нас разделяло всего несколько метров. Гюрза, видимо, думала, что я догоняю её и убегала от меня. А она меня совершенно не интересовала. Я думал только о том, как бы побыстрее добраться домой.
Я прополз ещё полметра и, подняв голову, замер от страха и неожиданности: гюрза, мгновенно развернувшись, встала в боевую стойку и смотрела на меня. Она была тёмно-серого цвета, примерно двухметровой длины; у неё была большая голова; зелёные глаза были полны жуткой злобы; красная пасть была распахнута, из неё торчало огненно-жёлтое жало, которое с молниеносной быстротой бегало вперёд-назад.
Гюрза стояла, не шелохнувшись, я — тоже; мы смотрели друг другу в глаза; я боялся даже того, что гюрза обнаружит моё дыхание, и дышал незаметно, насколько это было возможно; глаза змеи пронзали меня насквозь; казалось, ещё секунда — и она бросится на меня.
— Господи! – прошептал я. — Помилуй мя!
Мне показалось, что гюрза уловила движение моих губ, и я испугался ещё больше; блестящее огненное жало по-прежнему играло в жуткой пасти, и я никак не мог отвести от него глаз.
— Я не обижу тебя, гюрза, — проговорил я тихим голосом, — и ты меня не обижай; я иду в свою пустынь, где меня ждут мои друзья, а тебя я даже и не замечал. Мы, монахи, никого не обижаем, живём в своих келиях, молимся, кладем поклоны, желаем всем только добра. Я всех прощаю, ни на кого не держу зла, молюсь о многих людях, особенно о тех, кто меня чем-нибудь обидел или причинил какое-нибудь зло; я хочу, чтобы все спаслись и ни один человек не погиб в геенне огненной.
Так я разговаривал с гюрзой минут пять.
— Продолжай свой путь, — как можно мягче сказал я ей, — я тебя не задерживаю; ты, наверно, устала стоять в боевой позе…
Гюрза словно поняла то, что я сказал: пасть её медленно закрылась, глаза стали уменьшаться, злость в них исчезла; с разворотом назад она опустилась на землю и, извиваясь, поползла прочь от меня и скоро исчезла среди камней.
Я вздохнул всей грудью и понял, какое это наслаждение – дышать всей грудью. В ту же секунду почувствовал тяжесть рюкзака, о котором совсем забыл. Я снял его и услышал чей-то голос.
— Оте-е-ец Геро-о-о-онти-и-и-и-й! – раздалось где-то вдали.
Я узнал голос отца Августина.
— А-а-а-у-у! – закричал я. — Я-а-а зде-е-е-есь!
Я ощутил необыкновенную радость. И прилив сил. Мой брат во Христе не забыл меня и идёт мне на помощь!
— Оте-е-ец А-а-а-авгу-у-усти-и-и-и-ин! – закричал я. — А-а-а-а-у-у-у-у!
-Жди-и-и-и ме-е-е-еня-а-а-а-а! – раздалось в ответ.
Минут через двадцать на тропе показался отец Августин.
— Долго плутал? – спросил он, видя, что я измождён до предела.
— Порядочно, — ответил я виновато.
— Это бывает. Мы-то здесь много лет живём, знаем все приметы, а ты – всего полгода: немудрено и заблудиться…
Отец Августин надел мой рюкзак. «Спаси его Господи!» — подумал я с умилением. Мы стали подниматься вверх – отец Августин впереди, я — за ним. Я расстегнул рубаху, провел рукой по груди. И не поверил своим глазам: рука была… в пене. «Боже мой! На загнанной лошади меньше пены бывает! Если бы гюрза простояла ещё пару минут, я бы простился с жизнью!»
Когда мы достигли пустыни, я рассказал отцу Августину о встрече со змеей. Он перекрестился и сказал:
— Слава Тебе, Господи!
Он оглядел меня, начиная со спутанных, слипшихся от пота волос и кончая потёртыми кирзовыми сапогами, потрогал моё плечо, провёл рукой по голове, словно удостоверяясь, что я иеромонах Геронтий, а не кто-то другой и добавил:
— Ты вернулся с того света.
Затем взял мою руку в свою:
— Ты вёл себя правильно. Если бы ты пошевелился или сделал взмах рукой, или побежал, то гюрза кинулась бы на тебя. И через секунду всё было бы кончено.
Солнце скрылось за отрогами Кавказского хребта. В ущельях, среди скал, в долинах легли сумерки. Повеяло желанной прохладой. Небо стало ясным и бездонным. Лучи невидимого солнца освещали одинокое облако, похожее на горного орла, который, отдавшись на волю воздушным потокам, парил в свободном чудном полёте…

 

Николай КОКУХИН