Евгений АНТАШКЕВИЧ: На русской арене начала ХХ века играли слабые актёры

Анташкевич Евгений Михайлович — ветеран органов госбезопасности, долгое время проработавший в Управлении КГБ СССР по Хабаровскому краю и познакомившийся там в процессе своей работы со многими интересными людьми, последние несколько лет посвятил написанию романа «Харбин» о событиях, происходивших в Маньчжурии и России в конце XIX — начале и середине XX века.
Главным героем дебютного романа «Харбин» стал русский офицер, участник Первой мировой и Гражданской войн, вовлеченный в тайные операции разведок на территории Дальнего Востока; главной темой — историческая драма харбинской эмиграции начала — первой половины ХХ века. «Русский мир больше, чем Россия», — утверждает автор. — В результате войн и революций за пределами страны оказались сотни тысяч россиян, и их судьбы в разных регионах мира сильно отличались друг от друга. И если русская эмиграция в Европе (Париже, Берлине) описана достаточно полно, то Харбин оказался «Терра инкогнита», «Русской Атлантидой», белым пятном, до начала новой России практически не отраженным в работах ни писателей, ни кинематографистов, ни историков. А ведь это уникальный город! Построенный и обжитый русскими людьми от момента создания как столица КВЖД и до исхода оттуда последних русских во времена китайской Великой культурной революции, он оставался именно русским городом, «консервой русской жизни», сохранившим жизненный уклад дореволюционной России.
За роман «Харбин» Анташкевич Е.М. стал лауреатом I премии ФСБ России за лучшие произведения литературы и искусства о деятельности органов Федеральной службы безопасности 2011 года.

Евгений Анташкевич, которого не на шутку захватила историческая тема и который в процессе написания романа разыскал множество документальных материалов и записал личных свидетельств людей — участников исторических событий, утверждает, что, по сути, мы до сих пор живём в последствиях Первой мировой войны (ПМВ), которую на Западе чтут и знают, а для нас она остаётся чёрной дырой. Потому и написал роман о 1915 годе, вернув героев своих предыдущих книг в прошлое и соединив с реальными историческими персонами.

