Фидель КАСТРО: «Строительство социализма — задача свободных людей»

  Фидель Кастро остается одним из самых популярных политических лидеров в мире. И если его общественно-политическая жизнь всегда была на виду, то его личная жизнь была за семью замками…
   Взглянуть на лидера Кубинской революции с этой непривычной точки зрения можно благодаря автобиографии «Фидель Кастро. Моя жизнь. Биография на два голоса».

  Книга написана Фиделем Кастро совместно с Игнасио Рамоне, франко-испанским журналистом, в форме интервью (всего их 28), конечный вариант редактировал сам команданте, тем самым гарантируя полную достоверность и отсутствие двойных толкований. Журналист и политик провели вместе в общей сложности сто часов, беседуя на различные темы. Кастро рассказывает о своем детстве, семье, о штурме Монкады, легендарном Че Геваре, Карибском кризисе, Кубинской революции, уделяя большое внимание истории отношений между Кубой и СССР, а также современной Россией. Вышедшая в двадцати странах мира, эта книга наконец появилась в русском переводе. С любезного разрешения издательства «РИПОЛ классик», которое выпустило биографию Фиделя Кастро, мы публикуем два фрагмента из этой книги.
 
О РАСПАДЕ  СОВЕТСКОГО СОЮЗА
  — После распада Советского Союза и других стран Восточной Европы были обнародованы трагические факты. Подтвердилось, что произошла масштабная экологическая катастрофа, что инфраструктуры находятся в плачевном состоянии. Были раскрыты огромные трудности в повседневной жизни, и появилось своего рода царство мафии, астрономическая коррупция. Сами партийные кадры присвоили себе значительную часть национальных богатств. В конечном итоге семьдесят лет советского социализма так и не привели к созданию «нового человека». Вы подозревали о существовании всех разоблаченных явлений? Отразились ли они на ваших собственных убеждениях?
  — Вы перечислили целый ряд явлений; некоторые из них были известны до распада СССР, но многие стали известны после этого. Я со многим не был согласен. Например, когда я приезжал в Москву, то всегда выражал недовольство, что ко мне приставляли какого-нибудь члена партии, чтобы он меня повсюду сопровождал, и я практически превращался в его собственность. Я видел мелкие подлости, зависть, эгоизм. Все это существовало в СССР, как и повсюду, и в гораздо большей степени — в капиталистическом обществе. Признаю, что все эти недостатки существовали, но в значительно меньшей степени, чем в других странах.
  Советские люди не ведали об экологической угрозе, и на такой огромной территории, какую занимал СССР, в этом, возможно, трудно было убедиться.
  — А Чернобыль?
  — Что касается Чернобыля, действительно был причинён огромный ущерб, но единственная причина трагедии заключается в типе реакторов, в том, что они были не водяные, а на графите. Но раньше уже происходили другие экологические катастрофы: разрушения в Мексике, в Центральной и Южной Америке; насчет сельвы Амазонки не стихают споры, как ее спасти, если ее еще можно спасти. Экологическое опустошение— всемирное явление, и на самом деле ответственность за это нельзя возлагать на СССР.
  — Но, например, Аральское море. Советские люди приняли решение изменить русла рек, и Аральское море постепенно высыхает по причине промышленной гигантомании.
  — Но это не эксклюзивная проблема. Об этом много спорили руководители СССР от Хрущёва до Брежнева и другие. Например, в Казахстане внедрили производство пшеницы, и каждый из руководителей искал пути повышения урожайности. Они также искали способы освоения так называемых голодных степей Узбекистана, я там был, и тогда был предпринят забор воды из горных рек. Производились миллионы тонн хлопка. Они не знали, даже не подозревали, что, претворяя в жизнь крупномасштабные проекты, могли вызвать громадную экологическую катастрофу. Я помню, как Хрущев говорил мне о таких планах, как поднятие целины, повышение производительности. СССР с упорством пытался делать то же самое, что США. Другими словами, речь идет о сложнейших и глубоких вопросах, еще не решенных человеком, и вину за них ни в коем случае нельзя вменять бывшему СССР.
