slovolink@yandex.ru
  • Подписной индекс П4244
    (индекс каталога Почты России)
  • Карта сайта

Давай дружить!

Писатель и художник, автор книг «Солнечная сторона улицы», «Утренние трамваи», «Вид с холма», «Вперёд, безумцы!», «Самая счастливая, или Дом на небе», «Мост над обрывом», «Белый лист бумаги», «До встречи на небесах!», «Мои собаки», «Небожители подвала». 
Леонид Анатольевич родился в Москве в 1936 г.
Во время войны был эвакуирован в Казань, где окончил школу и недолго учился в строительном институте. После службы в армии жил в Подмосковье. Работал шофёром, почтовым агентом, фотографом, декоратором в театрах. В 1962 году переехал в Москву. Иллюстрировал детские книги.
Литературой занимается с начала 70­х годов. Первые книги написал для подростков. Некоторые из них переведены на английский и польский языки. Позднее книги для взрослых выходили в издательствах «Советский писатель», «Современник», «Молодая гвардия», «Советская Россия», «Новый ключ», «У Никитских ворот».
Лауреат нескольких литературных премий.
ДАВАЙ ДРУЖИТЬ!
Наш посёлок находился в двух километрах от окраины города, и с «городской» стороны его обрамляли лесопосадки — что­то вроде шумопоглощающей изгороди, но до нас всё равно доносилось немало звуков — правда, ослабленных. С другой стороны посёлка лениво текла речушка Серебрянка, а за ней открывался незатейливый пейзаж: луга, перелески. Посельчане вели спокойный образ жизни, хозяйственные дела выполняли неспешно, добротно; в общении друг с другом были открыты и вежливы, только общаясь с горожанами, проявляли некоторую стеснительность, вызванную комплексом провинциалов — всё­таки горожане считались людьми более «цивилизованного мира».
Мы, подростки, по этому поводу никаких комплексов не испытывали, ведь с городскими ребятами учились в одной школе, а там ценилось не место проживания, а личные качества. Больше того, мы считали, что у нас в посёлке интересней, чем в городе — мы жили на природе, у нас были свои лесопосадки, своя речка, сады и огороды, где произрастали ягоды, овощи, фрукты, и мы лопали их сколько влезет. Ко всему, кроме домашних животных, нас окружало множество всевозможной живности: от бабочек и стрекоз до сусликов и коршунов, которые кружили над посёлком — словом, у нас было то, что городские ребята видели только на картинках. Конечно, нам приходилось пилить и колоть дрова, пропалывать и поливать огород, заготавливать на зиму корм для животных, но именно это — приобщение с детства к труду — помогло нам в дальнейшей жизни.
Поселковые ребята мало отличались друг от друга — как ни рассуждай, а среда делает людей во многом похожими, часто даже уравнивает особенности каждого. Но всё же один мальчишка выделялся из нашей команды. Его звали Генка. Этот белобрысый остроносый мальчуган был нашим главным заводилой и выдумщиком: то придумает копать землянку, то строить шалаш из стеблей подсолнухов, то сооружать запруду на реке; а то и что­нибудь захватывающее — отправиться в «далёкое путешествие», оставив родителям записки, чтобы нас не ждали. К сожалению, нам не удалось осуществить этот план — родители раскрыли его, как только мы начали тайно запасать продукты.
Но однажды одержимый непоседа Генка оказался в тени другого мальчишки. В один прекрасный день к нашим соседям на лето приехала семья москвичей, среди них был наш ровесник — Юрка. Когда Юрка появился на улице, мы приняли его за иностранца, точнее даже — за инопланетянина: на нём была футболка с надписью на непонятном языке, светлые брюки с накладными карманами, на голове красовалась спортивная кепка с длинным козырьком, а на ногах – кеды, невиданная обувь для нас, босоногих. К тому же Юрка употреблял какие­то странные словечки. Когда мы его окружили, он поднял большой палец и небрежно бросил:
— Клёвый у вас посёлок.
