Борис КЛЮЕВ: «Малый театр для меня всё!»

Народному артисту России Борису Владимировичу Клюеву исполняется 65 лет. Ведущий актёр Малого театра, чьё лицо знакомо миллионам зрителей по кинофильмам и телесериалам, встречает эту дату в расцвете творческих сил. Профессор театрального училища имени М. Щепкина, исполнитель заглавных ролей в Малом, Борис Клюев навсегда связал свою творческую судьбу с «Домом Островского». Вот уже без малого 40 лет он выходит на сцену прославленного театра, свято хранящего традиции русской театральной школы, и всякий его выход – волнение, откровение для зрителей, сотворение маленького чуда.

Поначалу всё было как у всех в послевоенные годы. Скудная еда, более чем скромная одежда. Москвич, он вырос в самом центре города, в 9-метровой комнатке коммунальной квартиры. Поднимала его мать. Отец, артист Владимир Клюев, рано ушёл из жизни. Московское детство, каток на Патриарших прудах, шпана во дворе, драки стенка на стенку. Пионер. Потом комсомолец, позднее член партии. Всё как у тысяч других. И всё-таки уже в детстве появилось нечто такое, что определило его жизненную стезю. Тогда, в «годы тоталитаризма», которые без устали мажут чёрной краской наши СМИ, у простого мальчишки были такие возможности, которые сегодня могут иметь разве что дети очень богатых родителей.
За большие деньги. А тогда это было доступно всем, кто хотел.
 
  — Как зародилась мысль стать артистом? Каков был первый сигнал, откуда это всё возникло?
  — В 6-м классе школы, когда я остался на второй год, к нам пришла актриса театра Маяковского, народная артистка России Клавдия Михайловна Половикова, мать знаменитой киноактрисы Валентины Серовой. Её внучка училась в нашей 660-й школе и жила в одном доме с нами. Клавдия Михайловна стала вести у нас драматический кружок и решила поставить «Чёртову мельницу» знаменитого чешского драматурга Схырды. Мне досталась роль Люциуса, чёрта первого разряда. Михаил Шабров, будущий поэт-песенник, играл чёрта низшей категории, его знаменитая фраза «Дукаты и крейцеры – играем на всё» потом долго гуляла по школе. Наверное, во мне сказались отцовские гены – я ещё в кукольном спектакле с успехом играл Бабу-ягу.
  Наш первый спектакль в Доме архитектора прошёл с бешеным успехом. В школьном буфете меня сразу начали пропускать без очереди. Так я почувствовал, что такое слава. Пробудилось желание испытать это ощущение и ещё – выход на сцену и всё что с этим связано.
  После такого успеха я сказал Клавдии Михайловне, что хочу стать артистом. Она посмотрела на меня, 12-летнего, ноги в одну сторону, руки в другую, нос торчит, и безнадежно сказала (это я очень хорошо помню): «……… всегда нужны!», из чего я понял, что мне ничего не светит, к славе путь очень долгий. Но тем не менее на следующем спектакле « Ромео и Джульетта» дала мне роль Ромео, чем совершенно меня убила.
  Потом я пошёл в драматический кружок Дома журналистов и — о, судьбы! — им руководила Вера Васильева. Через много лет после того, как я окончил театральное училище, она позвонила и спросила меня: «А вашего папу не Володей звали? – «Володя!?» — «Приезжайте ко мне, у меня есть фотографии вашего папы, мы с ним вместе работали».
  Через этот драматический кружок прошло много артистов: Таня Говорова из Ермоловского театра, Алла Звездина, выпускница Щепкинского, артист Художественного театра Степанов. Так вот и начался мой творческий путь.
  — Что оказало влияние на формирование Вас как личности — люди, книги, жизненные ситуации, учителя? Что?