  — Инфраструктура, пути сообщения, железные дороги, автодороги, телефонная связь, система энергоснабжения — всё это в плохом состоянии.
  — Я не собираюсь защищать что-либо плохое из того, что допустили советские люди. Я пришел к мысли, которой придерживаюсь и сейчас, что без ускоренной индустриализации, на которую был вынужден пойти СССР, — в значительной мере по вине Запада, из-за его блокады, вторжения и развязанной им войны, — он не выстоял бы под натиском нацистов и потерпел бы поражение. Советские люди в самый разгар войны смогли перевезти заводы за Урал и запустить их, когда еще не было крыши над цехами. Они совершили огромный подвиг, один из самых достойных в истории, притом что до этого были допущены многие политические ошибки. Эти ошибки заслуживают самой серьёзной критики.
  Вспоминая наши отношения, которые длились более 30 лет до распада, я думаю, что в СССР был избыток бензина, потому что бензин остается после производства горючего и дизельного топлива для промышленности, транспорта и сельского хозяйства. В этой стране общество не было потребительским, там не было избытка частных автомобилей и крупных потребителей бензина, как в США и Западной Европе. Другого объяснения нет для невероятно высокого расхода бензина двигателями, установленными на грузовых и полугрузовых машинах, джипах и автомобилях советского производства. Уж мы-то это знаем лучше кого бы то ни было, поскольку приобретали десятки тысяч советских машин, и за 30 лет никогда не было недостатка в советских судах, груженных бензином. Следует отдать дань справедливости — не было недостатка и в судах с нефтью, промышленным горючим или дизельным топливом. Оборудование с дизельными двигателями было намного эффективнее.
  Но в действительности существовало технологическое отставание СССР в различных сферах производственной экономики, что обернулось большими потерями в борьбе социализма против империализма и его союзников. Любопытно, что СССР являлся страной, которая создала наибольшее количество научно-исследовательских центров и проводила наибольшее количество исследований и за исключением военного сектора менее всего применяла в своей собственной экономике весь объём созданных изобретений.
  Может быть, из соображений безопасности не строились широкие автострады. По той же причине железнодорожные пути отличались от европейских путей по ширине. В развитии этого вида транспорта советские люди достигли значительных результатов. Может быть, вагоны не отличались роскошью, но железнодорожный транспорт, который, без всякого сомнения, был намного дешевле автомобильного, позволял добраться до самых отдаленных уголков этой огромной страны.
  — Информатику в СССР тоже не развивали, при этом у них были тысячи способнейших инженеров. Чем вы можете это объяснить?
  — Для этого нет объяснений, причина этому — ограниченность во взглядах. Можно было только подивиться. А янки, наоборот, развивали информатику быстрыми темпами. В некотором отношении советские люди отличались посредственностью, но не в исследованиях, проблема коренилась в применении изобретений. В СССР исследования велись шире; они первыми полетели в космос, а в космос не летают без информатики.
  — Вы на Кубе не провели то, что во времена Горбачева называлось перестройкой, всеобщий пересмотр функционирования системы. Вы думаете, что здесь нет необходимости проводить перестройку и что это помогло защитить Революцию?
  — Затей мы «перестройку», американцы были бы рады, потому что на самом деле советские люди разрушили самих себя. Если бы мы распались на десять фракций и началась бы жестокая борьба за власть, вот уж были бы рады в США; американцы тогда сказали бы: «Теперь мы наконец-то избавимся от Кубинской революции». Начни мы реформы такого типа, у которых нет ничего общего с кубинской действительностью, началось бы наше саморазрушение. Но мы этого не допустим.
  — Вы интересовались усилиями Горбачева преобразовать СССР?
  — Знаете, у меня сложилось отрицательное мнение обо всем, что делал Горбачев в определенный момент своего руководства. Он мне нравился вначале, когда говорил о применении науки в производстве, интенсивном развитии производства, основанном на повышении производительности труда, а не на строительстве все большего количества заводов; этот путь уже был исчерпан. Горбачев также говорил о противодействии нетрудовым доходам. Такими были первые заявления Горбачева, вначале они показались нам очень правильными.