Мы поняли, что ему понравилось у нас, и стали наперебой расхваливать свою местность. Потом Вовка, самый маленький в нашей команде, пожирая Юрку глазами, робко предложил:
— Давай дружить!
— Давай! — кивнул Юрка. — Фронтально!
— Как это? — спросил Вовка.
— Ну, железно, — пояснил Юрка. — Ты что, совсем молекула?
— Что это? — разинул рот Вовка.
— Ну, малявка, ничего не сечёшь, — хмыкнул Юрка и объяснил, что молекула — невидимая частица.
Вперед выступил Генка и несколько самоуверенно заявил:
— Мы все сечём.
— Молоток! Похвалил Юрка. — Вижу, ты здесь доберман.
Генка смутился, не зная, что означает это слово. Мы тоже не знали, хотя и сделали вид, что знаем, но опять высунулся Вовка:
— Кто это?
— Клёвая собака. Порода такая, — важно изрек Юрка и заносчиво добавил: — У меня в Москве живёт. Большой, сильный, фронтальный.
Понятно, рядом с разодетым всезнающим москвичом Генка выглядел не доберманом, а пуделем, а мы и вовсе дворняжками. Тем не менее меткие словечки Юрки — меткие и острые, как стрелы из лука — нам понравились, и с того дня мы так и звали Вовку — Молекула, а Генку — Доберманом. Они страшно гордились новыми прозвищами.
В тот первый день «нашей дружбы» Юрка после обеда вышел на улицу и снова ошеломил нас — достал из брючных карманов вещи, о которых мы могли только мечтать: перочинный ножик с десятью предметами, пистолет, стреляющий водой, сигнальный фонарик, который светил красным и синим светом. Выставив напоказ свои драгоценности, Юрка безразлично обронил:
— Можем клёво поиграть в это, — он протянул нам свои сокровища.
Мы выхватывали его вещи друг у друга, рассматривали их, гладили, присвистывали и причмокивали от восторга… До вечера мы играли «в ножички», набирали в пистолет воду из пожарных бочек и «стреляли», а с наступлением темноты, попеременно посвечивая фонариком, привели Юрку в один из наших лучших шалашей на окраине поселка — там у нас всегда имелся запас овощей, яблок и груш.
— Фронтальная хижина! — произнес Юрка, когда мы влезли в шалаш и развалились на сладко пахнущей сухой листве. — У нас в Москве квартира недалеко от Кремля, в окно фронтально видно звёзды на башнях, ночью они светятся — клёво!
Мы с завистью уставились на Юрку, а он, уминая плоды садов и огородов, продолжал нас удивлять:
— В Москве полно машин и площади побольше, чем весь ваш поселок. Фронтально! И мосты длинные, как отсюда до города. И дома огромные, под сто этажей… На улицах парады физкультурников — клёво!
Мы слушали Юрку и глотали слюни, представляя яркий, захватывающий мир, где жизнь бурлила, как вечный карнавал… А нас окружала тишина. Эта тишина давила, вселяла уныние — наш посёлок вдруг стал маленьким и жалким, а вся наша жизнь — совсем не такой интересной, какой казалась раньше.
Похоже, Юрка задался целью пришибить нас своим немыслимым богатством: на следующий день, кроме ножика, пистолета и фонарика, он вынес из дома то, что мы вообще никогда не видели — авторучку и ракетки с воланом. Авторучкой мы стали расписываться на заборах, столбах, пожарных бочках, а волан подкидывали до тех пор, пока он не залетел в печную трубу.