  Вначале, безусловно, были книги. Я по знаку Рак, люблю одиночество, посидеть где-нибудь в уголочке с книжкой, погрузиться в мир грёз своих героев. До сих пор это люблю. Большим впечатлением был Майн Рид – у него все герои были благородные, с горбинкой на носу, что для меня было очень важно, ведь всегда ищешь что-то похожее на себя. Книги я брал в школьной библиотеке, своих у нас не было, их просто некуда было ставить в нашей 9-метровой комнатке. Потом стал собирать книги, покупать их на разных распродажах, и вся моя огромная библиотека начиналась оттуда.
  Большое впечатление произвели на меня педагоги Щепкинского театрального училища при Малом театре — Вениамин Иванович Цыганков и Леонид Андреевич Волков. Только теперь, будучи профессором, ведя там курс, и не один, я сознаю, что тогда я ничего не понимал, а просто старался подражать. Вот Леонид Андреевич просто много молчал и заставлял всех работать, а Цыганков, напротив, много говорил. В Волкове была большая загадка, все ученики о нем говорили, и у него выходили очень хорошие артисты, безумно любившие его.
  Обязан назвать Леонида Викторовича Варпаховского, первого режиссёра, который взял меня в Малый театр и дал мне, вопреки обыкновению, роль в 1970 году. Тогда нужно было отработать 3 года в массовке, чтобы тебе дали какую-нибудь роль. Я сыграл Синицына и думаю, что если бы Варпаховский не ушёл, сыграл бы ещё не одну роль. Спустя лет 15 я узнал, что Леонид Викторович называл меня самым интеллигентным артистом Малого театра. Невысокий, седой, всегда в бабочке и всегда с напряжённым, казалось, почти злым пристальным серым блеском в глазах. Он отсидел в лагерях в 30-е годы. Однажды я увидел его совершенно потрясённым, подошёл к нему, спросил: «Что-то случилось, Леонид Викторович?» — «Я только что с Лубянки, — ответил он. – Мне показали моё дело. Донос на меня написал мой учитель, именем которого я жил, — Всеволод Эмильевич Мейерхольд».
  Не могу не упомянуть человека, которыму я обязан своим становлением. Это Борис Андреевич Бабочкин. Личность очень яркая как режиссёр и как актёр. Он мне доверял очень серьёзные роли — Кудряша в «Грозе», ввёл в «Дачники» на роль Замыслова, где моей партнершей была Элина Быстрицкая. Там было созвездие актёров, роль у меня была огромная, спектакль в 4 акта, я даже физически уставал. Это была большая школа, а Б.А. Бабочкина я считаю своим главным учителем.
  Ну а всё остальное – сам! Наблюдения, личностное отношение ко всему — это формируется всё-таки самостоятельно. Потому что в жизни делаешь какие-то поступки, за них ты сам должен отвечать, можешь мордой об стол стукнуться, но сам – и никого винить нельзя. Раз ошибся, другой раз постараешься не ошибаться…
  — То есть Вы из тех людей, которые учатся на своих ошибках?
  — Да, да!! Это абсолютно точно.
  — Не на чужих?
  — На чужих не получается!
  — Ясно. Ваша верность Малому театру внушает безусловное уважение. Я вот даже для себя фразу приготовил — ищи великое в Малом!! Что для Вас значит этот театр?
  — Всё! Это моя жизнь, моя семья! Храм, в котором нужно служить. Как сказал Щепкин: или священнодействуй, или убирайся вон! Это его завет.
  Я не понимаю тех людей, которые, когда в семье плохо, разбегаются как крысы. Значит, не очень нужно было. И, как правило, люди, которые из театра уходили, потом об этом жалели.
  Здесь есть намоленность. 250 лет Императорскому театру, скоро 200 лет будет нашему зданию, где находится театр. Когда летом прихожу после отпуска в пустой театр (это очень интересное ощущение), он, огромный, молчаливый… грустит. Без людей, без энергетики, которую приносят с собой люди, ему скучно.