  — Какими были ваши отношения с Горбачевым?
  — Я много беседовал с Горбачевым, был с ним знаком, мы часто разговаривали. Он умный человек, это была одна из его черт. К нам он всегда был действительно дружески настроен, вёл себя по-приятельски, чувствовалось его уважительное отношение к Кубинской революции. Рауль познакомился с ним давно, во время поездки в Советский Союз, и поддерживал с ним дружеские отношения. Пока он находился у власти в Советском Союзе, он сделал всё возможное, чтобы не ущемить интересы Кубы и чтобы отношения между нашими странами не ухудшились.
  Но он не нашел решений для преодоления огромных трудностей, которые существовали в его стране. Он сыграл, несомненно, важную роль в процессах, начавшихся в Советском Союзе, и в последующей катастрофе. Горбачев не смог сохранить Советский Союз как великую страну и как великую державу. Наоборот, его последующие ошибки и слабости способствовали распаду.
  — После распада СССР многие предсказывали конец Кубинской революции. Как вы выдержали?
  — Страна пережила ошеломляющий удар, когда вдруг, за одну ночь, развалилась огромная дружественная держава и оставила нас одних, совсем одних, и мы потеряли все рынки для сахара и перестали получать продукты питания, топливо, даже дерево на гробы, чтобы хоронить наших мертвых по-христиански. В одночасье мы остались без топлива, без сырья, без продуктов питания, чистящих веществ, без всего. И все думали: «Им конец», и некоторые глупцы до сих пор думают, что нам придет конец, если не сейчас, то позднее. И чем больше иллюзий они питают, чем больше они так думают, тем больше должны думать мы, тем больше выводов мы должны сделать, чтобы никогда наш народ не опустил руки.Почему мы выдержали? Потому, что Революция всегда опиралась, опирается и будет опираться все больше и больше на поддержку народа, народа умного, становящегося с каждым новым испытанием более сплоченным, более культурным и боеспособным.
  Вспоминаются переломные моменты: после распада СССР многие остались одни, среди них мы, кубинские революционеры. Но мы знали, что должны были делать. Во многих местах вели борьбу другие революционные движения. Я не буду говорить, кто и где, но речь идет об очень серьёзных движениях. В той отчаянной ситуации, после крушения СССР, нас спрашивали, продолжать ли борьбу или искать мирного соглашения с оппозиционным движением, зная прекрасно, к чему мог привести этот мир.
  Я отвечал: «Вы не можете спрашивать о нашем мнении, бороться ведь будете вы, и вы будете погибать, не мы. Мы знаем, на что готовы; но только вы можете принять решение по этому вопросу. И мы поддержим решение, которое вы примете». В этом наиболее полно проявилось уважение к другим движениям — на основе нашего знания и опыта и учитывая огромное уважение, которое испытывали люди к нашей Революции. В тот момент мы не могли думать о преимуществах или неблагоприятных последствиях для Кубы тех решений, которые принимали революционные движения. За ними был самостоятельный выбор, и каждое из них в решающий момент приняло свою линию.
 
ОБ УГО ЧАВЕСЕ
  — Вы сказали, что восхищаетесь Уго Чавесом, президентом Венесуэлы.
  — Когда смотришь на Чавеса, видишь настоящего сына Венесуэлы, сына той Венесуэлы, в которой произошло смешение рас, со всеми их благородными чертами и исключительными талантами.
  — Вы с близкого расстояния следили за развитием событий в Венесуэле, в частности за попытками дестабилизировать ситуацию в ущерб президенту Чавесу?
  — Чавес приезжал к нам в 1994 году, через девять месяцев после выхода из тюрьмы и за четыре года до его первого избрания президентом. Это был очень смелый поступок, потому что его сильно упрекали в том, что он ездил на Кубу. Приехал, и мы побеседовали. Нам представился культурный, умный, очень прогрессивный человек, истинный последователь Боливара. Потом Чавес одержал победу на выборах. Несколько раз. Изменил конституцию. При потрясающей народной поддержке. Противники пытались его уничтожить путем силовых или экономических переворотов. Он смог противостоять всем нападкам со стороны олигархии и империализма, направленным против процесса «боливаризации».