В тот же день мы водили Юрку по окрестностям посёлка, показывали норы сусликов на лугу. Кусты орешника в перелеске показывали без особого энтузиазма, догадываясь, что для столичного гостя все это малоинтересно. Единственно, чем мы собирались Юрку поразить, это нашей главной достопримечательностью — речкой Серебрянкой. Но неожиданно наша любимая Серебрянка не произвела на Юрку никакого впечатления. Рассматривая норы и орешник, он время от времени поднимал большой палец, а увидев речку, вяло протянул:
— Ничего особенного. В Москве фронтальная Москва­река. Там клёвые лодочные станции, купальни, вышки…
Нам стало обидно за нашу Серебрянку, Генка даже шепнул мне:
— Много из себя строит этот Юрка.
В то лето мы ежедневно ходили на речку купаться, и все, кроме Вовки, уже научились держаться на воде; правда, мы плавали вдоль берега и не больше двух метров — «не хватало дыхания». Юрка тоже стал ходить с нами на речку, но так — за компанию, с явным безразличием; и на речке ни разу не разделся, не окунулся в воду. Пока мы осваивали «собачий» стиль, он шастал по берегу, разглядывал коряги, ракушки или что­то выводил на песке перочинным ножиком, или набирал воды в пистолет и обдавал нас тонкой струей. Своим поведением он давал понять, что после просторов московской реки ему скучно плескаться в какой­то невзрачной речушке. Его равнодушное отношение к нашей Серебрянке нешуточно задевало нас — можно сказать, даже оскорбляло. Как­то Генка зло процедил:
— Все городские ребята завидуют, что у нас есть Серебрянка, а этот только и хвастает своей московской рекой. Давай завтра его столкнём в воду!
На следующий день мы отправились на речку вчетвером: Юрка, Генка, Вовка и я. Обычно мы купались на песчаной отмели — там был пологий спуск к речке и глубина чуть больше метра. А перед отмелью, сразу за урезом воды начинался глубокий тёмный бочажок. Как только мы подошли к нему, Генка подмигнул мне и кивнул на идущего сзади Юрку. Мы остановились, чтобы подождать его и столкнуть в глубину, но вдруг произошло непредвиденное. Сто раз мы проходили то место без всяких происшествий, но в тот день Вовка поскользнулся и упал в воду, и сразу стал тонуть; он отчаянно шлёпал по воде руками, его голова то исчезала, то вновь появлялась над водой.
От страха мы с Генкой застыли на месте. И вдруг к Вовке бросился Юрка, прыгнул в воду как был — в одежде. Вначале он весь ушёл под воду, потом вынырнул, но подплыть к Вовке почему­то никак не мог, барахтался на одном месте, задрав голову и глотая воздух. А в метре от него Вовка уже совсем выбился из сил — на поверхности воды оставалась только его макушка, и было видно, как под водой он продолжает двигать руками, но уже медленно, еле­еле.
— Ищи палку! — скомандовал Генка.
Мы забегали по берегу, нашли длинную корягу и, протянув её Юрке, закричали:
— Хватай Молекулу! Он за твоей спиной!
Юрка успел схватить Вовку одной рукой, другой вцепился в корягу; с немалым трудом мы выволокли их на берег. Вовка ещё долго лежал на песке, откашливался, выплевывал воду, а когда окончательно пришел в себя, разревелся. Юрка лишь упал на колени, но его руки тряслись, а губы дрожали.
— Спа­асибо, что выта­ащили, — сбивчиво пробормотал он, и неожиданно, вслед за Вовкой, стал всхлипывать: — Я тоже… не умею пла­авать.
Через неделю родители увозили Юрку в Москву. Накануне отъезда он попрощался с нами и каждому подарил одну из своих бесценных вещей. Генке вручил пистолет, Вовке — перочинный ножик, мне — сигнальный фонарик. Его подарок я храню до сих пор — он подаёт мне сигналы из детства.