  Как много людей здесь работали, и каждому хотелось прославиться. Кто-то прославился, а кто-то нет. Но все мечтали, старались «служить». Это старое слово – «служить», и они служили. Вот как в церкви нельзя ломать купол, так и в театре нельзя ломать крышу – то, что произошло со МХАТом.
  — Ницше сказал ещё в XIX веке, что следующий век, XX, и, как уже видим, XXI, будет веком актёров. Что Вы по этому поводу думаете? Сегодня актёры стали законодателями всего и вся: они обо всём судят, они всё знают, они не сходят с экранов телевизоров, за ними гоняются корреспонденты. Как Вы оцениваете эту ситуацию?
  — Как суету.
  — А почему так суетятся вокруг известных имён и лиц? Для чего? Ведь это не делает зрителей умнее, лучше. Ведь редко когда услышишь что-то стоящее, существенное об актёре, о его мыслях, чувствах, опыте. В основном всё по верхушкам, тусовочным моментам. Или по теневой стороне жизни знаменитостей…
  — Моё мнение по этому: сейчас время пиарщиков. Если говорить простым дворовым языком, понты гоняют, и всё. Я не видел ни одного умного артиста. Это априори невозможно — у него природа должна быть другая, должна быть собачья органика. И когда актёры эти выходят и умничают, несут какую-то ахинею, а ты о нём знаешь намного больше и нечто другое, то это вызывает только улыбку. И, возможно, многие ко мне уважительно относятся потому, что я не говорю. Я молчу, потому что все актёры моего поколения выросли на моих глазах, и я знаю, кто из них чего стоит. Я каждому могу сказать: а вот помнишь то-то и тогда-то. И он замолчит.
  — То есть Вы знаете «гамбургский счёт»?
  — Да. Есть вещи, которые должны остаться и останутся в истории…
  — Кто Ваши кумиры и идеалы в профессии, в жизни?
  — Для меня долгое время идеалом личности и человека был Хемингуэй. Возможно, потому, что он тоже Рак по знаку зодиака. Вот его я абсолютно понимаю. Собирал его книги, все книги о нём. У меня есть две его знаменитые фотографии, до сих пор висят у меня. Он был для нашего поколения человеком, который говорил об отношениях мужчины и женщины совсем по-другому, не так, как раньше. Он говорил о месте мужчины в мире, об отношении к войне, а самое главное – как быть благородным, оставаться всегда мужчиной, чтобы о тебе после расставания не сказали ничего плохого. Вот эти вещи для нашего поколения были свежи, новы, были честные, правдивые. Настоящие.
  И до сих пор, когда плохо себя чувствую, когда скверно на душе, я открываю Хемингуэя, открываю любую страницу любого тома, начинаю читать и… погружаюсь в мир совершенно необыкновенный. Хотя с возрастом уже понимаю, что здесь идёт определённая идеализация, что он был совсем не такой простой человек, и с женщинами не всё удачно складывалось, и ушёл из жизни не так, как полагается. Но тем не менее мне это помогало жить и ощущать себя настоящим мужчиной. А мне всегда им хотелось быть, всегда.
   Затем были актёры, которым мне хотелось подражать. Борис Николаевич Ливанов, перед которым я просто преклонялся. Помню, когда начался его конфликт с Художественным театром, он стоял около кафе «Артистик» и молча смотрел на здание Художественного театра напротив. Он был одет в пальто с накладными карманами, у меня тоже такое тогда было. Пробегая мимо него с улицы Огарёва по дороге в училище, говорил ему «Здравствуйте, Борис Николаевич!». «Здравствуйте, ю-ю-н-ноша!» — отвечал он мне мхатовским голосом, внимательно на меня смотрел и снова обращал взор на МХАТ. Какое странное ощущение этой глыбы! Мы были чем-то похожи — одинакового роста. Я ему подражал и даже составил себе список ролей, которые должен был сыграть. Но сыграл только одну — Бурова в «Без вины виноватые».