  Из Венесуэлы в течение известного сорокалетнего демократического периода, предшествовавшего Чавесу, согласно подсчетам, которые мы провели с помощью самых опытных кадров — специалистов в банковской системе, за границу утекло около 300 миллиардов долларов. Венесуэла могла бы стать промышленно более развитой страной, чем Швеция, а ее народ — получить аналогичное шведскому образование, если бы в системе распределения существовала настоящая демократия, если бы эти механизмы слаженно работали, если бы было что-то достоверное и правдоподобное во всей этой демагогии и широкой рекламе.
  С тех пор, как к власти пришло правительство Чавеса, до установления контроля на обмен валюты в январе 2003 года, из Венесуэлы, как мы подсчитали, дополнительно утекло примерно 30 миллиардов долларов. Как мы заявляли, в силу всех этих явлений существующий в нашем полушарии порядок вещей становится нетерпимым.
  — 11 апреля 2002 года в Каракасе произошел государственный переворот против Чавеса. Вы следили за теми событиями?
  — Когда в полдень 11 апреля мы увидели, как организованная оппозицией манифестация участников переворота направляется в сторону дворца Мирафлорес и приближается к президентскому дворцу, я сразу понял, что вскоре произойдут серьезные события. Мы наблюдали за демонстрацией по венесуэльскому телевидению, которое ещё вело трансляцию. Почти сразу произошли провокации, выстрелы, были жертвы. А несколько минут спустя Венесуэла де Телевисион прерывает трансляцию. Новости начинают поступать урывками и различными путями. Мы узнали, что некоторые высшие чины армии публично выступили против президента. Утверждали, что президентский гарнизон покинул свой пост и армия собирается ударить по дворцу Мирафлорес. Некоторые венесуэльские деятели звонили по телефону своим друзьям на Кубе, чтобы попрощаться, так как были готовы сопротивляться и умереть; они конкретно говорили о принесении себя в жертву.
  Сразу после полудня я попытался соединиться по телефону с венесуэльским президентом. Это было невозможно! После полуночи, 12 апреля, в 12.38 сообщают, что Чавес у телефона.
  Спрашиваю его о положении на тот момент. Отвечает: «Мы засели здесь во дворце. Потеряны военные силы, которые могли оказаться решающими. Нам прервали телевизионную связь. Я не располагаю силами для защиты и анализирую ситуацию». Я быстро спросил: «Какими ты располагаешь силами?».
  «От 200 до 300 совсем измотанных людей», — отвечает он.
  «У тебя есть танки?» — спрашиваю.
  «Нет, танки были, но они ушли в казармы».
  Снова спрашиваю: «Кто ещё у тебя есть?»
  Он отвечает: «Есть еще люди, но они далеко, и у меня нет с ними связи». Он имел в виду генерала Рауля Исаиаса Бадуэля и парашютистов, бронированную дивизию и другие силы, верные ему и делу Боливара, с которыми он потерял всякую связь.
  Я очень тактично спрашиваю: «Ты разрешишь мне высказать свое мнение?» «Да», — отвечает он.
  И я говорю самым убедительным тоном: «Поставь условия честного и достойного договора и сохрани жизнь всем людям, которые с тобой находятся; это самые верные тебе люди. Не приноси в жертву ни их, ни себя».
  Он взволнованно отвечает: «Они все готовы здесь умереть».
  Не теряя ни секунды, добавляю: «Я знаю, но думаю, что способен думать с большим спокойствием, чем ты в этот момент. Не отказывайся, требуй честных условий с гарантией не стать жертвой коварства; я думаю, что ты должен себя сохранить. К тому же у тебя долг перед товарищами. Не приноси себя в жертву!»