В ПОДВАЛЕ
Они сидели в подвале в ожидании казни. Подвал находился в старом доме и напоминал каменный колодец с железными решётками на узком окне у потолка и тяжёлым висячим замком на двери. Из подвала на улицу вела лестница со стёртыми ступенями; она заканчивалась массивной дверью с надписью на внешней стороне: «Посторонним вход воспрещён!». Где­то там, за дверью, сверкало солнце, тянул ветер, шелестела листва, во дворах разгуливали их собратья — там был огромный, многоликий мир... А они сидели в полутёмном сыром подвале; пыльная лампочка тускло освещала замшелые стены и цементный пол с жёлобом, по которому текла вода. Они тревожно смотрели на ступени; одни ждали, когда за ними придут хозяева, другие надеялись на чудо — что их всё же освободят из заточения, но охранник подвала, молодой парень в сером халате, твёрдо знал — большинство узников обречены.
У них еще был шанс остаться в живых — два раза в неделю к подвалу подъезжали фургоны с врачами из научных институтов; врачи отбирали среди узников самых молодых и сильных на опыты. Тех, кого не забирали в течение двух­трёх дней, тащили в соседнее строение и усыпляли; делали смертельный укол и бросали в огромный холодильник.
В те летние дни в подвале находилось семь собак, в том числе трое щенков, недавних сосунков, которых кто­то отнял у бездомной матери­дворняги и передал собаколовам; щенки лежали, прижавшись друг к другу, подрагивали от холода, поскуливали, беспокойно взирали на взрослых собак.
Рядом со щенками лежал Серый, старый больной ничейный пес, с впалыми, облезлыми боками, со множеством шрамов на голове. Серый безучастно смотрел на жёлоб с водой — ему уже было всё равно, где умирать. Он устал от долгой, неприкаянной жизни, устал шастать по помойкам, искать укрытия от непогоды, прятаться от людей, которые швыряли в него камни, гнали из подъездов, вызывали собаколовов. И за что его так ненавидели?! За то, что он тянулся к людям, всё хотел найти себе хозяина, кому­то принадлежать, кого­то любить? Многие его собратья, с которыми он разделял скитания, озлобились, а он так и не затаил ни на кого зла, только от обиды иногда плакал.
За всю жизнь Серый встретил всего двух людей, которые отнеслись к нему по­человечески. Первой была старушка в далёком детстве; в то время он обитал в кустах недалеко от её подъезда. В тех кустах он и родился, но его мать попала под машину, сестёр и братьев утопили; его тоже бросили в сточную канаву, но он сумел выбраться и вновь приполз к кустам. Старушка его подкармливала целый год, пока её не увезли в больницу.
Вторым был мальчишка, которого он провожал до школы и встречал после занятий. Тот мальчишка часто его гладил, чесал за ушами и называл ласково: «Серый». Однажды мальчишка даже привёл его домой и сытно накормил; до самого вечера они играли с мячом, веником и тряпкой, но вдруг пришли родители мальчишки и его, Серого, выгнали. Некоторое время мальчишка встречался с ним тайно, но однажды сказал:
— Всё, Серый, прощай! Завтра мы уезжаем в другой район.
Третьи сутки Серый находился в собачьей тюрьме. «Скорее бы всё кончилось», — думал он и впадал в забытье; стонал и вздрагивал; перед ним возникали то старики, которые так и норовили огреть его палками, то мужчины и женщины, раздражённо топающие на него с криками: «Пошёл прочь!». То те парни у столовой, которые плеснули в него горячим чаем. Долго тогда Серый бежал с обожжённой лапой, долго зализывал воспалённую кожу.
Иногда Серый и сам удивлялся, как дожил до старости, как не умер от голода, не угодил под машину, как его не забили до смерти? А последнее время ещё стали мучить болезни. И он устал, устал от всего. Серый догадывался, что в подвале он первый смертник — кому нужен старый больной пёс? Ещё в день, когда его заарканили собаколовы, он распрощался с жизнью. Но ему было жалко других сокамерников, молодых, красивых собак, и особенно щенков­несмышлёнышей.