  Когда мне сказали, что я очень похож на Витторио Гасмана, итальянского актера, я, естественно, начал собирать все материалы о нём. Никогда не забуду, когда он приезжал в Москву и в Доме кино читал классиков, показывал пантомимы. Он был такой лёгкий, изящный — настоящий артист, человек, которым можно только любоваться. И такая страница была в моей жизни.
  Затем Евгений Лебедев из Ленинграда и Евгений Евстигнеев. В то время я только начинал сниматься в кино в маленьких эпизодах и смотрел, как они работают, что было для меня очень важно.
  Вообще у меня было много интересных встреч… Вячеслав Игнатьевич Стржельчик, которому тоже хотелось подражать, — лёгкий, элегантный, красивый, улыбчивый. Мы с ним были тоже в чём-то похожи. Целая плеяда людей, которые формировали меня…
  — Как Вы оцениваете происходящее сейчас в русском театральном искусстве? Что такое для Вас современная режиссура, экпериментаторство, переписывание классики, зачастую опошление её? Что можно сегодня противопоставить уничтожению современной классической традиции?
  — Я отвечу одним словом: беда! Но, к сожалению, понимаю умом, что времена перемен всегда очень сложны для человека. Пройдёт время, и люди поймут, что после ельцинской «розовой революции», как я называю, пришла так называемая демократия вседозволенности, которая пока не родила ни одного драматурга, ни одного режиссера, ни одного артиста.
  Я понимаю, что ребятам надо работать, играть в сериалах. Им нравится носить это высокое имя – «звезда». Они ещё не очень понимают, что это такое, но это красиво. А на самом деле всё это неправда. Это всё убожество нашего современного общества. Хочется верить, что оно оправится как можно скорее. И как только это случится, общество обратит внимание на свою историю, на свою культуру. Ну а мы можем только ждать, только говорить. Хотя от разговоров мало что изменится.
  — Почему? В чём парадокс? Почему те, кто жил припеваючи в советское время, клянут его почём зря? Ведь их творческий расцвет пришёлся именно на те годы. А теперь они злословят и занимаются в своём творчестве полной ерундой. В чём дело?
  — Я могу только высказать свое мнение. Творческий человек занимается только творчеством. Как только уважаемый мною Никита Сергеевич Михалков начинает рассуждать о судьбах страны, о судьбах Родины, мне хочется ему сказать: «Никита, остановись, родной! Снимай кино». Учи студентов, не надо в это лезть, не надо! Не надо думать, что ты умнее всех.
  Учить людей — это большая ответственность, нужно это понимать, а не безапелляционно декламировать какие-то тезисы, суть которых тебе самому не до конца ясна. Но, к сожалению, лихие времена рождают лихих людей. И должно пройти время, прежде чем эта «камарилья» утихнет и люди начнут заниматься делом. Я не пойму, как на сцене Художественного театра может быть мат, голые задницы — не понимаю!
  Я стараюсь смотреть все спектакли чеховских фестивалей, и если вижу, что на сцене начинают раздеваться донага!.. В 70 лет это совсем не эстетическое зрелище! Зрители по-разному реагируют на это. Сидевший неподалёку маленький мальчик с мамой спросил у неё: «Что это?». И мама не нашлась, что ответить. И я не знаю, что сказать и как реагировать. Это значит, что режиссёр не справляется с объёмом творческих задач, не может вскрыть драматургию, а берёт чисто режиссёрским приёмом, внешне «вздрючивает» зрителя.
  Очень хочу, жду с нетерпением, чтобы появилась новая режиссура. Только классику поставь, больше ничего не нужно! Если ты не справляешься, начинаешь купировать классика, переписывать тексты — это просто безобразие! Это непрофессионализм чистой воды. Хотя я не сторонник цензуры, но я против вседозволенности.