  Я чётко представлял себе коренную разницу между положением Альенде 11 сентября 1973 года и положением Чавеса 12 апреля 2002 года. У Альенде не было ни одного солдата. Чавес мог рассчитывать на значительную часть солдат и офицеров армии, особенно тех, кто помоложе.
  «Воспользуйся этой возможностью! Не отказывайся!» — подтвердил я.
  У Чавеса было три варианта: засесть во дворце Мирафлорес и стоять насмерть; выйти из дворца и попытаться объединиться с народом, чтобы организовать национальное сопротивление, имея ничтожные шансы на успех в тех условиях; или выехать из страны, не отказавшись от своих прав, не уходя в отставку, чтобы возобновить борьбу с реальными перспективами на быстрый успех. Мы рекомендовали ему третий путь.
  Моими последними словами в том телефонном разговоре, чтобы убедить его, по сути дела, были следующие: «Спаси таких смелых людей, которые находятся с тобой сейчас». Эта идея зародилась из убеждения в том, что такого популярного и харизматического руководителя, как Чавес, низложенного предательским образом в тех обстоятельствах, в случае если его не убьют, народ при поддержке лучшего состава Вооруженных сил затребует обратно с ещё большей силой, и его возврат станет неизбежным. Поэтому я взял на себя ответственность предложить ему то, что я предложил.
  — В тот момент вы пытались каким-то образом помочь Чавесу?
  — Мы в тот момент могли действовать, прибегая только к средствам дипломатии. На рассвете мы созвали всех послов, аккредитованных в Гаване, и предложили им поехать вместе с Фелипе (Фелипе Роке), нашим министром иностранных дел, в Каракас, чтобы мирным путем вызволить живым Чавеса, законного президента Венесуэлы.
  У меня не было ни малейшего сомнения в том, что Чавес в очень скором времени вернётся на плечах солдат и народа. В тот момент было необходимо спасти его от смерти.
  Мы предложили отправить два самолета, чтобы привезти Чавеса сюда на тот случай, если путчисты согласятся его выпустить. Но их военный глава отверг такой вариант и добавил, что передаст его в военный трибунал. Чавес надел военную форму десантника и в сопровождении только своего верного помощника Хесуса Суареса Чоурио направился к форту Тиуна — штабу и военному командному пункту участников путча.
  Когда, как мы договорились, через два часа я позвонил ему снова, Чавес уже находился в плену у военных участников путча, и всякая связь с ним была прервана. Телевидение постоянно распространяло новость о его отставке, чтобы дезинформировать его сторонников и весь народ.
  Через несколько часов, уже средь бела дня 12 апреля, в какой-то момент он устроил дело так, что смог позвонить и поговорить со своей дочерью, Марией Габриэлой. Он заверил её, что не подавал в отставку и находится в положении «захваченного президента». Он попросил её сообщить об этом мне, чтобы я передал эту информацию всему миру.
  Его дочь тотчас же позвонила мне и передала слова отца. Я сразу спросил: «Ты готова сама передать эту новость миру?» «Я все сделаю ради отца», — отвечает она мне такими восхитительно решительными и точными словами.
  Не теряя ни секунды, я связываюсь с Ранди Алонсо — журналистом и режиссером «Круглого стола» известной телевизионной программы. С телефоном и магнитофоном в руках Ранди звонит на мобильный, который мне дала Мария Габриэла. Было почти одиннадцать часов утра. Записываются прочувствованные, ясные и убедительные слова дочери Чавеса, которые моментально передаются телеграфным агентствам, аккредитованным на Кубе, а в 12.40 того же дня, 12 апреля 2002 года, выступление Габриэлы транслируется в национальном выпуске теленовостей. Запись также передается международным телевизионным агентствам, аккредитованным на Кубе. Си-эн-эн с видимым удовольствием передавало из Венесуэлы новости на основании источников путчистов, а их корреспондентка в Гаване, в свою очередь, с Кубы быстро, в полдень, обнародовала разъяснительные слова Марии Габриэлы.
  — И какие это имело последствия?
  — Эту новость услышали миллионы венесуэльцев, в подавляющем большинстве антипутчистов, и верные Чавесу военнослужащие, которых пытались ввести в заблуждение и парализовать наглой ложью о его мнимой отставке.