Щенков швырнули в подвал вслед за Серым. Как и ему, им третьи сутки не давали еды, их постоянно трясло от холода и голода; потому Серый и лежал рядом — чтобы немного согреть и успокоить.
Двое суток провела в подвале беспородная молодая лохматая собачонка Алиса, любимица детворы, которая умела по команде сидеть, лежать, ползти и даже прыгать через палку. Алису забрали по доносу дворничихи на глазах у детей. Ребята кричали:
— Не трогайте Алису! Она наша! Мы её любим!
Но дворничиха безжалостно заявила собаколовам:
— Забирайте! Только гадит и разносит заразу! — и собственноручно запихнула собачонку в фургон.
Разгоряченная Алиса не сопротивлялась — ещё не отошла от дворовой игры: её глаза горели, рот растягивался в улыбке — она была уверена, что начинается новая игра, только со взрослыми.
Как только Алису поместили в подвал, к ней бросились щенки, стали тыкаться в её живот — подумали — вернулась мать. Но Алиса ещё не была матерью и немного растерялась; она только обнюхала щенят, каждого дружелюбно лизнула и нетерпеливо забегала вокруг лестницы. Весь день она ждала, когда за ней придут ребята и они снова помчат во двор, но к вечеру заволновалась; предчувствуя неладное, начала скулить и лаять — звала ребят на помощь, но они почему­то её не слышали. С наступлением ночи в Алису вселился страх, она забилась в угол и с тревогой уставилась на тёмную лестницу. Серый и щенки урывками дремали, а она так и не сомкнула глаз.
Утром, после страшной, бессонной ночи, Алису шатало от усталости; она решила прилечь всего на минуту, но тут же уснула. Ей снился солнечный двор, бельё, сохнущее на ветру, помойка, обложенная жухлым кирпичом, ржавая колонка, кусты сирени и шиповника перед домом, вытоптанная площадка, на которой она играла с ребятами, пожарный щит с ящиком песка, возле которого хорошо спалось в тёплые летние ночи, и щель в бойлерной, куда можно было забраться в холодную зимнюю ночь.
Алиса родилась в другом районе города и, как и Серый, никогда не имела хозяина. Однажды на несколько дней её приютила девушка, которая пахла цветочными духами. Это были замечательные дни: каждое утро девушка надевала спортивный костюм, и они подолгу бегали вокруг дома, потом завтракали, и девушка уходила на работу, оставив в комнате цветочный запах и включив радиоприемник, чтобы ей, Алисе, не было скучно. До вечера Алиса нежилась в кресле, слушала музыку по радио и смотрела в окно на улицу, где всегда происходило что­нибудь интересное. Вечером девушка возвращалась, они снова бегали вокруг дома, ужинали, смотрели телевизор, при этом девушка всё время разговаривала с ней и называла Астрой, поскольку у Алисы уже тогда была густая бело­розовая шерсть, к тому же, девушка любила всё «цветочное».
К сожалению, это длилось недолго: вскоре к девушке приехал жених, который сразу невзлюбил Алису и то и дело покрикивал на неё. Он был жадным и злым молодым человеком, и Алиса никак не могла понять, почему девушка привязалась к нему; почему, как только он приходил, выгоняла её на кухню, и если заговаривала с ней, то как­то сердито. Несколько дней этот жених пытался сделать из Алисы «злого сторожа».
— Собака должна охранять и не подходить к чужим, — говорил он девушке. — А эта — не поймёшь что!
Ему было невдомёк, что собака прежде всего друг и не так­то просто из неё вытравить природное дружелюбие. В конце концов, тот недалёкий жених тайно привез Алису в чужой двор и бросил.