  Есть дети, молодое поколение. Пока это не касается тебя, это одно дело, а если у тебя сын или дочь становятся наркоманами, заболевают СПИДом, тогда ты начинаешь говорить: «Безобразие! Где же школа, где учителя?». А ведь всё начинается с семьи. Отрадно, что этим всё больше обеспокоена наша церковь. Хотя в этом смысле мусульмане нас намного опережают. Там порядок в семье. Как педагог я сразу вижу, какие дети приходят, откуда. Потрясающе, когда приходят нравственно и морально чистые дети. Или, напротив, прокуренные, пропитые, если уже не наркоманы. Считаю, что это ужасно. Человек с его великим предназначением, высоким звучанием не должен так деградировать.
  — Вы преподаёте уже долгие годы. Какие приходят нынче студенты? Можно ли по ним судить о том, каким завтра будет театр, каково будущее русской театральной школы?
  — Сложно сказать. Это зависит не только от них, но и от них тоже. Дети приходят все одинаковые. Первый курс, например, — это наколки, татушки, ухо, нос, в пупке что-то торчит, нужно, чтобы трусы у девушки обязательно были видны, джинсы должны быть спущены так, чтобы, когда она наклонилась, то обязательно всё это должно быть видно. С этим я борюсь приблизительно полгода. И эти ребята, которых я называю пэтэушниками, постепенно начинают исправляться. Ну, среда такая, они выросли в этом. Сейчас девочки матом ругаются круче, чем мужчины, курят больше, пьют на равных. Татуировки раньше считались неприличными, а теперь чуть не обязательны. Но, как и сорок лет назад, те, кто хочет учиться, учатся, кто не хочет — с ними приходится расставаться. Я в этом смысле достаточно жёсткий человек, это все знают. Студенты понимают, что я им только добра желаю, хорошо ко мне относятся. Хочешь учиться, дорогой, тогда я с тебя три шкуры спущу. Их же никто не учит ни культуре, ни обращению, ни манерам. Я им это всё даю: учу их не только мастерству актёра, но и очень многим человеческим вещам. Вот, например, они приносят самостоятельные работы. Там мужчина бьёт женщину по лицу или заваливает её на койку и начинает прыгать на ней. Я сразу останавливаю: «Стоп. Мужчина не имеет права бить женщину, тем более на сцене. Да, есть в нашей жизни физиологические процессы, но это не значит, что их надо нести на сцену. Поэтому давайте договоримся сразу: существует художественный образ и художественное решение. Если вы хотите что-то сделать, зайдите за ширму. Мы догадаемся, зрители умные. Но вы, работники культуры, должны нести эту культуру. А то, что вы делаете, не культура». И студенты это очень быстро и хорошо понимают.
  Я им ещё иногда разные эпизодики показываю. Вот, например, женщина спускается по лестнице или поднимается: где мужчина должен идти? Где его рука должна быть? Беру и показываю, как это должно быть. А вдруг вы встретитесь с английской королевой? И мне будет стыдно, если мои ученики не будут знать, как себя вести и т.д.
  — Как они вырастают за 4 года?
  — Вырастают по-разному, у кого-то получается, у кого-то нет. У одних очень сильны человеческие амбиции, у других пофигизм. Приходится к каждому применять свою режиссуру, но принцип один: стараюсь из каждого человека максимально хорошее вытащить, а плохое максимально спрятать.
  — Вот скажите, пожалуйста, талант виден сразу?
  — Да. Даже в том, как человек слушает. Но это не значит, что у него всё получится. Потому что есть такое понятие, как трудолюбие, а талант без трудолюбия, к сожалению, не всегда пробьёт себе дорогу…
  — Но в молодости неохота работать…
  — Неохота работать, но талант тебя заставляет работать, быть первым. Честолюбие твоё заставляет тебя хотя бы стремиться быть первым, в этом истоки. Но ещё много чего отвлекает, например любовь.