— Евгений Михайлович, «Хроника одного полка» писалась специально к 100-летию Первой мировой?
— Писал потому, что эта война давно меня интересовала, а получилось: «ложка к обеду». Когда-то, работая главным редактором на Центральной студии документальных фильмов, я наткнулся на печатные материалы Красногорского архива к съёмкам, произведённым в Российской империи с конца XIX века вплоть до фронтовых кадров, и ощутил не просто пробел, а пустоту в своих знаниях.
— Прежде события ПМВ замалчивались, а теперь мнения столь противоречивы, что сложно что-либо понять…
— В России ПМВ исторически не разработана. Простейший пример. Кто был комендантом крепости Осовец в период её февральской осады 1915 года? Всюду разные фамилии: Бржозовский, другие. Открываю дневник Михаила Романова, брата царя, читаю ссылку на 1 апреля: «Завтракали с комендантом крепости Осовец генерал-лейтенантом Шульманом». И такого много. Первая Мировая оставила мало документов, последующая история сохранила ещё меньше. Командиры записывать не имели особой возможности. Похоронки писали полковые священники, но не они обрабатывали рапортички об убитых и пропавших без вести. Статистика сильно хромает.
— На какие источники опирались вы?
— В основном, на свидетельские. На пособие участника Луцкого прорыва генерала Зайончковского, чья книга, изданная в 30-х гг., не предназначалась для широкой аудитории. Он преподавал в Академии им. Фрунзе, писал учебники для офицеров Красной армии и не имел права ошибиться. С интересом изучал труд о русской армии Антона Керсновского, работы генерала Деникина, воспоминания протопресвитера военного и военно-морского ведомства Георгия Шавельского, военного журналиста и нераскрытого шпиона Лемке. Плюс дневники участников белого движения, мемуары Веверна, Штукатурова, Гоштофта, которые считали своим поражением непобеду в войне и отречение государя-императора. Горевали, что оказались в Париже, Белграде, Харбине. Хотя и брусиловские воспоминания тоже со слезой, притом что Алексей Алексеевич был в Москве.
— Если бы не революция, всё пошло бы иначе?
— Частица «бы» в истории работает плохо. Россия индустриально отставала от Запада. Некоторые исследователи говорят, что у России были самые высокие темпы роста — это не так. Этим могли похвастаться американцы, вторыми шли англичане и немцы и на седьмой позиции Россия. Восемнадцать самолётов «Илья Муромец» на фронт в 2 тыс. км – негусто. Остальное французское. Пушки лицензионные, наши были только «трёхдюймовки» и мосинские винтовки. После поражения в Русско-японской войне мы начали строить корабли — корпус и броня свои, навигация и артиллерия — иностранные. А всё потому, что военное министерство передовые изобретения секретило и клало под сукно.
— Что же за люди там сидели?
— Царь был плохой кадровик. Его ближайшее окружение предпочитало разместить заказы на заводах Круппа или чешской «Шкоды» и получить европейские разработки. При чтении материалов прошлого века у меня волосы дыбом вставали, когда дело касалось человеческого фактора. И за 100 лет мы ничуть не изменились.
— По-вашему, мы проиграли ПМВ или выиграли?
— Мы остались живы. Турция, Германия, Австро-Венгрия, которые в значительной степени были зачинщиками войны, проиграли. Россия плелась в хвосте политики Великобритании и Франции и в итоге оказалась жертвой. Получила одну революцию, вторую и перемены, завершившиеся созданием атомной бомбы, что, кстати, неплохо, как видно сегодня.
— Мы ведь могли не втягиваться в это?
— Не втянуться было невозможно. Втянули бы. Царь Николай был замечательный отец, семьянин, но к числу сильных политиков не принадлежал. Последний, кого так можно было бы охарактеризовать, был убиенный незадолго Пётр Столыпин. Вместе с Александрой Фёдоровной государь отодвигал всех незаурядных лидеров: не может быть гостья красивее хозяйки, а её спутник умнее, чем хозяин. В итоге на сцене русской истории оказались слабые актёры. Возьмите военный совет 1 апреля 1916 года, где Верховный главнокомандующий государь император и его начальник штаба Алексеев собрали всех командующих фронтами. И Эверт (Западный фронт) и Куропаткин (Северный фронт) отказались наступать: мол, не уверены в успехе! И это в присутствии Хозяина земли русской. А вот Брусилов, которому отводилась роль «демонстрировать активные действия», заявил о готовности к наступлению. После совещания сотоварищи крутили пальцем у виска: «А как опростоволоситесь!!!» Но Брусилов по всем правилам военной науки в течение шести недель проводил необходимые разведки и подготовил наступление на Луцк — знаменитый Брусиловский прорыв, вошедший в учебники военного искусства как образец военной творческой мысли. Эверт же с Куропаткиным своих задач так и не выполнили. Читаю это у Брусилова, и мне, сыну военного и человеку в погонах, не верится. Но десятки других очевидцев подтверждают, что всё было именно так!
— Ваш драгунский полк воюет на лошадях — явление архаическое...
— Лошадь долго оставалась в строю. Когда мой папа поступил в Академию имени Фрунзе и мы 1952-м приехали в Москву, здесь на улицах был гужевой извоз, мы жили неподалёку, на Дорогомиловской заставе. Ещё и во Вторую мировую немецкие войска завозили артиллерию на лошадях. Хотя в ПМВ кавалерия потеряла свою эффективность, потому что появился пулемёт и колючая проволока. Западные армии резко сократили количество кавалерийских полков, которых у русских было около ста, но они остались в тылу. Продолжение книги будет называться «В окопах» — коноводы там присутствуют минимально.
— Зачем вы добавляете к письмам своих персонажей цитаты из Троцкого?
— Это не подлежащая сомнению событийная фактура. У меня была идея: каждую главу заканчивать статьёй Троцкого. Он был умнейшим человеком, прекрасным аналитиком, писал из эмиграции в газету «Киевская мысль». Но его тексты выглядели важнее моих, и делать себе конкурентом такую глыбу, как Лев Давидович, не хотелось. Для русских он демон, хотя и создал Красную армию. А во Франции, Латинской Америке троцкисты живы до сих пор.
— Что заставило офицера спецслужб взяться за перо?
— Накипело, наверное. Меня в качестве китаиста командировали в Хабаровск, и, когда через 11 лет я сюда вернулся, остро почувствовал, как глубоко безразличен нашим столицам Дальний Восток, с каким удовольствием они про него ничего не знают и знать не хотят. А я был переполнен тамошними наблюдениями и переживаниями. Отчасти они отразились в рассказах, изданных питерской «Авророй» под названием «Двенадцать писем к Сашке». Позже встретился с киношниками, ахавшими: совсем нечего снимать — и предложил тему «белые в Маньчжурии». Так всё закрутилось. Кино по причине дороговизны не вышло. Зато родился роман «Харбин», за которым постучался в дверь поручик Михаил Капитонович Сорокин, и я взялся за историю Гражданской войны на Дальнем Востоке. Хотелось донести то время эмоционально, чтобы у читателя возникло желание разобраться во всём самому. Пока выстраивал архитектуру огромного материала по Харбину, четырежды перечитал «Доктора Живаго», искал ориентиры у Рабле, Бомарше, Мольера, Чехова. То, что пишу, я вижу. Смотрю внутреннее кино.
— В книге про 1916-й будут открытия?
— В течение 1916 года русская армия боевых действий почти не вела. Сидели в окопах и постреливали. У немцев главный фронт был на Западе. С нашей стороны сражались зачастую не отчаянные 18-летние мальчишки, для которых война – подобие спорта, а дядьки, у которых дома жёны, дети, плуг, станок. Такой груз делает человека жёстким и хрупким одновременно. Потому это была совсем не ремарковская война. О ней и будет мой роман, который я планирую завершить к рождественским каникулам.

Беседовала
Алёна ФЁДОРОВА.