Она была весёлой собачонкой, и ребята сразу привязались к ней; одни угощали печеньем, другие — котлетой или косточкой; кто­то придумал кличку Алиса — так и превратилась Астра в Алису. Двор редко пустовал, и Алиса все дни напролет проводила с ребятами, и никто никогда не видел её в унынии. Но ближе к ночи, когда двор пустел и в домах гасли окна, Алиса укладывалась около ящика с песком или протискивалась сквозь щель в бойлерную, смотря какое стояло время года, и, засыпая, мечтала о хозяине — он представлялся ей девушкой­бегуньей с цветочным запахом. Но её хозяином вполне мог быть и мужчина, только не такой, как тот жених, и желательно тоже с цветочным запахом.
Игрунья Алиса имела природный красивый окрас — чтобы только посмотреть на неё, во двор прибегали поклонники со всех соседних улиц, но Алиса никому не отдавала предпочтение. «Вначале нужно найти себе хозяина, а уж потом думать о личной жизни», — благоразумно рассуждала она и всячески выказывала свою любовь каждому встречному человеку: и ребёнку и взрослому — она любила всех людей, кроме того жениха и дворничихи, которая вечно прогоняла её со двора. С самого первого дня. И что плохого сделала ей Алиса?! Наоборот — с утра приветствовала, отчаянно виляя хвостом, пыталась сопровождать, пока дворничиха носила ведра к помойке. Всем своим сияющим видом Алиса как бы говорила: «Я хочу вам помочь, скрасить вашу нудную работу».
Но дворничиха была бездушной женщиной. Что собачонка! Она и ребят со двора прогоняла, и молодых людей, играющих в подъездах на гитарах, — и тем и другим постоянно грозила:
— Прекратите безобразие или вызову милицию!
...Алиса проснулась, когда хлопнула входная дверь и, тяжело ступая, в подвал спустились собаколов и охранник; за собой на петле­удавке они волокли породистого сеттера с ошейником. Втолкнув собаку в подвал, они сапогами отбросили щенков, которые поползли к ним, и удалились.
Нового узника звали Джерри. Он держался довольно спокойно — был уверен, что очутился в камере по недоразумению, по нелепой ошибке, ведь у него был и хозяин, и паспорт с королевской родословной. Наверняка, хозяин уже разыскивает его и вот­вот здесь появится.
Отряхнувшись, Джерри перешагнул через щенков и прошелся по подвалу, мимо дремлющего Серого и озирающейся по сторонам Алисы; остановился около лестницы и уставился на дверь. «Как­то глупо всё получилось, — подумал он. — Хозяин считает меня умнее своих приятелей, а я оказался дураком, вернее слишком доверчивым — сам подбежал к этим извергам­собаколовам. Хотел просто понюхать кусок колбасы, которую они протягивали. И есть­то не хотел, просто поинтересовался, что за сорт? А они раз — и заграбастали меня! Да ещё из фургона больно тащили на петле... Но ничего, сейчас придёт мой хозяин, он им всё выскажет, чтобы знали, как забирать породистых, потомственных собак! Мой хозяин не кто­нибудь, а уважаемый инженер... У нас квартира со всеми удобствами и даже есть «Москвич», на котором мы выезжаем на дачу...».
До позднего вечера Джерри прислушивался к наружным звукам; он ничего не вспоминал и ни о чём не мечтал — у него было всё, что только может быть у собаки. Он ждал хозяина.
Поздно вечером привезли длинноногого, лобастого Марса, вожака небольшой стаи бездомных собак, которые обитали в парке. Марса отлавливали несколько дней — он был опытный, осторожный, и хорошо изучил людей. Несколько лет Марс служил на стройке, где у него была собственная тёплая конура и алюминиевая миска, в которой сторожа приносили кашу; часто и рабочие, возводившие дом, что­нибудь притаскивали — какое­нибудь лакомство, вроде бутерброда с сыром. В благодарность за жильё и еду Марс охранял стройку, добросовестно нёс нелёгкую службу; в самом деле нелёгкую, поскольку строительная площадка занимала большую территорию и была огорожена ветхим, чисто символическим забором, а, как известно, всегда найдутся любители поживиться за чужой счёт, так что Марс постоянно был начеку. Когда стройка закончилась и рабочие уехали, конуру Марса сломали, и он попросту оказался на улице. Вскоре он примкнул к стае таких же бедолаг, как сам, а поскольку всегда отличался отвагой и силой, его сразу выбрали вожаком.