  — Вот Вы много и давно снимаетесь в кино, а теперь и в сериалах. Не противоречит ли это устоям Малого театра, его традициям? Его нравственным установкам, особенно если учесть природу современного кино и телепродукции?
  — Дело в том, что мы живём в этой жизни и не имеем права отмахиваться и закрываться только театром, жить его традициями. Хотим или не хотим, но мы должны кушать, зарабатывать деньги. И поэтому моё кредо: артист должен работать. Я и студентам всегда говорю, что нельзя отказываться никогда и ни от чего. Ты не знаешь, что произойдёт в твоей жизни дальше. Сейчас предлагают, особенно девушкам, разные роли и сцены. Это профессия. Если у тебя есть выбор, если предлагают разные роли, тогда выбирай. А если нет выбора, то иди на всё. Это твоя профессия, ты её выбирал, и это один из её элементов.
  — Видите ли, у Вас есть колоссальная иммунная защита в виде театральной школы…
  — Конечно.
  — А ведь у других, особенно молодых, её нет. Они идут в сериалы, на поток, и там теряют даже то, чему они выучились…
  — Но другого-то нет. Нет альтернативы. Когда-то было телевизионное кино, а сейчас этого нет, всё развалено. Поэтому и снимаемся, чтобы заработать деньги, чтобы тебя знали.
  Время уходит очень быстро. Сидеть и ждать, когда будет хорошее кино? Неправда это, неправда. Мы, к сожалению, живём, всё, что происходит за окном, это наша жизнь, и мы обязаны ею жить, а не ждать, когда что-то придет сверху. Артист должен работать…
  Я прихожу и всё делаю сам. Я не задаю вопросов, не вступаю в дискуссии с режиссером, я всё понимаю. А так как я работаю, постоянно в тренаже, то делаю всё быстро, и это всех и всегда устраивает. Более того, молодые артисты сразу подтягиваются. Я могу себе позволить сказать: «О-о-о! Молодёжь стала наигрывать», и они сразу собираются. Есть такой элемент халтуры, но ведь даже маленький эпизод можно сыграть по-настоящему. Поэтому я спокойно отношусь к сериалам, понимаю, что это не «нетленка». Думать, что потом кто-то будет об этом писать, вспоминать и восхищаться, наивно. Это зарабатывание денег и, повторяю, это тренаж. Хорошая школа, особенно для молодых. Несмотря на то что условия работы сейчас тяжелы, смены по 12 часов...
  — Какие чувства Вы испытываете накануне своего 65-летия? Давний подписчик нашей газеты, высокопрофессиональный актёр, один из больших мастеров нашей театральной сцены…
  — Честно сказать, никаких. Я пытаюсь быть искренним, поэтому говорю, что очень устал, хочу отдохнуть – последний раз отдыхал три года назад.
  Договорился с друзьями, лечу в Америку дней на двадцать…
  — Вы сегодня вечером едете в Питер, что там будет?
   — В Петербурге спектаклем «Любовный круг» мы заканчиваем гастроли Малого театра. Гастроли были почти месяц, по нынешним временам — почти рекорд. Питер очень хорошо принимал. «На всякого мудреца довольно простоты» имел просто бешеный успех — полный зал, овации. Вообще Питер — театральный город, мы всегда ездили к ним, они к нам, и публика всегда принимала чудесно.
  Я хочу передать огромный привет всем читателям газеты «Слово». Я подписчик со дня вашего основания и всегда своим коллегам по театру читаю что-нибудь из «Слова» на сцене. Все говорят: какая интересная газета, почему её нет в продаже?
  Отвечаю, что время сейчас тяжелое. Но все отмечают высокий уровень газеты. Есть интеллектуальные вещи, есть прекрасные статьи о политике, о нашей истории, об искусстве.
  — Спасибо. Примите, Борис Владимирович, от редакции и от наших читателей поздравления с днём рождения, наши наилучшие пожелания здоровья, благополучия в семье, новых творческих успехов, долгого служения на благо русского театрального искусства!