  Ночью, в 11.15, опять звонит Мария Габриэла. В её голосе чувствовались тревожные ноты. Я её перебиваю и спрашиваю: «Что случилось?» Отвечает: «Ночью отца увезли на вертолёте в неизвестном направлении». «Быстро, — говорю я, — через несколько минут тебе лично надо сообщить об этом».
  Ранди находился со мной; у него был с собой магнитофон, и тут же повторяется то, что произошло в полдень. Таким образом венесуэльская и мировая общественность была проинформирована о странной ночной переброске Чавеса в неизвестном направлении. Это происходит в ночь с 12 на 13 апреля.
  В субботу, 13-го, рано утром созывается Открытая Трибуна в Гуира-де-Мелена, муниципальном округе провинции Гавана. Когда возвращаюсь в офис, до 10.00 утра, звонит Мария Габриэла. Сообщает, что «родители Чавеса обеспокоены», хотят со мной поговорить из Баринаса, сделать заявление.
  Я ей говорю, что телеграмма одного международного пресс-агентства сообщает, что Чавес был переброшен в Туриамо, военно-морской пост в Арагуа на северном побережье Венесуэлы. И высказываю ей свое мнение: по типу информации и деталям новость, похоже, достоверна. Советую ей навести справки со всеми возможными подробностями. Она добавляет, что генерал Лукас Ринкон, генеральный инспектор Вооруженных сил, желает поговорить со мной, а также собирается сделать публичное заявление.
  Со мной разговаривают отец и мать Чавеса: все в порядке в штате Баринас. Мать Чавеса сообщает мне, что командующий гарнизоном только что переговорил с её мужем, Уго де лос Рейес Чавесом, губернатором Баринаса и отцом Чавеса.
  Звонит также мэр Сабанеты, поселка, в котором родился Чавес, в Баринасе. Собирается сделать заявление. Между делом рассказывает, что все гарнизоны верны президенту. Чувствуется, что он настроен очень оптимистично.
  Разговариваю с Лукасом Ринконом. Утверждает, что десантная бригада, бронированная дивизия и база истребителей-бомбардировщиков (перехватчиков) Ф-16 настроены против путча и готовы действовать. Я отважился порекомендовать ему сделать всё возможное, чтобы найти решение без военных действий. Было очевидно, что путч провалился.
  Через несколько минут снова звонит Мария Габриэла: говорит мне, что генералу Бадуэлю, командующему десантной бригадой, нужно связаться со мной, а верные президенту силы в Мачасау собираются выступить с обращением к народу и международному общественному мнению.
  Нестерпимое желание узнать новости побуждает меня спросить у Бадуэля о трех-четырех деталях по ситуации, прежде чем продолжить разговор. Он корректно удовлетворяет мое любопытство, в каждой фразе чувствуется бойцовский настрой. Я сразу же сообщаю ему: «Все готово для Вашего заявления». Отвечает: «Подождите минуту, я соединю Вас с генералом дивизии Хулио Гарсиа Монтойя, постоянным секретарем Национального совета безопасности и обороны. Он прибыл сюда для оказания поддержки нашим позициям». Этот офицер с большей выслугой, чем молодые командующие в Маракае, в тот момент не командовал войсками.
  Бадуэль, чья десантная бригада представляла собой один из главных стержней мощной силы танков, бронированной пехоты и истребителей-бомбардировщиков (перехватчиков), передает трубку генералу Монтойе. Слова этого офицера высокого ранга были действительно разумными, убедительными и уместными в той ситуации. По сути, он сказал, что Вооруженные силы хранили верность конституции. Этим все было сказано.
  Я превратился в своего рода репортера: получал и передавал новости и публичные послания, пользуясь при этом только мобильным телефоном и магнитофоном в руках Ранди. Я стал свидетелем потрясающего антипутча народа и Вооруженных сил Боливара Венесуэлы.
  Путч 11 апреля был обречён на провал. Но на братскую страну ещё надвигалась страшная опасность. Жизнь Чавеса находилась под серьезной угрозой. Поскольку его похитили путчисты, это единственное, что оставалось в руках у олигархов и империалистов от фашистской авантюры. Что они с ним сделают? Убьют? Удовлетворят жажду мести и ненависти к такому мятежному и смелому борцу — поборнику дела Боливара, другу бедняков, непокорному защитнику достоинства и суверенитета Венесуэлы? По мере того, как время шло, в полдень, после упомянутых сообщений, отовсюду начали поступать другие новости — о народном возмущении и протесте. В Каракасе, центре основных событий, толпы людей направлялись по улицам и проспектам к дворцу Мирафлорес и центральному штабу путчистов. Я, как друг и брат захваченного, находился в отчаянии, и в голове возникали тысячи идей. Что могли мы сделать с помощью нашего маленького мобильника? Я чуть было не позвонил по собственному почину самому генералу Васкесу Веласко. Я никогда с ним не разговаривал и не знал, что это за человек. Я не знал, ответит ли он мне и как. И в этом особом деле я не мог не рассчитывать на ценные услуги Марии Габриэлы. Я еще задумывался о целесообразности звонка. В 16.15 позвонил нашему послу в Венесуэле Херману Санчесу. Спросил, что он думает по поводу того, ответит ли Васкес Веласко или нет. Он сказал, что, возможно, ответит.
  «Позвони ему, — попросил я его, — от моего имени, передай, что, по моему мнению, в Венесуэле могут пролиться реки крови вследствие всего происходящего. Что только один человек может это предотвратить — Уго Чавес. Призови его к тому, чтобы они незамедлительно освободили Уго в целях предупреждения возможного поворота событий».
  Генерал Васкес Веласко ответил на звонок. Подтвердил, что Чавес находится в его власти, и гарантировал ему жизнь, но он не может пойти на то, о чем его просят. Наш посол настаивал, приводил аргументы, пытался его убедить. Генерал, раздосадованный, прервал связь, повесил трубку.
  Я сразу звоню Марии Габриэле и передаю ей слова Васкеса Веласко, в особенности относящиеся к обязательству гарантировать Чавесу жизнь. Прошу её ещё раз соединить меня с Бадуэлем. Объясняю, насколько считаю важным тот факт, что Васкес Веласко признает, что Чавес в его власти. Эти обстоятельства благоприятствовали тому, чтобы оказать на него максимальное давление.
  В тот момент на Кубе не знали точно, был ли Чавес переброшен или нет и куда. Уже несколько часов шли слухи о том, что пленника отправили на остров Орчила. Когда я связался с Бадуэлем, почти в 17.00, командующий бригадой отбирал людей и готовил вертолёты для операции освобождения президента Чавеса. Я представлял себе, как трудно будет для Бадуэля и десантников добиться точных, достоверных данных для такой сложной миссии.
  Всю оставшуюся часть дня посвятил задаче переговорить со всеми людьми, с которыми мог созвониться, по поводу спасения жизни Чавеса. И поговорил со многими, потому что в течение дня народ при помощи командиров и рядовых армии постепенно брал ситуацию под контроль. Я до сих пор не знаю, в какое время и каким образом путчисты покинули дворец Мирафлорес. Я только узнал, что гарнизон под руководством Чоурио и бойцы президентской охраны вошли в здание и постепенно занимают его стратегические точки, а Ранхель, который всё время стойко держался, вернулся в министерство обороны.
  Я переговорил почти со всеми, я ощущал себя участником драмы, в которую поверг меня звонок Марии Габриэлы утром 12 апреля. Только когда стали известны подробности всех испытаний, выпавших на долю Уго Чавеса с того момента, как его увезли в неизвестном направлении ночью 12 апреля, подтвердилось, какой страшной опасности подвергалась его жизнь, когда ему потребовалось всё спокойствие духа и хладнокровие, помог проницательный ум и революционный инстинкт.
  Я рассказал вам все, что знаю; как-нибудь кто-то другой опишет во всех подробностях то, чего не хватает в моем рассказе.