Целую неделю, пока длилась в парке облава, Марсу удавалось уводить стаю от преследований, но в тот вечер и его, бывалого, перехитрили. В конце парка среди кустарника собаколовы замаскировали сеть и погнали на неё стаю. Влетев в сеть, собаки запутались, отчаянно завизжали. Марс сумел вырваться, но не убежал, а, как истинный вожак, стал освобождать своих товарищей. Всех освободил, но на него успели накинуть петлю из проволоки... С раной на шеё он стоял посреди подвала, не в силах отдышаться от долгой изнурительной борьбы. Потом начал метаться от стены к стене, бросаться на железную решетку. Его паника передалась другим собакам: Алиса истошно завыла, Серый и щенки заскулили, и даже Джерри заколотил озноб.
Ранним утром к подвалу подъехала легковая машина; из неё вышли кооператоры из пошивочного цеха. Вместе с охранником они спустились в подвал и сразу показали на Алису.
— Эта ничего, лохматая. Из неё шапка получится. Остальные не годятся.
— Берите и вон этого, с ошейником, — предложил охранник. — Породный. Отдам за пятёрку. Перепродадите, получите неплохие деньги.
— Не­ет, этим занимайся сам, у нас и так дел невпроворот, — заявили кооператоры и поманили к себе Алису.
Она с радостью бросилась к ним, начала лизать руки «освободителям».
Алису увели; остальные собаки с надеждой уставились на дверь — подумали, что вот­вот и за ними придут и выведут из этого мрачного сырого подвала.
Первым казнили Серого, потом щенков.
— Этих кобелей пока подержим, — сказал охранник собаколовам, кивнув на Джерри и Марса. — Сегодня должны прикатить врачи.
В полдень у подвала остановился фургон с врачами, но осмотрев собак, они заявили:
— Нам нужны маленькие и молодые, а эти слишком здоровые.
Как только врачи уехали, на усыпление повели Джерри. В тот момент, когда он уже затих в холодильнике, прибежал его хозяин, пожилой мужчина.
— Где моя собака?! — запыхавшись, прохрипел он.
— Какая? — с притворным спокойствием протянул собачий сторож.
Запинаясь, мужчина описал Джерри.
— Такого не было, — выдавил охранник.
— Как не было?! — возмутился мужчина. — Мне сказали, что его увезли от магазина.
— Мало ли что сказали. С ошейником и породных собаколовы не берут. Ищите там, где потеряли.
— А где эти собаколовы?
— На работе, на выезде, где ж им быть.
Хозяина Джерри всего трясло от негодования. Выйдя из помещения, он нервно закурил и невольно стал свидетелем, как охранник на петле­удавке выволакивал из подвала Марса. Пёс отчаянно упирался, рычал, пытался перегрызть железный прут; охранник пулял нецензурной бранью и с трудом втаскивал большую сильную собаку на ступени лестницы, но было ясно — пёс просто так не сдастся, будет бороться до конца. В двери они застряли, и охранник со злостью пнул Марса в живот. Пес взвыл и на мгновенье присел, и вдруг метнулся на охранника, сбил его с ног и помчался в сторону улицы.
...Марс обгонял прохожих на тротуарах и машины на проезжей части улицы; за ним, высекая искры, волочился кусок проволоки.
— Бешеный! — неслось ему вслед.
А навстречу ему уже тянул ветер из далеких загородных лесов, тот ветер доносил самое лучшее в мире слово: «Свобода! Свобода! Свобода!»…
 
Леонид Сергеев

Комментарии:

Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий


Комментариев пока нет

Статьи по теме: